Фовель задрожал от гнева и покраснел от стыда.

– Я попросил бы у вас одолжения, – отвечал он наконец упавшим голосом, – дать мне маленькую отсрочку.

– Но ведь вы сами сказали мне, что…

– Да, вчера. Но сегодня утром я узнал, что меня обокрали на триста пятьдесят тысяч франков.

– И долго мне еще придется ждать? – спросил с иронией Кламеран.

– Пока не съездят в банк.

И тотчас же, повернувшись спиною к Кламерану, Фовель обратился к кассиру:

– Заготовьте немедленно ордер, – сказал он. – Пошлите его как можно скорее. Прикажите взять карету, чтобы не растерять по дороге и эти деньги!

Проспер не шевелился.

– Вы слышите? – повторил ему банкир, едва сдерживая себя.

Кассир задрожал.

– Бесполезно посылать в банк, – холодно отвечал он. – Ваш текущий счет в банке составлял около пятисот тысяч франков, и теперь там осталось чуть больше ста тысяч.

– Отличная комедия! – пробормотал Кламеран. – Но это только комедия и больше ничего. Я ведь тоже не дурак!

– Будьте покойны, милостивый государь, – обратился к нему банкир, – у меня есть и другие источники для платежа. Подождите немного, я сейчас выйду.

И он пошел к себе в кабинет и через пять минут снова возвратился из него, держа в руках письмо и связку документов.

– Кутюрье, – обратился он одному из приказчиков. – Возьмите мою карету и поезжайте вместе с господином Кламераном к Ротшильду. Передайте ему это письмо и документы. Вам выдадут там триста тысяч франков. Вручите их этому господину. Живо!

А затем, приказав приказчикам заняться делом, банкир после долгого молчания обратился к Просперу:

– Нам нужно объясниться, – сказал он, – пойдите к себе в кабинет.

Кассир молча повиновался. За ним последовал банкир, затворив за собою дверь. Здесь он подставил стул и приказал кассиру сесть.

– А теперь, когда мы одни, Проспер, – начал он, – что вы мне можете рассказать?

Кассир вздохнул.

– Ровно ничего, – отвечал он.

– Как? Ничего? Вы все еще настаиваете на этой нелепой, смешной басне, которой никто не поверит? Как это глупо! Признайтесь мне во всем, в этом ваше спасение. Я ваш хозяин, но я также и ваш друг, ваш лучший друг! Я не должен забывать того, что вот уже пятнадцать лет, как вы поручены мне вашим отцом, и что с тех пор вы служили мне верой и правдой. Да, вы уже пятнадцать лет у меня. На ваших глазах я нажил свое состояние, трудясь упорно и постепенно. И по мере того как я богател, я улучшал и ваше положение: еще такой молодой, вы уже у меня служите старшим приказчиком. С каждым успехом своим я увеличивал и ваше содержание.

Никогда еще патрон не разговаривал с Проспером таким ласковым, отеческим тоном. Глубокое удивление овладело кассиром.

– Ну, скажите, – продолжал господин Фовель. – Разве я не был для вас вторым отцом? С самого первого дня мой дом был вашим домом. Я хотел, чтобы моя семья была вашей. Вы были моим сыном наравне с обоими моими сыновьями и племянницей Мадленой. Но вы предпочли этой счастливой жизни другую… Вот уже скоро год, как вы начали нас избегать, и наконец…

Воспоминания о прошедшем, разбуженные банкиром, пронеслись в душе несчастного кассира; мало-помалу он растрогался и, закрыв лицо руками, заплакал.

– Своему отцу все можно сказать, – продолжал Андре Фовель, которого тронули эти слезы. – Не бойтесь! Отец не прощает, а забывает. Разве я не знаю тех ужасных искушений, которые овладевают каждым молодым человеком в таком городе, как Париж. Его чары сломили не одну сильную волю. Бывают минуты страсти и увлечения, когда человек теряет контроль над собой, когда он поступает как сумасшедший, точно под гипнозом, не сознавая своих поступков. Говорите же, Проспер, говорите.

– Что же мне вам сказать?

– Правду. Человек честный может споткнуться, но он не уронит себя далее и всегда сознает свою ошибку. Скажите мне: «Да, я увлекся, я был ослеплен видом этой массы золота, которое было мне поручено, оно смутило мой рассудок, я молод, и у меня есть свои грешки…»

– У меня! – пробормотал Проспер, – у меня!

– Бедный малый, – продолжал печально банкир. – Неужели вы думаете, что я терял вас из виду весь этот год, когда вы перестали бывать у меня? У вас есть завистники, которые не могут простить вам того, что вы получаете жалованья двенадцать тысяч в год. О каждой вашей шалости я уже получаю анонимное письмо. Я могу пересчитать по пальцам каждую из ваших ночей, когда вы играли и сколько вы проиграли. У зависти есть свои глаза и уши, мой милый…

Он остановился, отчаявшись в признании.

– Смелее, Проспер, – начал он опять. – Будьте добрым! Сейчас я выйду, а вы вновь осмотрите кассу. Бьюсь об заклад, что в состоянии волнения вы плохо ее оглядели. Вечером я приду к вам, и я уверен, что вы отыщете в ней если и не все триста пятьдесят тысяч франков, то большую часть этих денег. И ни я, ни вы – даже и виду не подадим о том, что случилось.

Господин Фовель уже направился к двери, но Проспер удержал его за руку.

– Ваше великодушие бесполезно, – с горечью сказал он. – Я ничего не брал и нечего мне и возвращать. Я все обыскал в кассе, и денег в ней не оказалось. Их кто-то украл.

– Но кто, несчастный, кто?

– Клянусь всем святым, что не я!

Краска разлилась по лицу банкира.

– Так значит я? – воскликнул он.

Проспер опустил голову и не отвечал.

– Я сделал все, чтобы вас спасти, – сказал банкир. – А теперь теперь я должен позвать полицию.

– Зовите!

Банкир отворил дверь и, бросив последний взгляд на кассира, отдал приказание:

– Ансельм, пригласите сюда полицейского комиссара!

Полицейский комиссар не замедлил явиться.

– Без сомнения, до вас уже дошли сведения, – обратился к нему банкир, – о тех обстоятельствах, которые понуждают меня обратиться к вашим услугам?

– Кажется, у вас совершена кража? – отвечал комиссар.

– Да, гнусная, загадочная кража, в этой самой комнате, из этой самой кассы, в которой лежали все наши деньги и отпереть которую мог один только мой кассир.

И он указал на Проспера.

– Виноват, господин комиссар, – сказал Проспер хриплым голосом. – Кассу мог отпирать также и мой хозяин, так как у него также имеются ключи от нее и ему также известно слово, на которое запирается касса.

Комиссар насторожился. Очевидно было, что эти два господина сваливали вину один на другого.

По их собственному признанию, один из них непременно должен был оказаться преступником. И один из них был главою значительного банкирского дома, а другой – только простым кассиром. Один был хозяином, а другой приказчиком. Но комиссар отлично умел разбираться в своих впечатлениях и ни одним жестом не дал понять о том, что он думал. Он только пытливо поглядывал то на того, то на другого, точно своим вниманием стараясь выяснить из их слов наиболее полезное для дела. Проспер по-прежнему был бледен и угнетен, а банкир, напротив, был красен как рак и страшно возбужден.

– Похищено на громадную сумму, – продолжал Фовель. – У меня украли триста пятьдесят тысяч франков! Эта кража может повлечь за собою гибельные для меня последствия. В настоящее время лишение такой суммы денег может скомпрометировать кредит любой значительной фирмы.

– Думаете ли вы, что вор проник со двора? – спросил комиссар.

Банкир с минуту подумал.

– Нет, – сказал он, – я этого не думаю.

– Я тоже полагаю, что нет, – отвечал и Проспер.

Комиссар предвидел эти ответы, он ожидал их. И, обратившись к сопровождавшему его человеку, он сказал:

– Господин Фанферло, быть может, что-нибудь ускользнуло из внимания этих господ – осмотрите хорошенько!

Фанферло, прозванный за расторопность Белкой, обыскал все кругом, осмотрел двери, ощупал перегородки, исследовал форточку, поковырял пепел в камине.

– Трудно предположить, – сказал он наконец, – чтобы сюда мог проникнуть кто-нибудь извне.

И он прошелся по кабинету.