Ничего.

– Что ты хочешь? – спросил я, стараясь не делать резких движений.

Скат пропел. Пронзительный же у него был голос, приятный, в отличие от мерзкого тритского воя. Он осторожно приблизился ко мне, я окаменел от испуга, думая, что он хочет навредить, но скат лишь ткнулся носом в карман, где лежала шоколадка.

Так он голоден!

Неужели это мистическое создание любит шоколад? Фантастика! От встречи со скатом я испытывал какую-то ребяческую, почти детскую радость, сопряженную с чувством собственной безопасности. Я был уверен, что скат не даст в обиду, и убьет любого, кто посмеет ко мне приблизиться. Я охотно отломил половину шоколадного батончика, подбросил, боясь кормить существо с руки, скат ловко поймал угощение в полете, счастливо запел.

Затем он снова завис передо мной, голодно глядя на шоколадку.

– Ну, нет, брат, – я покачал головой. – Не надо так смотреть. Я сам жрать хочу.

Скат пропел, взглянув на поджаренных птиц. Да, пусть они немного пригорели, но выглядели вполне съедобно. И точно же. Он ведь не просил шоколадку просто так, взамен приготовив мне четырех тритов-гриль. Я охотно скормил скату батончик, и, пока он жевал лакомство, надеялся под его прикрытием взять жареных тритов.

Скат проглотил шоколадку, удовлетворенно кувыркнулся, пропел что-то на своем, китовом, и, взмахнув плавниками, стремительно улетел восвояси, подняв облако пыли. Я ошарашенно глядел ему вслед, понимая, что влип по самые уши. Стоило скату отдалиться – триты тут же вцепились в меня злыми взглядами.

– Братан! Ты куда?! Братан! – я прыгал, размахивая руками, но скат не думал разворачиваться.

Вот же гад! Обрил! Обокрал! Обманул, как иностранные торгаши обманывают наивных туристов, пришедших в незнакомые земли! Я хотел схватить хотя бы одну птицу, но не успел – на меня спикировал трит, ударив клювом в плечо, я гневно выругался, и обрушил птицу, приложив ее увесистой оплеухой. Она жалобно гаркнула, забившись на земле и пытаясь взлететь, но не могла – сломалось крыло.

Вот так тебе, тварь!

Ее соплеменники такой жест не оценили. Взмыв густым воющим облаком, триты закружились над лагерем, и бросились в атаку с удивительной организованностью. Это были четко спланированные линейные нападения небольшими группами, а не тупая попытка взять меня числом. Птицы оказались не глупые, сначала желая оценить силы врага.

Я рванул в палатку, застегнул вход, триты всей стаей бросились на убежище. Палатка дрожала от вражеского напора, старая ткань трещала под взмахами острых когтей и ударами клювов, тут и там появлялись многочисленные дыры. Палатки надолго не хватит. Надо было что-то предпринимать, но я не знал, что способно спасти меня.

«Огонь!» – в голову пришла неожиданная мысль. Никто не любит огонь, если им пытаются сжечь тебя.

Я обмотал палку марлей, не додумался ни до чего, кроме как облить ее спиртом. Зажал палку между ног, а затем чиркнул спичкой – бах! Запахло серой. Самодельный факел ярко вспыхнул, испуская струю черного дыма. Триты разорвали палатку, она развалилась, я остался под открытым небом, на фоне которого стремительно летали сотни разъяренных птиц. Я с отчаянным криком отгонял их взмахами факела, огонь обжигал их, опаляя перья и заставляя тритов болезненно выть. Несмотря на мою агрессию, птицы совсем не боялись, умудряясь достать меня. Резали когтями по спине, плечам, бедрам, рвали одежду, долбили клювами.

– Отвалите, суки! – я еле вырвался из окружения, рванув прочь по горячему песку, на ходу отмахиваясь факелом. Марля сгорела очень быстро, практически моментально, в руках осталась лишь едва горящая палка, которой я беспощадно лупил птиц.

Страх прибавил сил: я с размаха разорвал трита на куски стремительным взмахом палки. А затем еще нескольких, и еще нескольких, и еще нескольких. Хрупкие они были, такие же, как земные птицы, но это не успокаивало.

Вспышки боли возникали на теле. Враги, не смотря на хлипкость, были быстры и имели элементарное численное преимущество, сводившее на нет мои силовые качества. Триты нагло клевались, я зашибал их одного за другим, мышцы плечевого пояса покрылись мышечной кислотой, что делало выпады жгучими и болезненными, я устал. Дыхание стало тяжелым, воздуха требовалось все больше, и, в конце концов, я свалился в песок, поверженный.

Твари почувствовали спад сопротивления, клевали куда только видели, уколы боли вспыхивали везде, где только могли вспыхнуть. Я свернулся в позу эмбриона, закрывая конечностями жизненно-важные органы и голову. Вот и все. Веселые приключения Вовы в пустыне закончились.

Я услышал, как несколько скатов в унисон протянули китовые песни. Интенсивность поклева тут же ослабла, триты в ужасе завыли, загаркали, облако стаи моментально рассеялось: птицы бросились во все стороны. Скаты долбанули по тритам молниями, цепным электрическим разрядом несколько десятков поджаренных тритов сбило.

Я невольно улыбнулся, разглядев на фоне синего неба трех скатов, победоносно крутивших бочки и кувыркавшихся. Ската, которого я накормил, удалось узнать по нательным символам, у каждого существа они были уникальны, как черты лица. Он аккуратно ткнул меня носом, решив, что я умер, но стоило встать, как он тут же радостно запел, став летать вокруг меня, будто счастливый пес, почувствовавший любимого хозяина.

– Вернулся все-таки, – с улыбкой произнес я. – Еще и друзей притащил.

Скат стал тыкаться в мои карманы, пытаясь найти шоколадку, но я разочаровал его: не осталось у меня угощений. Скат это почувствовал, расстроено завыл, и друзья ската без оглядки улетели. Я испугался, что спаситель тоже улетит, но он плавно лег на песок, выжидающе глядя на меня.

Я с облегчением вздохнул, оценив свое состояние: пиджак порван, рубашка в дырках, через дырки виднелись наливающиеся кровью ссадины. Странно, что птицам не удалось клювами разбить кожу до крови, на вид они довольно острые.

Я стянул со скелета майку, штаны, хорошие кроссовки, в которых идти по песку будет легче. Мертвым одежда уже не нужна. Затем я собрал несколько более-менее аппетитных на вид птичьих туш, и разорвал одну голыми руками. Внутренние органы птицы плюхнулись на песок, я сморщился от отвращения, но зато обнажил подгоревшую плоть.

Пусть еда не имела особо аппетитный вид, я смотрел на нее с вожделением. Из-за разборок с тритами голод усилился, кожа слегка побледнела, голова побаливала, я начинал чувствовать разбитость.

Я вырвал кусок мяса из трита, закинул в рот, заработал челюстями. Языком я почувствовал пережаренные мясные волокна, но мясо оставалось мясом, и было вполне вкусным, даже несмотря на горьковатый угольный привкус. Кусочек за кусочком я съел трита почти целиком, достав мясо из всех частей тела, до каких только мог добраться. Выбросил обглоданные кости, жадно принялся за следующую птицу, вызвав любопытный взгляд ската. Четвертого трита я съесть не смог, нашел пустую сумку у палатки, и сложил туда прожаренные птичьи тела. Прежде, чем двигаться, я хотел подождать чувства насыщенности.

Спустя полчаса голод никуда не пропал, насыщенности не было, головная боль усилилась.

– Не очень съедобные у вас птицы, брат, – обратился я к скату, он непонимающе моргнул. – Кишки крутит смертельно….

Я хотел понять, куда идти. Ориентир нашелся один, причем, ориентир удивительный – огромная трещина в пространстве с яркими синими краями, возвышавшаяся над горизонтом. В ней я видел черные очертания гор, находившихся под звездным небом. Это, получается, разные планеты? Или разные части земного шара? Впрочем, где бы я ни был, это точно не дом. Дома звезда всего одна – Солнце.

Вдев руки в лямки сумки, я зашагал в сторону разлома. Странное, не пропавшее после еды чувство голода, меня неслабо напрягло. С чего вдруг полноценная еда, да еще и белковая (если местные птицы сделаны не из гречки, конечно), не насытила?

Была у меня нелепая догадка, но, ввиду того, что я находился на открытом солнечном свете, вампира из меня не сделали. Хотя, это только в кино вампиры боятся солнечного света, как оно в действительности – не знаю. Да и вампиром ли был Женя? Клыки много у кого могут быть.