— На нас что, наваждение нашло? — вытирая лоб перчаткой и оставив на нем полосу копоти, спросил Риндир. — «Если звезды зажигают, значит, это кому-нибудь нужно?»

Но Любу было не до него: нёйд, запалив последний череп, сложилась пополам и осунулась на землю со счастливой улыбкой на лице, едва не подпалив себе лучиной волосы. Люб сапогом затоптал огонь и с помощью друга втянул в торфяную землянку. Уложил у очага на керимате, укрыв спальником, убедившись, что дым исправно утекает через дыру в потолке наружу. Прижал маску с дыхательной смесью к ее лицу. Убедился, что обморок перетекает в сон.

— Что с ней? — спросил Риндир шепотом.

— Голодный обморок. Или шок. Вторая стадия. Анализы надо взять, чтобы лечить. Кровь из вены.

— Так бери, пока спит. Она же тебе потом спасибо скажет.

Врач проворчал:

— Не станем торопиться. Представляешь, что будет, если она очнется, когда я стану у нее кровь брать? Древние люди зарывали или сжигали ногти и волосы, потому что верили, что через это до них может добраться зло. А тем более кровь…

— И фамилия этого зла — генетик. — Риндир ухмыльнулся. — А ведь она тебе доверяет.

— Почему?

— Потому что нож, которым руку резала, не вытирая, тебе отдала.

— Может, просто забыла, — потянул себя за уши Люб. — Ну и тем более не повод злоупотреблять ее доверием.

И пошел обшаривать углы в поисках еды. Нацедил юшки из котелка, стоящего в ручье, текущем через кладовую, осторожно, по капельке, влил ведьме в рот. Приготовил отвар на черничных ягодах — таких же, какие ел Риндир на болоте, точно не ядовитые. Заваривать сухие травы, висящие в многочисленных пучках под потолком, не решился: не знал пока еще их действия. Отщипнул от каждого пучка понемногу, заложил в анализатор. Присел, считая ведьме пульс.

— Перестал частить. И наполнение хорошее.

— А что еще твой сканер говорит? Ну, кроме того, что все кости у нее целы?

— Есть несколько переломов, но очень старые, — Люб поднял голову к потолку, где вокруг дымового отверстия покачивались переплетенные дубовые корни. — Не рожала никогда. Еще она сильно измождена, есть признаки анемии. И масса тела для ее роста, примерного возраста и местной силы тяжести недостаточна.

— Думаю, тут у всех она недостаточна — это сколько ж на свежем воздухе бегать, — Риндир подтянул к себе котелок. — На зайчатину похоже. С пряностями. Она же не огорчится, если я это съем?

— Что? — Люб словно очнулся. — Не знаю. Тянешь в рот всякую гадость, потом от диареи тебя лечи.

— Так мы ж не болеем, — штурман понял, что попался, как дурак, и перевел разговор. Показал отнорок, отгороженный шкурами от главного зала, с забросанной мехом травяной постелью. — Лучше сюда ее уложить, подальше от костра. По-моему, это и есть ее спальня. Как думаешь, будет не слишком неэтично, если мы еще в ее вещах покопаемся? Опишем, сфотографируем? А если хоть какие-то записи найдем, то здорово продвинемся в вопросе перевода.

— Только потом все на место аккуратно клади, — заметил Люб. И, перенеся нёйд в спальню, присоединился к Риндиру.

— Что? — тот перестал отколупывать чешуйки смолы от бревнышек, подпирающих земляную стену. Бревнышки в мужское запястье толщиной были глубоко воткнуты в утоптанный земляной пол, перевязаны лыком сверху и понизу и пригнаны друг к другу так ровно, что между ними почти не было зазора.

— То. Мы тут рассекали в защитных костюмах, сытые, здоровые, и даже мысль нам в голову не пришла ей один предложить, — Люб яростно, но бесшумно стукнул себя по лбу в раскаянии. — Да хоть бахилы сделать, если б она комбинезон не приняла.

— Ну, не подумали, — Риндир запечатал пакетик со смолой и сунул в поясную сумку. — Как-то оно быстро все произошло. Да и как бы она на голого мужика отреагировала? Запасного комбинезона у нас же нет. Я, конечно, красавец, но все-таки…

— Молчи уж, красавец! Повели себя, как эгоистичные и бессердечные идиоты… — в сердцах бросил врач.

— Вообще-то мы ей спальник предлагали, а она не взяла, — напомнил обиженный Риндир. — Но если тебе приспичило, я еще подкопаю дно в глубинах нашего эгоизма.

— Это ты сейчас о чем? — сказал Люб, зевая. Вонь торфа и огня вгоняли его в сонливость, да и день был невероятно долгий. Насыщенный событиями. И спальник уже раскинут — бери себе да ложись.

— Да о том же, — тянул паузу штурман. — Об элементарной вещи. Мы девушке не представились. Не поделились, можно сказать, самым сокровенным. Тем, что драгоценнее банальных крови и ногтей. И она им не поделилась тоже.

— Ты на истинное имя намекаешь? — Люб зевнул снова, так, что едва не отвалилась челюсть. — Может, они тут вообще все безымянные. Ну или представилась бы именем… как его, — покопался он в недрах обширной памяти — своей и кибера заодно, — детским, обиходным. Мы бы ведь сходу не отличили, тайное оно или где.

— А может, у нее тут удостоверение личности есть? — намылился к новому поиску Риндир. Этого не брало вообще ничего, ни усталость, ни ночь. Собственно, привык он к сдвигающимся вахтам. Для любого элвилин не поспать сутки-другие вообще к проблемам с организмом не вело, просто Люб, как врач, предпочитал соблюдать режим. Лечь, прокрутить события дня в тишине и покое, обдумать то, что на бегу, в жестком ритме обдумать не удавалось. Но теперь приходилось хватать напарника за руку.

— Кончай уже по чужим вещам без разрешения шариться!

— Между прочим, я у девушки в белье не роюсь. Да, и как показала практика, она прекрасно обходится без белья. И наготы не стесняется.

— Обратная сторона оборотничества, — врач крепко держал Риндира за локоть. — Уймись, говорю. На связь выйди — и спать.

— Сам выйди. Я еще поснимаю, — штурман ловко вывернулся из захвата. — А то наука антропология в лице Фенхеля нам не простит. И начальник экспедиции тоже. Обещаю ничего подозрительного руками не трогать.

— Ты все равно в перчатках!

Но штурман уже скрылся в кладовой.

Люб включил связь и сухо и коротко — куда суше и короче, чем требовалось — перечислил события дня, упомянул о первом контакте, сбросил фото и видео и, получив подтверждение, что отчет выслушан и записан, отключился. Тяжело вздохнув, поднялся на ноги и стал посолонь обходить помещение. Холм под дубом, собственно, весь был домом. Сквозное дупло в дубе служило дымовой трубой и давало хорошую тягу, судя по тому, что не приходилось кашлять от дыма. Пол земляной, утоптанный до каменной твердости, и тщательно выметенный — у двери стояли жесткая прутяная метла на длинной ручке и несколько травяных пахучих веников. Стены торфяные, подпертые слегами и обработанные смолой от гнили. Вместо двери низкий тесный проем, с которым Люб уже познакомился собственными боками.

Центром главного зала был прямоугольный очаг. Рядом — сложены подпертые вертикальными палками сучья, горка торфа в сусеке. По другую сторону выстроились горшки и котлы из меди, глиняная и деревянная посуда, обильно расписанная узорами и выдавленным орнаментом. Даже под налетом копоти краски радовали свежестью. В них не было лакированной сдержанной колористики, свойственной, допустим, Элладе. Густые, сочные, в чем-то яростные цвета. Ведьмовская стихийная, ничем не сдерживаемая сила — такое они создавали впечатление.

Дальше к стене стояли и висели на крючьях на изогнутых ручках чаши и кувшины: резаные из кости, опрятные, благородной желтизны, с ритмичными узорами, наводящими на мысль о волне или пламени. Вовсе не такие запущенные, как черепа снаружи. Над посудой старательно поработали и речным песком отчищали от грязи — сканер зафиксировал присутствие диоксида кремния. Люб, повинуясь порыву, снял перчатку и прикоснулся к сосудам рукой — точно кошку погладил. Узоры — штришки и точечки — промассировали подушечки пальцев.

— …скорее всего, ритуального характера, — завершил он фразу на камеру и двинулся дальше, совершив полный круг. Сдвинул плотные крышки с плетеных корзин, покачал в ладони похожие на овес и просо семена. Проверил сканером вытянутый из каменной ступы каменный же пест: то же зерно, только истолченное в муку. Больше в зале ничего интересного не было.