— Нельзя, нас могут увидеть, — шепнула я и попыталась отвернуться.
Собственное тело предавало, а Майтлин все напирал, сминал ягодицы, двигал бедрами, звуки поцелуев дурманили.
— Кого удивит возня в кладовой? Решат, что слуги или солдат с гулящей девкой.
В этом весь Майтлин — не способен думать и на минуту вперед. Я дернулась и ухитрилась повернуться к нему спиной, а потом снова забылась. Как устоять перед руками, которые соблазнительно гладили живот и подбирались к груди? Не удавалось противиться требовательным ласкам.
Майтлин ритмично сжимал мою грудь, нетерпеливо давил на нее ладонями. Хриплое дыхание над ухом сводило с ума, до чего приятным было мучительное ожидание. Я едва терпела и выгибалась, старалась ощутить тесноту платья и давление рук — соски ныли, было мало.
— М-м-м, как вкусно, — Майтлин зарылся носом в мои волосы.
Цветочное масло, выпросила у сестры. Он втягивал воздух и забывался, до боли сжимал грудь, и я теряла разум. Действительно, возня в кладовой никого не удивит, мы могли выразить чувства без страха.
— Так бы и съел.
Георг широко открыл рот и осыпал мою шею поцелуями, почти облизал ее губами. Теплое дыхание, пальцы все сильнее и сильнее впивались в грудь — слишком хорошо, чтобы возражать. Безумно нравилось чувствовать себя маленькой и прижатой к большому телу. Нравилось ощущать, как руки Майтлина становились нахальнее, ощущать легкую боль и частое дыхание за спиной. Мышцы в животе резко сводило, я дергалась, крутила бедрами и старалась хоть так унять навязчивое желание. Без толку, оно терзало, но торопиться не хотелось, это как вдыхать аромат блюда перед едой. Я только комкала штаны на бедрах Майтлина, подавалась назад и старалась почувствовать холмик между его ног. Проклятые тряпки почти все скрывали, от досады хотелось прижиматься сильнее, тереться не останавливаясь.
— Вот так, Кошечка, извивайся, — выдохнул Майтлин.
От тихого, властного голоса все внутри переворачивалось. Я уже не думала и встала на носочки, потерлась о его пах, постаралась накрыть ладонями ягодицы. Они были твердыми и округлыми, а как сладко напрягались, когда Майтлин толкался в меня… от одного воспоминания между ног стало влажно. Но он был слишком высоким, стоя неудобно.
— Ко-о-ошечка, — пропел Майтлин и прижался губами к моему уху. Я чувствовала, как они растягиваются в улыбку, чувствовала дыхание и млела. Он снова втянул воздух и принялся резко задирать юбку. — Там они так же пахнут?
Шелест ткани казался невероятно интимным, он приближал заветное удовольствие. Я боялась шевельнуться, сердце быстро билось, но неловкие от желания пальцы только путались в юбке. Майтлин пробурчал что-то и взялся за шнуровку платья на спине. Боже, это было еще интимнее: стоять и чувствовать силу, с которой он дергал завязки, не заботясь об их сохранности. Это и значило быть в чужой власти — платье могли разорвать, могли наклонить меня и задрать юбку, что угодно. Я бы ничему не противилась, когда мышцы в животе так приятно сводило, а нетерпеливые пальцы задевали спину.
Майтлин распустил шнуровку на половину и грубо стянул лиф, затем нижнюю рубашку. Ткань собралась на талии, и нагота стерла последнюю грань, позволила ощутить тепло мужского тела за спиной, жар рук. Когда грудь накрыли большие ладони, я со стоном запрокинула голову и закусила губу. Ничего не могла, только млела и ловила каждое движение, старалась ощутить каждый изгиб пальцев, которые то сжимались, то надавливали. Майтлин мял грудь с каким-то… упрямством. Да, он будто искал нужное место, чтобы приблизить меня к пику одними ласками. Такие были везде: по телу разливалась сладкая нега, когда Майтлин гладил нежную кожу вокруг сосков, а когда резко скользил руками к ключицам и обратно, хотелось кричать. Нет, разорвать тряпки и добраться до твердости между его ног. До члена — щеки пылали, стоило услышать это слово, но сейчас оно мне нравилось. Запретное, пошлое, было в этом свое очарование.
Я потянулась к паху Майтлина, но шнуровка платья так и не распустилась. Оно стягивало меня и не давало согнуть локти, можно было выпутаться, но зачем? Нам нравилась мнимая беспомощность.
— А теперь, Кошечка, подними хвостик, — выдохнул Майтлин и нагнул меня быстрее, чем удалось подумать.
Щека и грудь оказались прижатыми к крышке стола, сильная рука давила на шею. Он не причинял боли, только резко двигал кистью и давал почувствовать свою власть. Вот негодяй, знал же, что мне нравилось. Как низко для высокородной леди, но ничего не удавалось поделать; рука, мужская сила, недостойная поза — не знаю, что именно заставляло лоно горячо пульсировать. Все сразу. Я теряла стыд и крутила бедрами, терлась ими о Майтлина, а тот медлил, издевался.
Вдруг касания исчезли, раздалось ворчание и что-то загрохотало по полу. Ящик, Майтлин придвинул его к столу и взял меня за плечи, поднял, направил в сторону так уверенно, что перехватило дыхание. Что угодно, только пусть не останавливается, ведет, владеет. Кожу под его пальцами жгло, они будто источали неистовую страсть и бездумное желание.
Майтлин помог мне забраться на ящик и снова нагнул. Пришлось лечь на стол всей грудью, мышцы под коленями заныли, я чуть согнула их и уперлась в край. Оказалось на удивление удобно, но… Боже, было стыдно представить себя с поднятыми вверх ягодицами, расставленными ногами, скованными руками. Хотелось и исчезнуть, и сделать еще что-то запретное.
Уверена, Майтлину поза нравилась больше, ведь он так хрипло дышал, пока задирал юбку. Ткань шелестела, сердце бухало в груди, меня изводило желание и крик разума, что торопиться не стоило. Нужно все запомнить, прочувствовать и насладиться каждым мигом.
Я вздрогнула, когда ладони Майтлина легли на ягодицы. До чего тонкими были панталоны, не скрывали ни одного изгиба шаловливых пальцев, пока те медленно сгибались и разгибались. Это околдовывало, не позволяло думать о стороннем. Скоро Майтлину надоело, и он с громким выдохом стянул панталоны. Они скользнули к ногам, и с я ужасом представила, что открылось его взору. Стыд накатил горячей волной, но вернулись большие ладони, пальцы уверенно смяли плоть. Ласки стали нетерпеливыми, Майтлин шумно вздыхал и гладил, надавливал, снова гладил — стыду это не затмить.
Я закрыла глаза и дрожала, когда его руки подбирались к сокровенному. Но они каждый раз исчезали, почему так долго? Сил терпеть не осталось.
— Что ты делаешь? — спросила я и поерзала.
— Хочу все запомнить, — Майтлин говорил хрипло и отрывисто, — представлю тебя, пока буду иметь королевскую армию.
— Боже, какой кошмар!
При подобных словах из меня вырывались глупые смешки. В этих краях было мало мужчин, и не удавалось привыкнуть к такой откровенности.
Наконец Майтлин отступил и раздался шорох одежды. Сейчас начнется. Я затаила дыхание и заметила, что ноги уже затекли. Плевать, не до них; звон пряжки, скрип сапог и соломы на полу — удовольствие приближалось, звуки заставляли трепетать. Я резко втянула воздух, когда Майтлин взял меня за бедра и дернул на себя, между ягодицами легло раскаленное, твердое… твердый член. В пекло смущение, ведь Майтлин ритмично подавался вперед, вжимал его в меня. А потом отстранился и влажная головка стала скользить ниже, ниже. Мысли исчезли, мир растворялся, и оставались только неторопливые, уверенные прикосновения. Я впилась в собственную губу и не сразу поняла, откуда боль — мелочь, скорее бы унять мучительную пульсацию между ног.
Майтлин проникал в меня медленно, будто действительно хотел запомнить и представлять позже. Мягкое удовольствие нарастало, разливалось в животе, как кипяток, и туманило разум. В груди закололо и я поняла, что не дышала, а вот Майтлин громко сопел, выдохи превращались в глухие стоны. Войдя полностью, он покачал бедрами из стороны в сторону. Боже, мне не вытерпеть это блаженство, было безумно приятно, но хотелось чего-то еще. Навязчивое желание не отпускало, я сгибала колени, тоже крутила бедрами, стонала.
Скоро движения Майтлина превратились в толчки. Сперва слабые, которые только мучали крупицами наслаждения вместо заветного пламени. Но они становились быстрее, соблазнительная твердость покидала мое тело и резко врывалась в него. Майтлин все сильнее бился бедрами о ягодицы, заставляя подаваться вперед. На твердом столе уже не казалось удобно, ноги ныли от усталости, но я не могла заставить себя сказать об этом. Придется остановиться, менять позу — не могу, слишком хорошо.
