— В Аду, — любезно ответил хозяин замка. — И я ушел туда всего четыре часа назад. Неужели за четыре часа, — кажется, ему было вполне удобно в стальной хватке Говарда, хотя воротник рубахи трещал по швам, — Уильям проголодался так, что потерял сознание? Или ты в одиночку слопал ужин, а он сидел и умиленно смотрел, как сирый, убогий и оскорбленный дедушкой рыцарь набирается энергии?
— Ах ты… у… тварь! — обозвал рыцарь, разжимая пальцы. — Тебя же трое суток не было! Трое суток, улавливаешь?!
Человек бы упал, освобожденный от таких приключений. Эс выстоял, и его искристый взгляд не отразил никакого раздражения.
— Говорил я господину Эльве — меня дома дети ждут, и если я опоздаю, то они меня отшлепают. Говорил я себе — скорее, мало ли что случится, пока меня нет. Но любопытство все-таки победило…
Он посмотрел на Уильяма, виновато поежился и добавил:
— Извини. Я понятия не имел, что здесь и в Аду время течет по-разному. Если бы меня об этом предупредили, я бы никуда не пошел.
Сэр Говард вознамерился было обругать его снова, но тут же сам себя одернул. Бессмысленно обвинять того, кто действительно старался вернуться вовремя.
— Ладно, — раздраженно бросил он, — это ты меня извини. А теперь помоги Уильяму, потому что, если ты не поможешь, я отрублю твою башку и прибью в изголовье кровати, чтобы каждый вечер любоваться ею и не забывать о самом правильном и жестоком поступке, что я совершил, желая спасти своего господина.
— То ли еще будет , — пожал плечами Эс. — Кстати о драконах. Вот, возьми. Специально для тебя тащил, графом Шэтуалем подаренные, свеженькие, бальзамом покрытые, чтоб не гнили…
И он вручил сэру Говарду связку небольших драконьих голов, соединенных между собой широкой бронзовой цепью. Звенья загрохотали так, будто замок рушился — или преступники воплощали в жизнь побег из его подземных казематов. К слову, интересно, есть ли в самом сердце Драконьего леса подземные казематы? Или хайли были такими добрыми и справедливыми, что среди них не было преступников, а пленных людей они сразу убивали, позволяя им избежать мучений?
Хозяин замка уселся на край кровати и коснулся прохладными ладонями висков принца. Уильям выглядел так, словно спал, а в голодный обморок шлепнулся кто-то иной.
— Ночь на дворе, — посетовал дракон. — Слуги королей давно спят. Придется мне свернуть с пути истинного…
И он щелкнул пальцами, после чего на стол плавно опустился чей-то еще горячий котелок с походным супом. Пахло от него грибами, и сэр Говард едва не подавился слюной. Ясно, что сперва надо накормить господина, но от этого голод самого рыцаря не исчезал.
Еще один щелчок — и помимо котелка возникли тарелки, ложки, глиняный кувшин с компотом и корзинка груш. Удовлетворенный Эс велел рыцарю приступать к еде, а сам вновь подсел к Уильяму и, едва юноша разлепил веки, проворковал:
— Покормлю тебя с ложечки, если ты не против. Ну-ка, давай, за маму… за родную, конечно, а не за ту стерву, что так быстро заняла ее место…
— Эс, — констатировал Его Высочество, приподнявшись на локтях. — Добрый вечер. Я рад, что ты жив, но ответь — почему так долго?
Он отобрал у дракона миску, и тот вынужденно капитулировал.
— Люблю, когда дети хорошо кушают, — заявил он, умиленно наблюдая за трапезой рыцаря и принца.
— А как давно мы стали твоими детьми? — уточнил сэр Говард.
— Как только явились в мой замок и поиграли в церемонию посвящения.
Рыцарь потрясенно выронил стакан:
— Откуда тебе известно?!
Дракон загадочно промолчал. Уильям покосился на него с тихим неодобрением, но не упрекнул, не потребовал честного признания. Сэру Говарду это показалось немного странным, и если бы не равнодушное выражение на лице Его Высочества, он бы непременно заставил хозяина замка выдать свои секреты.
— Драконы, — пробормотал юноша, жестом отказываясь от дальнейшей трапезы и забираясь обратно под одеяло, — непредсказуемы. Я слышал, что они умеют охранять свои жилища издалека. Стандартными заклятиями, хотя каков драконий стандарт, вряд ли объяснят даже самые талантливые маги из человеческого рода. Вероятно, Эс отслеживает все мало-мальски важные события в Льяно, однако не обращает внимания на текущие. Такие, как мой обморок, твои переживания и голод, охвативший нас обоих после того, как зайцы осознали, сколь опасно бывает попадаться под ноги рыцарю.
Он перевернулся на левый бок, провел пальцами по краю подушки и совершенно серьезным голосом огорошил:
— Эс, я с тобой не разговариваю.
— Это почему? — немедленно возмутился дракон.
Ответа не последовало. Его Высочество держал свое слово, не собираясь уступать крылатому звероящеру.
— Что-то его определенно обидело, — проворчал сэр Говард, складывая пустые миски. — И я, в отличие от тебя, догадываюсь, что. Либо ты совсем не разбираешься в людях, либо ты чертов эгоист, что, в общих чертах, является одним и тем же.
Он шагнул к выходу, но на полпути остановился и спросил:
— Где тут кухня? Я займусь посудой, вымою и поставлю сушиться.
— Налево от Иройны, по лестнице вниз. Самая последняя комната на первом ярусе замка. За ней разве что кладовая, а за кладовой — лестница в казематы, и туда тебе точно не надо, — рассеянно обрисовал Эс. — Если я вам понадоблюсь, ищите в Кано.
И он стремительно вышел из комнаты, бросив рыцаря наедине с отчужденным Уильямом.
— Иди, — приказал тот, обнимая подушку и глядя в окно. Драконий лес, как и его пока еще не признанное дитя, накрылся черными грозовыми тучами, словно одеялом, и приготовился спать. Хлопнула дверь, отсекая принца от сэра Говарда и от Эса. Он обернулся — удостовериться, что она действительно закрыта, что это не какой-нибудь дурацкий трюк, — и вновь повернулся к темным ночным деревьям, где порой светились торопливые желтые силуэты. Сороконожки, подумал Уильям, впервые не испытав никакого отвращения. Мелкие твари были всего лишь крохотной долей всего мерзкого и кошмарного, что жило в мире.
Когда он был ребенком, крошечным, ничего не понимающим ребенком, и гроза мешала ему спать, Элизабет пела колыбельные. Он забыл их, как забыл многое из того, что связывало его с народом хайли, как забыл об этой связи вообще. Но теперь, после яркого подробного сна, он осознал: Льяно и Драконий лес — одинокое королевство хайли, — принадлежат ему уже давно, отчаянно в нем нуждаются, надеются, что он спасет уснувшее племя, чья серебряная кровь все еще течет по венам, пускай и со скоростью, больше похожей на полную остановку.
Гибкая голубая молния вонзилась в покорные древесные кроны, и на мгновение стало светло, как днем.
Уильяма передернуло.
Он тоже боялся грозы. Он тоже не любил осень, потому что она делала все вокруг него мертвым. Но он не забивался в угол под балдахином, не плакал, не рассчитывал, что отец придет и попробует его утешить. Потому что его отец, так любивший Элизабет, не испытывал никаких эмоций в адрес ее сына.
— Я поступил правильно, — сам себе сказал юноша, сжимая кулаки. Побелевшие костяшки пальцев казались бесполезными, бессильными, но Уильям не был слаб. Никогда, с самого детства, он не был слаб. И он знал это, в отличие от сотен и сотен высокородных типов, среди которых был человек, обязанный любить его больше всего на свете — и пренебрегший своими обязанностями так легко, будто решение предоставить ребенка новой королеве выглядело величайшей милостью в его глазах. — Я поступил правильно, правда, мама?
Он закрыл глаза — и увидел, как Элизабет улыбается, нежно и с теплотой. Ее улыбка, забытая там и вновь приобретенная здесь, теперь была его талисманом, его оберегом, амулетом на случай беды. Самым верным, надежным и чистым амулетом, способным уберечь от чего угодно — в том числе и от самого себя.
Драконий лес принадлежит ему. Льяно принадлежит ему. Он — единственное дитя народа хайли, не погруженное в сон. Он должен разбудить лес, должен отыскать своих подданных, должен показать всему миру, что лесное племя так просто не умрет, что лесное племя пропало не по вине людей, что люди его не победили. Он должен выбраться из ловушки, построенной приемной матерью и отупевшим отцом. Он должен получить все то, что было утрачено вместе с гибелью Элизабет, все, что могло быть ее спасением — но получило роль спасения для него. Будто она добровольно отказалась от вмешательства Драконьего леса в пользу своего сына-полукровки, опасаясь, что по-другому Льяно его не примет.
