Династию, правившую между 287 (900) и 389 (999) гг. Трансоксанией и подчиненными ей областями, нельзя причислить к слабым и неспособным. Недаром подданные Саманидов, незадолго до конца их правления, дали им следующее определение: «Глина[33], из которой возведен дом Самана, пропитана водой из источника щедрости и великодушия; прощение и забвение ошибок и проступков слуг своих – старый обычай и известное обыкновение членов этой семьи». В самом деле, основною чертой политики Саманидов является стремление с широкой терпимостью согласовать интересы населения различных местностей и различных классов народа в одной и той же местности. Едва ли где-либо на Востоке в Средние века мы можем встретиться с такой широкой религиозной веротерпимостью: при этом дворе могло случиться, что один поэт, аль-Кисаи из Мерва, воспевал хвалу Али и двенадцати имамам, а другой, Дакики из Туса, даже открыто заявлял себя последователем учения Зороастра. Точно так же мало соответствовала обыкновенным нравам исламских властелинов та легкость, с какою мятежные наместники получали помилование, как только они приносили покаяние в своем самоуправстве; причем прощение применялось не затем, чтобы при первой возможности коварно избавиться от помилованного, а было вполне искренно. Взаимное отношение между членами царствовавшего дома было гораздо дружественнее, чем среди семейств Омейядов и Аббасидов: при неопределенности закона о престолонаследии и вследствие чрезмерного влияния высших сановников государства на занятие престола тем или другим лицом часто возникала борьба партий; однако можно указать только на один случай, где, при крайне затруднительных условиях, один из Саманидов решился приказать выколоть глаза двум своим мятежным братьям. Такого рода внутренней политике, которая была возможна только благодаря известной умеренности со стороны некоторых влиятельных знатных родов, вполне соответствовало не менее ясно выраженное миролюбие и во внешней политике. Замечательное совпадение представляет то обстоятельство, что воинственный дух встречается только у первого действительно самостоятельного эмира Измаила ибн Ахмеда и у последнего представителя своего рода, Измаила, прозванного Мунтасиром, сделавшего тщетную попытку восстановить владычество своих предков. Другие же члены этого дома, проживая в Бухаре, которую Измаил избрал своей резиденцией, наряду с придворной жизнью внимательно следили за образом действий своих наместников и ленников. Первые признаки мятежа усмирялись немедленно, причем эмиры редко становились лично во главе войска, в большинстве же случаев предоставляли это своим полководцам. Ни один из них, кроме Измаила, не переходил за северные границы для поисков славы и добычи в областях турецкого хана; враждебность проявлялась только тогда, когда приходилось отражать вторжения, которые случались весьма редко. Население Кабула и прилегающих к нему округов, кроме долины Газны, доступной со стороны Седжестана, предоставлено было самому себе, подобно Гуру. Только с одной стороны невозможно было удержать мирную политику: на западе узкая полоса, которую образовали Джурджань и Табаристан, между саманидским Хорасаном и индийскими округами, представляла мост для постоянных вторжений неудобных соседей. В продолжение целого столетия здесь почти беспрерывно нарушался мир, и, чтобы по возможности защитить Хорасан, бухарские эмиры принуждены были вмешиваться в дела тех провинций, которые они, надо полагать, при других условиях предоставили бы самим себе. Саманидское государство, по всему своему строю, нисколько не было расположено делать серьезные попытки поглощения западноперсидских областей; для этого потребовалось бы слишком большое напряжение всех их сил. Вследствие того, что халифат не в состоянии был удержать за собой Кирман, Фарс и Мидию, а злополучный партикуляризм не допускал объединения, их беспрерывные столкновения и беспорядки здесь – явления вторичные. Все это, при бессильном раздроблении указанных областей, было бы для Саманидов безразлично, если бы не беспокойное население гор и ущелий Прикаспийского побережья, которое, при общем упадке, несмотря на свою малочисленность, представляло силу первостепенной важности. И в лучшие свои времена халифат не вполне мог с ними справиться, поэтому они пользовались первой возможностью для набегов в богатые местности Мидии и Хорасана.
Кажущейся побудительной причиной их набегов была преданность дейлемитов и табаристанцев Алидам, которые со своей стороны нашли здесь впервые действительную почву для борьбы с аббасидским халифатом. Они не были уничтожены одновременно с Саффаридами, хотя их представитель, Мухаммед ибн Зейд, и погиб во время последней войны. Для обеспечения мира Хорасану Саманид Измаил принужден был, кроме Джурджани, также занять Табаристан: согласно распоряжению халифа Муктефи, он одновременно завладел и Реем, куда он назначил наместником своего племянника, Мансура ибн Исхака. В продолжение царствования Измаила и в начале царствования сына его, Ахмеда II (295–301 = 907–913), все, по-видимому, шло хорошо, но другой представитель Алидов, Хасан ибн Али, прозванный аль-Утруш («немой»), сеял смуту между дейлемитами. В 301 (913/14) г. он организовал восстание среди табаристанцев, недовольных своим саманидским наместником, и низкой хитростью овладел всей страной. Затем он направился на Джурджань и Хорасан в 315 (927) г., завладел Реем, и с тех пор эти провинции вместе с Прикаспийским побережьем ушли из-под непосредственного владычества Саманидов.
Последние придерживались самой разумной с их стороны политики, заключавшейся в возможно меньшей трате своих сил для борьбы в этих отдаленных провинциях и предоставлении их милому населению быть вполне самим собой до тех пор, пока трудно угасимый огонь этот не давал себя чувствовать и в Хорасане. Последнее случалось довольно часто, и саманидские наместники в Нишапуре, принадлежали ли они семье царствующего дома или были, как впоследствии, представителями других знатных родов, редко могли противостоять искушению воспользоваться этой беспрерывной борьбой для занятия независимого от Бухары положения. При сыне Ахмеда, Насере II (301–331 = 914–943 гг.), который вступил на престол еще ребенком, такого рода события не представляли еще прямой опасности для царствующего дома; едва достигнув 20-летнего возраста, он сам в 313 (925) г. во главе войска направился в Рей; а потом ему пришлось подавить мятеж, вызванный за его спиной двумя его братьями. Но правитель этот, который проявлял, как нам передают, кроме энергии, много приветливости и великодушия и покровительство которого дало сильный толчок развитию персидской поэзии, скончался на 38-м году жизни.
Царствование его сына Нуха II (331–344 = 943–954), вследствие возраставшего неподчинения ближайших его родственников, других эмиров, и войска, становилось уже довольно неспокойным. Но за этим умным правителем надо признать ту заслугу, что он не только, подобно своим предкам, явился покровителем науки и искусства, но и сумел ловкой политикой удачно бороться со своими внутренними и внешними врагами. Деятельность его была настолько успешна, что кратковременное царствование сына его Абдальмелика I (343–350 = 954–961), который убился при падении с лошади, прошло почти спокойно. Но его преемник, брат его Мансур I (350–365 = 961–976)[34], в числе своих противников до вступления на престол имел влиятельного турецкого эмира Алитегина, тогдашнего наместника Хорасана. Когда вскоре после вступления на престол Мансур пригласил наместника ко двору, турок увидел в этом для себя опасность. Так как большинство его подчиненных отказались изменить Мансуру, он в сопровождении нескольких тысяч[35] приверженцев бросился в Балх, откуда через Кабульские проходы перешел в Газну, где укрепился и разбил войска, высланные против него Мансуром. После его смерти несколько его товарищей были последовательно предводителями все усиливающихся новым приливом отрядов, и наконец власть перешла к другому представителю турецкого племени – Себук-тегину (366 = 977 г.). Будучи выдающимся полководцем, он для расширения своих владений предпринимал походы в Седжестан, в Афганистан (здесь мы встречаемся в первый раз с этим названием, которое равнозначно Пушту), простирая свои набеги до богатых индийских владений; позднее, по приглашению сына Мансура, Нуха II (366–387 = 977–997), он со своими войсками усмирял опасные мятежи в провинциях, которые составляли сердце Саманидского царства.
