С самого раннего детства панич рос в чрезмерной заботе. Уже тогда было заметно, что у него недюжинные способности к учёбе. Родители и знакомые предрекали мальчику большое будущее и слишком уж наигранно расхваливали за каждое выученное стихотворение или за верно выполненное арифметическое вычисление. Мальчик быстро уверовал в свою исключительность.
Зибору многое позволялось, многое прощалось, и уже к подростковому возрасту такое воспитание начало давать свои плоды: юный панич светился величием и высокомерием.
Время шло. Вскоре молодой Ружевич без труда поступил в престижное учебное заведение города Вильно и едва ли не с отличием окончил его. Уж что-что, а учёба Зибору Ружевичу давалась легко.
Начав жить и работать в Вильно, панич поддался сомнительным соблазнам городского общества и начал вести довольно бурную светскую жизнь. Молодому Ружевичу и тут надо отдать должное, ибо он обладал завидным очарованием, что позволяло ему легко вращаться среди молодёжи высшего света Вильно. Зибор Ружевич имел прямо-таки талант преподнести себя с наиболее выгодной стороны, и в любой компании он был желанным гостем и интересным собеседником. Благо и внешне панич был весьма привлекательным, что вызывало у многих знатных девиц неподдельный интерес. Однако эти достоинства только усугубляли его финансовое положение. Званые вечера, балы, ужины, а также молодёжные вечеринки, которые из светских зачастую переходили в разгульные оргии – всё это ненасытно поглощало деньги. Жалованья катастрофически не хватало. Выдумывая невероятные предлоги, сын всё чаще отправлял слёзные письма домой, моля отца о помощи.
Пан Ружевич начал частенько отправлять деньги в Вильно. Но аппетиты сына росли – средств ему всё равно не хватало.
Дома в поместье тоже начались неполадки: то неурожай, то ещё какое-нибудь лихо. Росли недоимки, росла и задолженность пана Ружевича по уплате налогов в казну. В имении, некогда большом и небедном, шёл сплошной разор, а с лошадьми панскими так и вовсе непонятная беда творилась: то болели и издыхали, то волки резали, а то и вовсе бесследно пропадали. Раньше такого никогда не было. Впрочем, и в семье Ружевича тоже одна за другой случались всякие напасти, и в округе можно было частенько услышать, что на панскую милость наслано проклятие.
Кроме Зибора, у пана Ружевича была ещё дочка Мария четырнадцати лет, которая вот-вот невестой станет. Да только у этой невесты и приданого-то, по большому счёту, ещё ни гроша ни нитки нет. А с таким положением дел, как сейчас, то и вряд ли будет.
Время шло. От сплошных неудач и забот старший Ружевич заметно осунулся, постарел; он был на грани отчаяния, да и хватка уже не та. А из Вильно продолжали сыпаться письма с мольбой о «безотлагательной помощи». Но высылать уже было нечего, и сердца стариков обливались кровью: не могли они помочь родному сыночку, попавшему в очередную «страшную беду».
В фольварке настали самые трудные за всю историю рода Ружевичей времена.
Семья Анджея Ружевича уже не жила, а, даже можно сказать, пыталась выжить на вотчине своих предков, в самом центре Полесского края – края рек, озёр, непроходимых болот, удивительной природной красоты и повсеместно процветающего колдовства. А к колдовству у вельможного пана было двойственное отношение: он с опаской относился к этому мистическому явлению и в то же время надеялся с его помощью возродить былое преуспевание рода. И для этого уже кое-что было предпринято, вернее, помог случай, сильно изменивший жизнь семьи Ружевичей…
Около двух лет тому назад случилось горе: где-то под Туровом при пожаре погибла семья его дальнего родственника пана Мирославского, с которым у Анджея Ружевича в последнее время сложились особенно близкие отношения. Раньше они почти и не знались, но во многом схожая судьба сблизила двух шляхтичей. В общении они находили отдушину от постоянных невзгод и нависшей угрозы разорения. Откровенно делясь своими мрачными мыслями о настоящем и будущем, они чувствовали себя не такими одинокими в этой невесёлой действительности.
Как и что там у Мирославских получилось, достоверно выяснить не удалось. Было лишь известно, что в глухую ночь при пожаре сгорел их дом, похоронив на своём пепелище хозяев, спившегося взрослого сына и старуху ключницу. Чудом удалось спастись лишь пятнадцатилетней паненке, спавшей в ту роковую ночь во флигельке.
Девушку-сироту вместе с новыми заботами и ответственностью пан Ружевич незамедлительно перевёз в своё имение в Берёзовку. Но ему пришлось ещё несколько раз ездить на Туровщину, чтобы оформить опекунство над паненкой и продать разорённое имение Мирославских. Всё это требовало времени, денег и сил.
Гражина Мирославская – так звали молоденькую паненку – сразу нашла общий язык с дочкой пана Ружевича Марией, и, обнаружив в характерах и взглядах много общего, они легко подружились.
И вот прошла последняя поездка на Туровщину. Дела закончены, бумаги состряпаны, подписи и печати поставлены. Ранним утром пан Ружевич отправился обратно в Берёзовку.
Повозка неспешно катилась по туровской земле. Путь пролегал и через сам Туров.
Как уже отмечалось, в последнее время неудачи были постоянными спутниками пана Ружевича. Вот и в этот раз неприятность не обделила вниманием своего избранника: до дома был неблизкий путь, а лошадь вдруг сильно захромала. Тут уж без человека, разбирающегося в недугах лошадей, не обойтись.
В Турове расспросы привели Ружевича на площадь, кишевшую народом. Где-то здесь находился коновал3.
День был ярмарочный, и вокруг стоял привычный гул: горлопанистые торговцы бойко расхваливали свой товар; разносилось ржание, хрюканье, мычание и другие «протесты» попавших в непривычную обстановку домашних животных и птиц. Вокруг всё было заставлено бричками, телегами и колясками с различным товаром. Чего тут только не было! Бондари терялись среди своих дежек, бочек, кадок, всевозможных бочонков. Гончары зазывающе постукивали по глиняным горшкам и тут же подносили их к уху, слушая загадочное гудение. Шорники свысока глядели и на бондарей и на гончаров. Потрясывая в руках украшенными сбруями и похлопывая по новеньким хомутам, они ждали солидных покупателей. Возле даровитых резчиков по дереву народ всегда приостанавливался, но в основном, чтобы просто поглазеть. Были на ярмарке и ткачи с различным полотном, и булочники дразнили всех аппетитным запахом своей выпечки. И хотя настоящих покупателей было не так уж и много, зато шумного люду толпилось как муравьёв в муравейнике.
Среди разношерстной публики нередко встречались и зажиточные люди. Но настоящих шляхтичей или небедных чиновников было совсем мало. Больше прохаживались люди лишь с притязанием на зажиточность: служащие и служивые в потёртых сюртуках и мундирах, бравые подпанки с пустыми карманами да высокомерные паненки в «изысканных» платьях, не раз перекроенных, застиранных и поблёкших от времени.
Народу на ярмарке тьма, но пана Ружевича тогда интересовал лишь один человек – коновал. Найти его не составило большого труда: основной доход коновал имел прямо тут же, на краю базарной площади.
Сухощавый мужичок с подпаленной бородой ловко орудовал клещами, молотом и другим инструментом, меняя на крупном мерине подкову. Как оказалось, он ещё и в кузнечном деле мастер.
Пан Ружевич вместе с несколькими зеваками некоторое время наблюдал за уверенными движениями мужика, пока тот не закончил работу.
Мужичок проворно спрятал в шабету4 честно заработанные гроши и уставился на прилично одетого пана. Хитро оглядывая вероятного клиента, мужичок, казалось, уже наперёд прикидывал сулящую выгоду.
– Чего пан желает? – услужливо поинтересовался умелец.
– Лошадку посмотреть надобно… Что-то хромать вдруг стала. На переднюю ногу…
– Это мы мигом! – радостно заверил мужичок. – Тоже подковка небось сошла. Коник-то де?
