Бедняжка была бы без меры счастлива, если б сейчас и в самом деле их кто-то искал и покликал. Но о них словно забыли…
Напуганная сноха суетливо подставила мешок и, покорно опустив взгляд, замерла в напряжении. Ей казалось, что странный свёкор вот-вот коршуном накинется на неё.
Но Рыгор деловито состыковал мешки и бережно вывернул остатки муки из одного мешка в другой. Затем он их разъединил. В вытянутых руках Рыгор держал старый прохудившийся рогожный куль, словно решая, что с ним делать.
– Надо будет заштопать… – сказал он и встряхнул мешковиной.
Густое облако мучной пыли вмиг разлетелось по овину. Рыгор успел сделать шаг назад, а Настя, растерявшись от казусной неожиданности, так и осталась стоять на месте. Вся в муке, она до смешного походила на снегурочку. Но ей уж точно было не до смеху…
– Тьфу ты, чёрт! Вот не подумал… Давай помогу отряхнуться, – сокрушенно произнёс Рыгор, и прежде чем Настя успела хоть что-то сообразить, он уже крепко держал её за локоть. Левой рукой держал, а правой легонько начал сбивать пыль с её спины и плеч.
Настя стояла ни живая ни мёртвая! Сердце её колотилось, словно у пойманной птички. От перепугу бедняжка боялась даже дышать.
А движения мужской ладони становились всё медленнее, плавней и… ниже. И когда рука свёкра уже в открытую прошлась по бёдрам, Настя не выдержала. Она рванулась к выходу, но снохач был начеку. Он схватил Настю сзади за руки и резко заломил их за спину. Женщина вскрикнула от боли.
– Ну чего ты, дурёха… – возбуждённо прохрипел Рыгор. – Не ерепенься! Поди, не убудет!
Снохач грубо толкнул Настю в плечи и повалил на мешки с мукой. Кинувшись на спину невестки, он придавил её всем своим весом. Словно матёрый хищник, Рыгор быстро и умело подавлял отчаянное сопротивление строптивой жертвы.
Настя до последнего надеялась, что кто-то или что-то помешает мерзкому поступку свёкра. На то, что насильник опомнится и благоразумие возьмёт верх в его животном сознании, она уже не надеялась. Кричать Насте было почему-то стыдно, но это был единственный способ позвать на помощь. И вдруг страшная догадка резанула рассудок несчастной: на выручку ей сможет прийти только Никитка! Все остальные домочадцы, услышав её зов, попрячутся и сделают вид, что ничего не слышали!
Ужас и отчаяние давили Настю вместе с ненавистным свёкром. Нужно было немедля что-то предпринимать! И она закричала! Закричала во всю мочь! Ей казалось, что от её громкого крика даже земля застонала под ногами. Но… это сдавленно стонала сама Настя. Едва она только набрала воздуха, чтобы крик отчаяния мог вырваться на волю, свёкор грубо вдавил её голову в мешки. Он опередил Настю на какое-то мгновение… Уткнувшись лицом в пыльную рогожу и выразив свой зов лишь надрывным стоном, бедняжка начала задыхаться. А крепкие руки всё сильнее и сильнее вжимали её лицо в грязную мешковину. От удушья сознание Насти затуманилось…
Под соломенной крышей крестьянской хаты жизнь мирно текла своим чередом: потрескивала лучина, мерцающими бликами тускло освещая жилище; дети дурачились на полатях, по-детски бранясь и стараясь позаковыристей обозвать друг дружку; невестки заканчивали стряпать нехитрую вечерю; свекровь пряла куделю9.
Примостившись на заслоне возле горящей лучины, Никита чинил разбитое ярмо. Он ждал, когда приедут с мельницы, чтобы помочь снести мешки в клеть. Но на мельнице, видимо, была запарка, и батька с братом и Настей заметно припаздывали.
Но вот в хату вошёл Митяй. Никита отложил в сторону ярмо и с готовностью вскочил.
– Пойду помогу с мешками управиться. – На мелкого Митяя в перетаскивании тяжестей он тоже не особо рассчитывал.
– Без тебя уже перенесли, – буркнул брат. – В овин…
– Занятно… Чего в овин? Муку всегда ж в клети хранили…
– Батька так повелел… – пожал плечами Митяй и как-то сконфуженно засуетился, не зная, куда положить скомканную маргелку10.
– А где Настя? – вдруг взволнованно спросил Никита, и в хате все замерли.
– Я почём знаю… Я коня распрягал… – совсем уж смущённо промямлил Митяй, – а она с батькой остались в овине мешки до конца ладовать…
Дальше Никита не стал ни слушать, ни расспрашивать. Он опрометью бросился к овину. Едва подскочив к входу, молодой муж отчётливо услышал звуки борьбы, а затем и надсадный вопль жены, тут же заглушенный…
Никита, как и всякий хлопец, не раз представлял в мечтах, как он сражается с заклятым лиходеем, защищает самую красивую девицу, и, конечно же, всегда ловко и достойно побеждает недруга. Да, человеческое воображение почти всегда услужливо рисует нам многие события в радужных тонах. В жизни же всё бывает гораздо мрачнее. Ну вот когда и кому воображение преподносило ненавистного соперника в образе родного родителя?! То-то же! Искушённое воображение до такого даже и не додумалось, а жизнь – пожалуйста! И не в мудрёных измышлениях, а вот, получите наяву! И что с таким недругом прикажете делать? Поднимется ли сыновья рука на отца? Ведь он у сына один! Зато у отца сыновей может быть много! Одним больше одним меньше – невелика беда: такие, как Рыгор, сначала о себе будут думать, а уж потом о детях!
Видя похождения батьки со старшими снохами, Никита не раз задумывался: а как бы он поступил, окажись на месте старших братьев? Вопросы так и остались без ответов, потому как думать о таком Никитке было противно. А думать молодому мужу ох как надо было! Настя-то куда пригожее обеих старших невесток!
Вот и вышло, что, пока молодой супруг невесело размышлял над житейскими неурядицами, коварная судьба со своим «подарком» уже тут как тут: вот тебе, Никитка, ложечка дёгтя в твой медовый месяц! Да где там ложечка – целый ушат!
Никита хоть и не был слабаком, но всё же осознавал, что с батькой ему вряд ли удастся в одиночку справиться: рослый Рыгор был полон сил, а его мощная фигура чем-то напоминала панского бугая Олуха – самого крупного и злобного быка в округе. Но сейчас Никита был в такой ярости, что о таких мелочах, как кто кого одолеет или как дальше придётся жить с батькой вместе, он не думал. Не до этого было! Надо немедля вырывать женку из лап родителя-насильника!
На ходу Никита схватил валявшуюся у стены негодную лопасть ручной прялки, похожую на деревянную лопату, и вскочил в овин. На какое-то мгновение он оторопел. Перед его глазами предстало гнусное зрелище: возбуждённо кряхтя и распаляясь непокорностью молоденькой снохи, батька жестоко её душил. Навалившись Насте на спину, он остервенело вдавливал её лицо в мешки. Шапка с головы насильника слетела; жирные длинные волосы космами ниспадали вокруг плешивой макушки. Лица «дорогого родителя» Никита не видел, но там ничего человеческого он бы и не разглядел, потому что в выпученных глазах снохача стояло лишь похотливое безумие; на скривленных губах пузырилась слюна. Стекая по всклоченной бороде и смешиваясь с мучной пылью, она превращалась сгустки теста. Это было гадко и ужасно! Бедная Настя…
Занятый насилием и возбуждённый похотью Рыгор шумно пыхтел, а временами даже рычал. Кроме своей жертвы, он ничего не видел, ничего не слышал и ничего не замечал. А зря…
Никита замахнулся. В густом сумраке большая плешь на макушке батьки была хорошей отметиной…
Яростное сопротивление снохи распалило Рыгора. А когда молодое тело, подёргавшись, наконец обмякло и стало податливым, он и вовсе испытал неописуемое упоение, но хватку ослабил. Снохач знал, что через некоторое время Настя придёт в себя – тут главное не переусердствовать, чтоб вообще не задушить молодицу. Ни о снохе, ни о сыне как о людях – каково им будет потом – он сейчас не думал. Вначале, правда, у него зародышем шевельнулась мысль сожаления о младшем, самом любимом сыне, но, не успев родиться, эта мысль тут же была смыта волнами похоти и жестокости. В последние дни Рыгор лишь ухмылялся насчёт Никитки: «Никуда не денется! Стерпит, как и старшие! Куда ему, желторотому, супротив батьки переть!»
