Я чиркнул спичкой и поднес ее к соломе, брошенной под дом Аггея. Огонь вспыхнул с легким хлопком. Как раз подоспел ветерок, и сразу заискрилось, загудело, как в хорошей печке, набитой сухим березняком, в морозный день…

Пора было бежать к следующему дому. Я повернулся и вздрогнул. Сзади меня стоял Аггей. Он был в белых подштанниках и белой длинной рубахе, похожий на привидение.

— Ты что же это, карасик, спичками балуешься? — спросил он и вдруг точным сильным движением сбил меня с ног. Падая, я ударился о деревянный колун и потерял сознание.

Когда я пришел в себя, вокруг уже было много народа: старуха, Михаил, Марфа, Черкес, Катя, еще кто- то. Они все галдели и разглядывали меня, словно видели в первый раз. От дома тянуло горелой мокрой соломой. Было почти светло.

— Вышел я до ветру, — рассказывал Аггей, — гляжу, чудище какой-то ползет с реки. Чуть спозаранку в штаны не наклал. Крест положил на всякий случай, смотрю, что дальше будет. А это он сена припер. Полил керосином, карасик, спичку кинул и стоит лыбится. Спалить живьем хотел! — вдруг закричал дед. — Всех спалить задумал!

Толпа загудела. Михаил медленно подошел ко мне и стал раскачиваться на носках, как гремучая змея. Из-за его спины вынырнула бабка и плюнула мне в лицо.

— Гнида! — завизжала она. — Дохлая гнида! Нас этот дом чуть в могилу не загнал, а ты спалить захотел! Дите без крова хотел оставить!

Старуха схватила цепляющуюся за ее платье Марфу и толкнула ее вперед. Михаил подошел еще ближе и совсем стал похож на змею, разве что не шипел. Из кармана его, как всегда, торчало горлышко бутылки.

— С-сс-ам-осуд! — закричал Катя. — С-са-мо-суд! Ра-зо-рвать п-по клокам! — В сумерках его лицо казалось особенно белым.

Неожиданно Михаил с силой выдохнул и коротким взмахом ударил меня в зубы. Я отшатнулся и выплюнул зуб вместе с кровью.

— Ых! — сказал Михаил, возбуждаясь. — Ых!

— Подожди, — дед Аггей оттащил его в сторону. — Не сейчас… Потом… Мы его судить будем.

— Убью! — вдруг заревел Михаил и рванулся ко мне, но дед Аггей и Черкес вцепились в него и едва удержали на месте.

— Ты выпей, полегчает, — сказал Аггей, выдергивая из кармана Михаила бутылку. Тот присосался к ней, запрокинув голову. Постепенно он успокоился.

Меня увели в дом, надели кандалы и бросили в погреб.

25 августа.

Ну вот и кончилась моя одиссея… Среди друзей на быстроходном катере я плыву домой. Скоро обниму своих близких. Все позади. Все совершенно неожиданно, буквально за несколько минут, окончилось вчера. Впрочем, зачем я пишу эти слова, для кого? Надобность вести дневник отпала, я свободен, и все-таки я пищу, так я свыкся с дневником, привык к нему. А вдруг мой дневник кто-то прочитал и будет искать третью бутылку, чтобы помочь нам, узнать, чем все кончилось? Дорогой неизвестный друг! Я все-таки для тебя закончу дневник и брошу его в реку. Тем более, что написать мне осталось совсем немного. Про последний вчерашний день, 24 августа.

24 августа.

Суд состоялся лишь после обеда. Как потом выяснилось, ждали Самого, который куда-то ездил. Ввиду важности событий послали человека и за Василисом. Заседание проходило в доме Аггея. Когда меня ввели, все были в сборе. Председательствовал, разумеется, Анатоль.

— Встать! Суд идет! — ляпнул, не подумав, Василис при виде меня.

Все вскочили. Анатоль тоже приподнялся, но тут же сел, нахмурившись.

— Садись, — кивнул он мне на стоявшую в стороне табуретку. Сами они разместились за столом, накрытым ради такого случая новой клеенкой. Я сел. Перед Анатолем находилась лишь одна потрепанная газета. Он взял ее, зачем-то оторвал клок и сказал:

— Ты обвиняешься в том, что хотел сжечь поселок. Признаешь себя виновным?

— Сначала надо спросить фамилию и год рождения, — подсказал Николай. Сразу было видно, что он знал в этом толк. Но Анатоль не удостоил его ответом. Я внимательно наблюдал за своим бывшим соперником. Держался глава пиратов торжественно. «Вот ты какой оказался, — говорил весь его вид. — С тобой по- хорошему, тебе оказали доверие, а ты хотел нас всех сжечь. Я тебя предупреждал. Теперь пощады не жди».

— Поселок сжечь хотел, — сказал я, — но виновным себя не признаю. Во все времена корабли пиратов сжигали, а их самих вешали сушиться на реях.

Среди судей прошел ропот. Они, наверно, думали, что я упаду перед ними на колени и буду просить пощады.

— Чего там с ним болтать, — сказал Василис Прекрасный, — вздернуть на первом суку, да и концы в воду.

— К жабам! Вот те и не будет следа! — рявкнул Михаил и приложился к горлышку бутылки, которую держал между колен.

— Жабы мясо не едят, — заметил Аггей.

— Едят! — рявкнул опять Михаил. — А не съедят — заставим! — Лысина Михаила стала багроветь. — Ишь, гад, хотел дом сжечь!

Разгорелся спор, едят лягушки мясо или нет. Кате очень хотелось высказать свое мнение по этому вопросу, но от волнения он не мог выговорить ни слова и лишь открывал и закрывал рот, показывая белое нёбо. Наконец победили сторонники Аггея. Лягушки были причислены к вегетарианцам, и мне опять стали придумывать казнь. Самое скверное было то, что везде оставался «след», то есть мой труп или, в лучшем случае, скелет (вариант с муравейником). Высказались все, только заика Катя безуспешно разевал рот.

— Что ты хочешь сказать, Катя? — в наступившей тишине спросил Анатоль.

— С-с-ж-ж-ж… — зашипел Катя.

— Сжечь! — вдруг завопил Черкес. — Сжечь! Правильно! Вдарь меня в ухо, правильно!

Идея всем понравилась. Все сразу задвигались, оживились.

— Один пепел останется, — радовался Черкес. — Развеем по ветру — и крышка.

— Счас такая экспертиза… Читал недавно в «Литературке»… атомная какая-то, — заронил сомнение поэт Николай.

— И то правда, — согласился Черкес. — Веять нельзя, бросим в реку.

— В реке ионы, — сказал начитанный Николай.

Опять возник спор, куда девать мой пепел. Не участвовал в споре один Михаил. Он не спускал с меня воспаленных глаз и все попивал и попивал из бутылки. Чувствовалось, что ему нравились все способы и он не видел принципиальной разницы. По его скошенной лысине ползала большая черная муха, но Михаил даже не замечал ее. Эта муха очень раздражала меня.

Анатоль поднялся, одернул костюм.

— В общем, так, — хлопнул он ладонью по столу. — Тихо! К смертной казни через сожжение. Возражения есть?

— Может, все-таки… из ружья… — заикнулся Николай.

У всех поэтов жалостливые сердца.

Сам пропустил это предложение мимо ушей.

— Значит, так. Сегодня приготовиться. Натаскать хворосту, дерево подобрать подходящее и все такое. Начнем завтра утром пораньше, как солнце встанет. В эту пору туман — дыма не будет видно. Нет возражений?

— Нет, — сказал я.

— Последние просьбы, пожелания есть?

Я подумал.

— Если можно, прибейте муху на лысине Михаила.

Наступила тишина.

— Остряк… бард, — выдавил Михаил. — Ну погоди…

Я не сомневался, что он будет подкладывать самые толстые сучья. Николай встал и хлопнул по лысине Михаила.

— Все-таки надо уважать последние просьбы, — сказал он. — Об этом во всех романах написано.

Когда меня выводили, я сказал:

— Слушай, Анатоль, у тебя еще есть время опомниться, распустить людей по домам, а самому заняться честным трудом. Ты подумай.

Сам нахмурился.

— Хватит агитировать. Увести.

Я обратился к пиратам:

— На что вы рассчитываете? Ведь все равно вас выведут на чистую воду. Вас спасает только то, что здесь глушь. Как только сюда нахлынут туристы, вам конец. Туристы исследуют здесь все ходы и выходы.

При упоминании о туристах пираты переглянулись.

— Ведите, ведите! — махнул торопливо рукой Анатоль, чувствуя, что мои слова произвели впечатление.

— Эх ты, — сказал я. — Из-за бутылки пива… Если бы я знал, я бы каждый день тебе по бутылке пива ставил…