Через некоторое время, когда она, казалось, уже не была так выжата, она подняла руку, чтобы проследить шрам на его щеке, чтобы повернуть его лицо, чтобы поцеловать его в губы.

Это был нехороший поцелуй. Отчаянный, напряженный… почти болезненный. Но он вернул его без вопросов. Если она попросит, он даст ей все, что угодно.

Может, ей просто нужно забыть прошлое, хоть на мгновение.

Ее руки обвились вокруг его тела, осыпая губы свирепыми, голодными, жадными поцелуями. Он запустил руку в ее волосы и вернул их, наклоняясь, чтобы глубже исследовать ее рот, пить ее вкус, пробуждающий в нем пьянящее желание.

Когда она просунула руки под его кимоно, он не протестовал, просто ответил тем же, стаскивая верхнюю часть, освобождая грудь. Не было никакой необходимости в словах. Он наклонился, чтобы обласкать эти молочно-белые полушария, восхищаясь ее тихими стонами.

Когда ее рука опустилась вниз, чтобы погладить его ноющий член, он не стал уклоняться – просто выдохнул, позволяя ей облегчить то собравшееся внизу давление, которое возникло, стоило только жидкому огню потечь по его жилам. Он зарылся лицом в ложбинку меж ее грудей, двигаясь вверх, оставляя дорожку отчаянных поцелуев на ее коже, пока не достиг шеи. Все это время она ласкала его невыносимо. Конец был близок, так близок, еще немного и…

– Ооо, Томоэ! – выдохнул он тихо, словно оду богине, когда она довела его до края.

Она крепко поцеловала его, заглушая слова, слетающие с губ. Рукавом, мокрым от слез, она вытерла сперму, выплеснувшуюся на колени. Он не чувствовал стыда – не время для этого. Нет, несмотря на утомление, пронизывающее до костей, он, или она… он точно не знал, кто именно, может, оба вместе… но они встали и вытащили футон, сложенный в углу и развернули его.

Каким облегчением было упасть на постель, чувствовать мягкость изгибов ее тела против жесткости его груди и бедер, во время отчаянных поцелуев, торопливых движений и прикосновений, избавляясь от остатков одежды, чтобы стать как можно ближе друг к другу. Дыша одним воздухом, они пытались ощутить друг друга как можно полнее. И не было времени на мысли, только на чувства, во время этих старых как мир движений древнего танца мужчины и женщины.

Кожа покрылась потом, но он не чувствовал холода, хотя и должен был. Тепло между ними было невыносимо жарким, и когда он снова нашел ее грудь, было естественным ласкать ее языком, проскользнув рукой вниз, сквозь копну завитков, чтобы почувствовать мягкие складки и податливую влажность отверстия.

Он двигал пальцами внутрь и наружу, чтобы дать ей то облегчение, которого она так желала.

Она хныкала и стонала под его ласками, зажигающими жидкий огонь внутри. Ее дыхание становилось более жестким, более глубоким, ее глаза искали его.

– Больше! Я хочу тебя – внутри… Пожалуйста, Кеншин… – умоляла она.

Времени подумать над этим не было… Он устроился между ее ног, находя удобное положение, чтобы направить напряженный член внутрь ее…

А потом он оказался внутри.

О боги! Этот жар вокруг него! Его было слишком много, и этот жар был лучше, чем все, что он осмеливался представить! Он толкнулся глубже, чувствуя, как уступает тонкий барьер, и погрузился до самого основания, и… о боги, какое это было ощущение!

Она задохнулась, словно пытаясь подстроиться – и он остановился, стараясь взять себя в руки вопреки подавляющим волю ощущениям, ища в ее глазах одобрение действиям. Ее глаза были красными от слез, соленые дорожки высохли на пылающих щеках, но ее ки была теплой. И хотя во взгляде мелькала некоторая дикость, а губы раскрывались от мягких стонов…

– Пожалуйста, – прошептала она.

Всего одно слово, но его было достаточно.

Он должен был двигаться. Он знал, что должен дать ей то, чего она хочет… и он знал, что делать. Это было так знакомо, словно он всегда знал, что нужно делать. Этот инстинкт был заложен в спинном мозге. Так что он толкался вперед и немного отступал, прежде чем толкнуться глубже, и повторять это снова и снова. В этих движениях не было ничего изящного или подвластного воле, только поспешность и отчаяние, и абсолютное совершенство.

Он чувствовал себя так хорошо и так естественно, чтобы двигать бедрами таким образом, будто был рожден для этого. Она задыхалась и стонала так, словно тоже знала это. Словно она тоже наслаждалась этим, так же, как и всем остальным, чем они занимались.

Он двигался внутрь и наружу, внутрь и наружу, дыхание постепенно углублялось, пот потек по спине, когда каждый момент растягивался на целую вечность. Она выгнулась, закидывая ноги ему на бедра, чтобы притянуть ближе, и стонала, цепляясь руками за постель. Ее груди покачивались, глаза искали его, а затем дрожь пробежала по телу, а стенки запульсировали вокруг его плоти.

– О, Кеншин…

О боги, знает ли она, как красива в этот момент? Он глупо улыбнулся, и гордость поднялась в его груди. Он только что заставил ее кончить. Она кончила, а он по-прежнему напряжен. Он снова толкнулся внутрь, ощущая скользкую влажность пульсирующим и ноющим членом. О да, он все еще напряжен. Так напряжен.

Он на секунду закрыл глаза и низко застонал. О, как ему не хотелось, чтобы этот момент проходил. Однако боль в низу живота нарастала, и ее невозможно было игнорировать. Он был напряжен, напряжен настолько, что жидкий огонь, разливающийся по жилам, почти заставлял его двигаться. Он наклонился ближе, толкнулся глубже, ища что-то, что облегчит боль, нараставшую внутри.

Он стонал, содрогаясь, почти рыдая, продолжая толкаться внутрь и наружу, внутрь и наружу. Всего было слишком много. Давление и тепло, влажное тепло вокруг него – всего этого было слишком много, а потом словно струна лопнула, и жидкий огонь выплеснулся из его плоти внутрь нее, и на секунду, на одно благословенное мгновение все, что он ощущал, это умиротворяющую пустоту, которая осталась после.

Он рухнул поверх ее нежных изгибов, в безопасность ее объятий. Горло саднило, словно он прокричал о своей радости на весь мир, но это же не так? Он просто не смог сдержать звуков, рвущихся с губ, вот и все. Закрыв глаза, он ткнулся носом в основание ее шеи, туда, где еще сохранялся аромат белой сливы. Ее рука с нежностью погладила его мокрую спину. Он чувствовал себя настолько безопасно.

Как долго они пролежали так, пытаясь отдышаться, он не знал. Но когда наконец понял, что лежит на ней всем своим весом, то мгновенно соскользнул. Мягкий член выскользнул из ее лона – это было как покинуть дом, так комфортно было находиться там – она наградила его слабым вздохом облегчения, что для него значило больше, чем собственное удобство, когда он прилег рядом с ней.

Ее лицо было в беспорядке. В беспорядке была она вся, впрочем, как и он.

Он протянул руку, чтобы погладить ее волосы. Ее красивые темные глаза смотрели на него, и тепло разлилось в его груди – чувство, имя которому любовь, и ничего иного быть не могло.

– Эй, как ты, – улыбнулся он.

В ее глазах не было никакого намека на печаль или горе. Нет, яд, разъедавший ее душу, исчез, и она стала спокойной и свободной.

– Спасибо, – прошептала она после небольшой паузы.

– Мы грязные. – Кеншин провел пальцами по ее щеке и подбородку.

Уголок ее рта приподнялся – еще не настоящая улыбка, но близко к ней. Ни один из них не был в полном порядке, но, по крайней мере, никто больше не был сломленным.

Через некоторое время липкая влага, высыхавшая на коже, заставила их подняться. Кеншин развел огонь и с некоторым ворчанием отворил дверь, чтобы зачерпнуть пару ведер снега снаружи. На улице действительно было очень холодно. Снег падал тяжелыми хлопьями и покрыл землю уже на ладонь. Томоэ растопила снег в чайнике, чтобы помыться.

В тусклом свете убывающего дня они вымыли друг друга. Это была успокаивающая процедура, приятная.

Он чувствовал себя очень хорошо. Одевшись, они сели возле стены, обернувшись одеялом, и смотрели на огонь.

Некоторое время они оба просто сидели в тишине, наслаждаясь обществом друг друга. Он снова начал думать о ее словах, о прошлом, которое она вспомнила. Она так много страдала, она потеряла все, что имела, из-за этого восстания, и хуже того, ее жених и ее семья были на стороне Бакуфу.