Это звучало разумно для его ушей. Конечно, теперь она поняла?

Некоторое время она задумчиво смотрела на него, ее лицо застыло маской, ки была холодной, собранной и подавленной… а потом она наконец сказала:

– Итак, плохие люди носят мечи, а хорошие этого не делают? Что если бы у меня был меч прошлой ночью? Вы бы…

Что? Нет! Но, но… Глаза Кеншина в шоке распахнулись.

– Это…

– Когда у вас появится ответ, пожалуйста, дайте мне знать, – она бесстрастно кивнула ему и повернулась, чтобы уйти.

Какого черта…

– Подожди! Ты собираешься выйти?

Она так и сделала.

Кеншин смотрел ей вслед, полностью потеряв дар речи. Почему она делает это? Почему все, что она делает, не имеет никакого смысла? Почему она не может просто послушаться его или попытаться понять?

Я не такой. Нет. Это совсем не так.

Голова начала болеть, и Кеншин напрасно тер лоб, пытаясь облегчить эту боль. Кента успокаивающе поглаживал его. Но ее слова бесконечно звенели в его голове. Почему она думает, что я мог бы убить ее?

Глаза Кеншина распахнулись, и он замер, вспомнив ту ночь, понимая в тот момент, что она видела…

О… Может быть, она права.

– Черт возьми! Я что, схожу с ума… или наконец, прихожу в себя?

В ту же ночь Кеншин почти с облегчением ушел на работу. Потому что не было никакой другой причины, чтобы избежать Томоэ, потому что он боялся… и она все еще делила с ним комнату. Мало ему проблем со сном и ее комментариев, она к тому же была девушкой.

Конечно, Кеншин и раньше жил в помещениях без перегородок, разделяющих пространство, с Мастером и недолго с Осуми-сан. И еще раньше, со своей семьей. В конце концов, у бедняков не было стен, чтобы разделять свои дома только из стыдливости. Нет, в таких условиях было почти ожидаемо, что люди переодеваются или моются в присутствии других, и множество людей научились игнорировать такие вещи. Но теперь все было по-другому!

На самом деле.

Потому что Томоэ… эээ, она же девушка. Девушка, которая немного старше его, и она такая высокая, такая элегантная и красивая. И как, предполагается, он должен отдыхать в ее присутствии?

Это невозможно!

Что если она будет смотреть? Что, если она тоже найдет это неприятным? Она явно лучшего происхождения и воспитания, чем он. У нее была фамилия – настоящая фамилия, а не то, что ему придумали.

Что если она не умела игнорировать других людей в подобных ситуациях, как он?

Что делать, если он скажет что-нибудь во сне? Или вообще не сможет спать? Когда Кеншин был ребенком, Мастер часто жаловался, что он кричит во время ночных кошмаров.

А что если он ненамеренно сделает что-нибудь глупое или детское? Что если она увидит его, когда он играет с волчком Касуми? Она точно будет смеяться. Что если она пойдет и расскажет кому-нибудь, например, тем вечно хихикающим девушкам с кухни?

Это катастрофа!

Но что он мог поделать? Оками-сан уже сказала, что для нее в гостинице нет другого места, и поскольку именно он привел ее сюда, то ему и придется поделиться своей комнатой, как джентльмену.

… может быть, мне стоило оставить ее на улице.

Он бы не смог, никогда. Он не такой… но надолго ли.

Само собой разумеется, что Кеншин нервничал, когда ночью вернулся в гостиницу. Работа заняла больше времени, чем он рассчитывал, но как смешанное благословение он воспринял тот факт, что ему пришлось следовать за своей целью на другой конец города, потому что к тому времени Томоэ, должно быть, уже спала. Так что он может спокойно помыться, немного успокоиться и проскользнуть в свой угол, чтобы поспать…

Это был хороший план, но почему-то… независимо от того, как сильно он тер свои руки, кровь не хотела отмываться.

Кента проскользнул на свою сторону стены немного позже, но когда он ушел… волнение и отвратительное чувство убийства вернулось с яростью. Запах крови был настолько сильным, что душило его, а его руки… его руки были полностью покрыты кровью.

Кеншин продолжал тереть, отчаянно пытаясь выровнять дыхание. Вдох и выдох, вдох и выдох. О боги, ему было так плохо. Он не хотел этого, он никогда не хотел этого.

Заставляя себя продолжать, он тер и тер, доставая чистую воду из колодца всякий раз, когда решал, что прежняя достаточно загрязнена… Он не знал, как долго он возился, но в конце концов больше не видел крови. Его руки размягчились и покрылись морщинами, мозоли были на грани отслаивания. Это нехорошо. Если бы Мастер увидел, он бы ругался. В конце концов, мозоли защищали руки и обеспечивали сцепление с рукоятью меча.

Но он не знал никакого другого способа достичь полной нечувствительности. Этого чувства истощения, в котором он ощущал себя почти спокойным, чтобы задремать в своем углу.

Кеншин вздохнул. Ему действительно необходимо выяснить лучший способ заморозить свои чувства. Может, ему стоит сломать стену, чтобы быть с Кентой все время, а не только во время убийства и короткое время после…

Гостиница была очень тихой. Все давно ушли спать. Проблески присутствия в море ки были малы, как светлячки. Самое лучшее время в гостинице. Он знал, что не один, но никто не смотрел на него и не шептался о нем, никто не избегал его в страхе или с отвращением. Нет, прямо сейчас… он может просто быть.

Легким шагом Кеншин проскользнул по скрипучим ступеням на второй этаж. Ребенком он получал удовольствие от этой игры – бесшумно ходить и пытаться устроить ловушку Мастеру. Не то чтобы ему это когда-нибудь удавалось, не по настоящему. Только тогда, когда он наконец-то узнал, как маскировать ки, у него появились какие-то шансы, но Мастер каким-то образом всегда знал, где он находится.

А эти самураи из Чоушуу, проживающие в гостинице, даже не видели, как он передвигается. Они были так невнимательны, так шумны и всегда так самоуверенны.

Может, это хорошо, что они боятся меня.

Кеншин угрюмо вздохнул, прежде чем, затаив дыхание, сделать последние шаги к раздвижной двери своей угловой комнаты и аккуратно толкнуть ее в сторону.

Что?

Томоэ не спала. Она спокойно писала при свечах.

Почему? Разве ей не нужно рано утром работать?

Кеншин не знал, как долго он смотрел на нее из дверного проема, почти завороженный ее точными движениями при письме. А потом, может, из-за невольного шума, который он создал, или просто из ее осторожности, она повернулась, чтобы посмотреть на него через плечо.

Ее глаза немного расширились от удивления. Затем, после короткой паузы, она тихо сказала:

– Пожалуйста, проходите.

От ее голоса маленькие волоски на его затылке встали дыбом, и Кеншин сглотнул, более чем немного встревоженный. Почему? Не похоже, что от нее может исходить какая-то угроза!

Медленно он вошел внутрь, закрыв за собой дверь. Молча направился в свой угол, в хорошее и безопасное место у окна, где он мог видеть каждого, кто входит, и при этом смотреть на ночное небо. Кеншин вынул оба меча из-за пояса и сел, положив вакидзаси рядом и прислоняя катану к плечу, в легкой досягаемости. Стопка книг за спиной ощущалась твердой, почти комфортной.

Но нервозность бродила под кожей. Не было возможности заснуть, отдохнуть… не тогда, когда она там.

Она даже не смотрела на него. Она снова писала, ее движения сохраняли дотошность, легкий звук ее кисти был тише, чем храп соседей. Даже свет свечей не настолько ярок, чтобы раздражать.

Катана в его руках не способствовала успокоению. Но что еще он мог сделать? Он понимал, что должен поспать. Боги знают, как он устал после работы, после ужасной работы, которая была слишком долгой и слишком легкой. Эти люди ничего не смогли сделать, только умирали, как клопы.

Потом она закрыла книгу, в которой писала, положила кисть… и задула свечи.

Темнота накрыла комнату, мягкие тени летней ночи окрасили все в синие тона. А потом она, она…

Кеншин поспешно отвел глаза, чувствуя себя пристыженным теплом, поднявшимся к щекам. Он слышал шорох одежды, футона, перемещаемого и раскладываемого в стороне, пока она укладывалась на его постели.