Справа, в носу отсека, — пульт управления глубиной погружения и курсом лодки — “Шпаг”. Как два пилота-бомбардировщика, боцман — мичман Юрин — и боцманенок — молодой матрос Бандерс, держали черные шарики маленьких рычагов. Их руки постоянно находились в движений и на каждое, самое легкое, реагировали огромные рубочные и кормовые рули.

По правому борту центрального было царство стармеха — деда Красильникова. Перед ним был только пульт связи “Каштан” (громкоговорящая циркулярная связь между отсеками и ГКП) и машинные телеграфы, но сорокалетнему деду этого было вполне достаточно, чтобы держать в руках “термоядерного исполина”. Практически непрерывно щелкая тумблерами связи, он, казалось, говорил сразу со всеми отсеками и одновременно вертел лысой головой во все стороны, не упуская из виду ни один указатель, дисплей или прибор. В кажущейся суете на самом деле была стройная система высокого профессионализма, разглядеть и оценить которую мог только такой же профессионал.

Рядом с дедом сидел командир дивизиона живучести Олег Лысенко, заканчивающий последние расчеты дифферентовки перед погружением лодки. Требовалось точным распределением балласта уравновесить многотысячную махину так, чтобы она могла свободно маневрировать под водой. Еще правее-по борту располагался пульт погружения и всплытия — “Вольфрам”. На его индикаторах, как на рентгеновском снимке, можно увидеть все внутренности лодки — голубые баллоны воздуха высокого давления, мощные водяные насосы, серые нити трубопроводов. Ни один индикатор не горел красным цветом — значит, лодка загерметизирована и готова к погружению. Старший трюмный мичман Иван Лютиков еще раз нажал кнопку контроля, чтобы убедиться в этом.

— Товарищ командир! В лодке по местам стоят к погружению!

— Есть! Принять главный балласт, боцман — погружаться на глубину сорок пять метров с дифферентом три градуса на нос!

“Ква-ква-ква”, — заквакал ревун сигнала погружения. Это его последняя “ария” в этом походе — требования режима “Тишина” не позволяли использовать колоколо-ревунную сигнализацию. Отныне все сигналы будут подаваться только голосом. Есть только одно исключение — сигнал аварийной тревоги. Если зазвенит бьющая по нервам металлическая трель звонка, то тут не до скрытности, тут речь идет о жизни и смерти. Британов и все офицеры жестко требовали не размышлять, а подавать этот сигнал при любом малейшем подозрении на опасность — слишком дорого могут потом обойтись эти секунды промедления. Но слишком много новичков на лодке, которые пока не понимают этого…

По всей лодке прокатился долгий, протяжный звук, похожий на глубокий вздох. Это воздух уходил из цистерн главного балласта, уступая место морской воде.

Подводная лодка ВМФ США класса “Стёрджен”, Баренцево море

— Чуфа-чуфа-чуфа-пуфффф!

— “Янки” заполняет цистерны водой — они погружаются!

— Слышу, — сухо ответил командир затаившейся лодки.

Американский акустик слушал свист воздуха, рвущегося на поверхность, и шум воды, наполняющей балластные цистерны. Сколько им платят? За такую работу сколько ни плати, все равно мало.

К-219

Лодка приняла наклонное положение. Субмарина вобрала в себя тонны балластной воды, и свист выходящего воздуха перешел в шепот. Казалось, на центральном стало еще жарче, но Британов знал, что это иллюзия, возникающая всякий раз, когда стальная махина весом в десять тысяч тонн уходит под воду. Качка прекратилась. Он даже ощущал давление воздуха, растущее по мере того, как черные воды Баренцева моря поглощали лодку.

Палуба выровнялась. Корпус потрескивал, воспринимая давление. Во всех отсеках некоторые из молодых членов экипажа оторвались от приборов и с побледневшими лицами смотрели вверх.

Особенно очевидно волнение читалось на лице у Сергиенко. Он тоже смотрел вверх и едва не подпрыгнул, когда за спиной у него раздался резкий сухой треск. Дед Красильников отбросил в сторону обломки карандаша и засмеялся.

Боцман точными движениями рулей вывел лодку на глубину. Взглянув на приборную доску, он откинулся назад:

— Глубина сорок пять метров.

— Начальный курс девяносто три, — доложил штурман Азнабаев.

— Есть, держать сорок пять метров. Рулевой, курс — девяносто три. Осмотреться в отсеках, — сказал Британов, — механик, удиферентовать подводную лодку для плавания на глубине сорок пять метров на ходу шесть узлов.

Следовало дать возможность людям в отсеках, на командных пунктах и боевых постах, что называется, “обнюхаться”. Осознать, что лодка на глубине и теперь об этом нельзя забывать ни на минуту. Даже во сне. Видимо, то же чувствуют и космонавты сразу после старта и выхода на орбиту.

Британов вспомнил слова своего первого командира: “Выйти в море и погрузиться может любой дурак, а вот всплыть и вернуться — только настоящий подводник”. И он не забудет в сотый раз напомнить об этом своему экипажу.

Пока командиры отсеков гоняли личный состав по всем закоулкам и шхерам, механик, глядя на указатели рулей и глубиномер, проверял дифферентовку. Для него это тоже искусство, как для командира швартовка. Одно дело — расчет, другое — как на самом деле. Сколько раз при первом погружении из-за ошибок в цифрах приходилось аварийно продувать балласт и пробкой вылетать наверх! Конечно, хорошо, что первое погружение прошло гладко, но это еще ничего не значит. Старость — она и для лодки не радость. Сейчас им скорее повезло.

— Перегонять из носа в корму. Пять тонн из уравнительной — за борт! — Теперь уже не расчеты, а только опыт и “чувство лодки” помогают деду Красильникову. Молодой помощник командира с восхищением смотрел на ювелирную работу, искренне не понимая, как можно заставить “парить” на глубине огромную субмарину. Механик, убедившись, что все “по нулям”, и довольно хрюкнув, обернулся к командиру: — Окончена дифферентовка!

— Отлично, Петрович! Собирай доклады. — Британов был доволен.

Мигнул огонек вызова на панели связи “Каштана” с торпедным отсеком:

— Первый осмотрен, замечаний нет.

Британов кивнул головой. С первым отсеком обычно не возникает проблем. Минер, старый кап-три, или уже “майор, которого давно ждет берег”, Владимир Гордеев, был одним из ветеранов. Про таких на лодке шутники говорили: “Если лейтенант всё знает, но ничего не умеет, то старики всё умеют, но уже ничего не знают”.

— Второй?

— Второй осмотрен, замечаний нет. Печи дожигания водорода включены, — голос молодого лейтенанта Сергиенко звенел от возбуждения. Он-то как раз из таких, которые всё знают, но еще мало умеют. Второй отсек жилой, ничего сложного. Насколько несложно вообще может быть на лодке.

Содержание докладов из кормовых отсеков не изменилось — замечаний нет. Короткие доклады просто означали, что нет серьезных проблем. Командир и механик отнеслись к этому совершенно спокойно, но без особого энтузиазма: Главное — не расслабляться.

Последний доклад — с пульта управления ГЭУ (Главная энергетическая установка подлодки: ее реакторы, турбины, автономные турбоэлсктрогеператоры и всё, что обеспечивает их работу от шестого до десятого отсека). Голос Геннадия Капитульского звучал уверенно:

— Работают реакторы обоих бортов на заданной мощности… электроэнергетическая система собрана по штатной схеме… запасы питательной воды — полные… анализы воды и масла — в норме.

Пульт ГЭУ располагался глубоко внизу третьего отсека, прямо под центральным постом. Капитульскому и его подчиненным было гораздо теснее других — приборы окружали их со всех сторон, даже сверху. Казалось, что разобраться в этом хаосе шкал, указателей, кнопок невозможно. Но они могли и делали это “с закрытыми глазами”.

— Механик, старпом, помощник, Капитульский — марш в отсеки! Я не уверен, что все так прекрасно на этой лучшей из всех подлодок! — насмешливо, но в тоже время строго сказал Британов. — И не забудьте про свои ПДУ!

Это было отнюдь не лишнее предупреждение — ветераны, бравируя своим опытом, стеснялись носить на заднице подарок донецких углекопов — ПДУ, портативное дыхательное устройство, способное защитить от ядовитого газа на двадцать минут — пока не доберешься до своего индивидуального противогаза. Дурной пример заразителен, особенно для молодых, а это может стоить жизни.