Сергиенко обиженно засопел, бросил недокуренную сигарету и неуклюже полез вниз, туда, где труднее, — очевидно, на камбуз.

— В лодке по местам стоят к погружению! Присутствуют все! Переведено управление вертикальным рулем в центральный пост, проверены в работе горизонтальные рули, провентилированы отсеки, запас ВВД (Воздух высокого давления для продувания цистерн главного балласта — ЦГБ) девяносто пять процентов! — раздался на мостике голос механика из переговорного устройства.

— Все вниз, погружаюсь! — трижды прокричал командир традиционную присказку-команду, сохранившуюся с тех пор, когда при срочном погружении “забывали” на мостике зазевавшихся подводников.

Лодка шла малым ходом среди длинных, низких, почти черных бурунов. Британов последний раз по-хозяйски окинул взглядом мостик и ограждение рубки. Все было закреплено как надо, и предусмотрительный боцман не забыл обвязать для страховки каждый лючок затейливым морским узлом — если под водой самопроизвольно открутится стопор, то гремящая железка будет всю дорогу колокольчиком на шее и без того не очень малошумной лодки.

Но командир думал о другом. Символическое одиночество на мостике перед погружением — не просто дань традиции, а суть роли командира на подводном корабле. Только он один полностью отвечает за всё и за всех. Только от него зависит окончательное принятие любого решения — от пуска ракет до спасения экипажа. Не каждый может стать командиром, но и среди командиров хотя и редко, но попадались случайные люди. Большинство были настоящими командирами — способными принимать решения и отвечать за них не только перед командованием, но и, главное, перед своей совестью. Британов был именно таким. С лейтенантских времен он хотел быть командиром — и стал им. Гордый, иногда слишком заносчивый, он постоянно находился в состоянии публичного одиночества человека, не имеющего права показать свою слабость или сомнения. Только так можно вселить уверенность в свой экипаж. Это был тяжелый, но единственно верный путь к победе над врагом — будь им вражеская лодка или сам Океан.

Британов всей грудью вдохнул морской воздух — холодный и колючий, но при этом свежий и бодрящий. Следующий такой же глоток он первым “выпьет”, отдраив верхний рубочный люк через три месяца, примерно в этой же точке Баренцева моря. Только воздух в декабре будет гораздо холоднее.

С особым командирским искусством, стоя в вертикальной шахте, ведущей вниз в боевую рубку, Британов сильно, но и в тоже время плавно захлопнул тяжелую крышку верхнего рубочного люка. Теперь он и остальные сто восемнадцать членов экипажа были по-настоящему отрезаны от всего мира.

Подводная лодка ВМФ США класса “Стёрджен”, Баренцево море

Сонар внимательно слушал рокот, издаваемый только что обнаруженной целью. Два ее пятилопастных винта издавали весьма характерный шум. Американская разведывательная субмарина затаилась на мелководье, соблюдая абсолютную тишину и наблюдая за выходом из Кольского залива. Ее задача состояла в том, чтобы выявить среди множества кораблей и судов, выходящих оттуда, русские подводные лодки, оставаясь при этом незамеченной.

“Слежка из засады” была опасной работой, требующей абсолютной секретности. По международным нормам, они проникли в советские территориальные воды на восемь миль, а если принимать во внимание претензии самого Советского Союза, то нарушение составляло десятки миль. Таким образом, их безмолвное присутствие в окрестностях этого фьорда можно было расценить как незаконное военное действие, но только в том случае, если бы их удалось обнаружить.

— Чуфа-чуфа-чуфа-чуф! — Сонар отправил запись в звуковой анализатор и через несколько мгновений уже знал кое-что о тех, кто двигался наверху.

“Янки-1” была уже настоящим динозавром в мире подлодок. Акустический анализатор даже не смог с уверенностью определить, какой именно модели принадлежит этот глухой металлический звук. Пожалуй, сонар мог бы слушать его и без наушников.

— Чуфа-чуфа-чуфа-чуф!

Он вытянулся в кресле:

— Слышу русскую лодку.

— Да, лодка, — немедленно подтвердил командир, молодой и очень осторожный. Именно такой осторожный, каким должен быть командир разведывательного корабля. — Скорость и курс?

— Примерно тринадцать узлов. Курс три-восемь. Скорее всего, следует в штатный район погружения недалеко от острова Кильдин.

— У нас уже есть результат анализа?

— Да, сэр, — он взглянул на дисплей. Акустический анализатор наконец справился со своей нерешительностью.

— Это “Янки-1”, — произнес оператор сонара, — К-219.

— Куда же они собрались? Порезвиться в учебных полигонах или к нашему берегу? — американский командир знал свою главную задачу: если русские “вышли на тропу войны”, они должны быть под особым контролем.

К-219

Британов зажал кремальеру рубочного люка и легко спрыгнул на перископную площадку боевой рубки. В красном свете специальных светильников ее ограниченное пространство после простора ходового мостика казалось еще теснее. К окуляру непрерывно вращающегося перископа приник старпом Владимиров. Его задача — наблюдать за поверхностью моря и за воздухом. Сейчас он — глаза лодки, потому что радиолокационная станция выключена, чтобы своим излучением не демаскировать лодку, а акустикам сильно мешает плеск волн.

— Горизонт и воздух чист! — не отрываясь от окуляра, доложил Владимиров.

— Добро, старпом! Я в центральном посту! — Британов продолжил спуск вниз в центральный пост, расположенный на верхней палубе третьего отсека прямо под мостиком и боевой рубкой.

Центральный пост подводного крейсера напоминал кабину большого космического корабля. Даже по тревоге, когда здесь находилось пятнадцать человек, тут не было тесно. Пчелиное жужжание вентиляторов и тонкое пение электроники не смолкали ни на минуту.

Рядом с шахтой, ведущей наверх к рубочному люку, В две закрытые двери, ведущие направо, в рубку акустиков, и налево — в рубку штурмана. На обеих дверях — Список допущенных туда членов экипажа. Этот запрет строг, и никто даже не пытается нарушить его, к чтобы не иметь неприятностей с особистом Валерием Пшеничным.

Первым делом командир заглянул к штурману Азнабаеву, и они вместе склонились над картой. Британов проложил курс почти строго на восток и в ответ на недоуменный взгляд штурмана объяснил:

— Если нас засекли на выходе, пусть думают, что мы идем на учебные полигоны или в Белое море, в Северодвинск.

— Северодвинск — это хорошо… — расплылся в улыбке Евгений, вспомнив прошлогоднюю стоянку в этом самом веселом флотском городе, и тут же забыл о нем, углубившись в расчеты.

— Внимание в центральном! — прозвучала навстречу вышедшему из штурманской рубки Британову негромкая команда первого увидевшего его офицера. Но никто не вскочил со своих мест, потому что на подводной лодке это не команда “Смирно!”, а просто знак того, что командир теперь здесь. Естественно, посторонние разговоры тут же смолкли. После мостика тут было не просто тепло, а даже жарко, и Британов первым делом сбросил меховую “канадку”, занял стоявшее в центре широкое и удобное командирское кресло и цепким взглядом окинул свой главный командный пункт — ГКП.

Слева от него находился пульт управления ракетным оружием — ПУРО, — за которым сейчас никого не было. Петрачков занимает это кресло только при ракетной атаке, а сейчас он готовит к погружению свой четвертый отсек и ракетный комплекс.

Впереди слева командиру был хорошо виден зеленоватый экран боевой информационной системы “Туча”, около которой “колдовали” начальник РТС (Радиотехническая служба корабля) Вячеслав Киселев и его инженер Сергей Прихунов. Сейчас их главная задача — держать обстановку и обеспечить безопасное плавание корабля.

— Центральный — акустик! Горизонт чист! — прозвучал в динамике “Тучи” голос командира акустиков Сергея Рязанова. Именно он и его операторы сейчас становились “главным ухом” лодки. Они выжимали все возможное из когда-то лучшего, но теперь безнадежно устаревшего комплекса “Керчь”. Музыкальный слух и почти звериное чутье заменяли им электронный анализатор.