Еще спустя час они уже сидели у воды в небольшом ресторане на той стороне реки за потрясающе уютным столиком, покрытым зеленой скатертью, со старинной китайской лампой из светлой породы дерева. Шэрон, по-прежнему счастливая от поездки и общения со своим научным кумиром, была одета в обтягивающую белую майку, короткую белую юбку и модные кроссовки. Джек отметил про себя ее хороший вкус: каблуки и вечернее платье с макияжем в жарком, молодежном Сингапуре выглядели бы неуместно. Шэрон казалась ему привлекательной, хотя всерьез он никогда не думал, что между ними что-то могло бы произойти. Они оба заказали краба-чили – фирменное блюдо сингапурской кухни: немного острое, но с безупречно изысканным вкусом, а также бутылку превосходного красного бордоского вина Saint Emilion. Ужин был необыкновенно хорош. Шэрон довольно щебетала:

– А ты смотрел в детстве этот сериал – «Шокирующая Азия»? Помнишь кадры, как в Сингапуре, в индийском квартале, раз в год проходит шествие в честь какого-то индуистского божества? Когда люди находятся в трансе, протыкают себе кожу во всех местах огромными иглами и крюками и тащат за собой каменные изваяния? Ужас! Меня еще удивляло – они же должны терять сознание от болевого шока? И еще – вся улица должна была бы быть в крови, но там ее практически нет. Было бы интересно посмотреть. Хотя нет – слишком жутко.

– Кажется, я читал, что участники этого парада готовятся к нему, пару месяцев голодая и медитируя. Возможно, к его началу они становятся бесчувственными, как зомби. Почему ты об этом вспомнила? Давай лучше сменим тему.

– Давай, если хочешь. Официант куда-то запропастился… Разлей вино сам, пожалуйста. Давай выпьем за успех и огромную кучу денег, которую мы все, может быть, скоро заработаем! Ура!

После пары бокалов вина Шэрон все так же продолжала улыбаться, ее живописно растрепанные светлые волосы слиплись от влажности, став от этого еще привлекательнее. Глаза были полуприкрыты и подернуты романтической дымкой. Она ждала от Джека каких-то действий, хотя сама еще не знала, готова ли сегодня пойти до конца. Скорее всего, вторая бутылка вина окончательно развеяла бы ее сомнения. Но Джек, осознавая происходящее и не без труда подавляя в себе животное желание слиться с этими милыми губками в романтическом поцелуе, решил все же не выходить пока за рамки дружеских отношений. Впрочем, чтобы не расстраивать Шэрон отказом, после ужина он как бы ненароком мягко взял ее за руку и предложил прогуляться перед сном вокруг отеля.

Вечер был необыкновенным. Перед отелем бил вверх огромный фонтан, на струях которого под приятную музыку шло уникальное голографическое шоу: красивая ведущая с раскосыми глазами, словно живая, приветствовала гостей отеля. Затем началось трехмерное представление с популярными местными группами и певицами. Их объемные, естественные лица словно рождались в недрах фонтана, приближались к вам, а затем сменялись другими. После шоу гости направлялись к другой стороне отеля – там росли огромные волшебные «деревья»: наполовину настоящие, наполовину сделанные из чего-то искусственного. С наступлением темноты деревья начинали переливаться яркой симфонией цветов, а гости отеля ложились прямо под ними на траву – из такого положения цветовое шоу деревьев казалось особенно сказочным. В какой-то момент Шэрон, словно слегка устав, положила голову на плечо Джека – он почувствовал приятный, чуть возбуждающий запах ее волос и юной кожи – в этот момент сила искушения стала почти непреодолимой. Но через несколько мгновений всплеск гормонов прошел, и он взял себя в руки. В холле отеля он лишь галантно пожелал девушке приятных сновидений, проводил до лифта, напоследок уловив ее слегка разочарованный взгляд.

Siri подсказала Джеку, что разница во времени между Сингапуром и Бостоном составляла тринадцать часов. Значит, дома сейчас было уже девять утра. Вернувшись в номер, он набрал Дайану, но ее телефон был выключен. Это показалось странным – в это время она должна идти с завтрака на первую лекцию. Он послал ей два сообщения через социальные сети, но ответа также не получил. В Facebook Messenger стояла отметка, что Дайана не заходила в него с середины вчерашнего дня. Это казалось тем более странным: ведь она каждый вечер перед сном обязательно проверяла почту.

Джек набрал номер ее соседки по комнате. Та была явно взволнована:

– Вчера к нам заходили двое мужчин в костюмах с удостоверениями ФБР. Они сказали, что у них есть информация, что Дайана незаконным образом оформила учебную визу в США. Они увели ее для разбирательства. До сих пор не знаю, что с ней. Бред какой-то!

Красоты Сингапура, затуманенные глаза Шэрон – все вдруг стало далеким, пустым и неважным. Правда, чувства подсказывали Джеку, что с его подругой ничего страшного не случилось, скорее всего, ее скоро отпустят и он снова услышит ее голос.

Но вот мог ли он сам спать спокойно этой ночью? Это теперь не казалось очевидным.

Вашингтон, площадь перед Капитолием,

4 марта 1933 года

– Единственное, чего Америке следует бояться, так это только самого страха.

Звук голоса Франклина Делано Рузвельта, вступавшего в должность 32-го президента Соединенных Штатов, слегка дрожал, искажался в микрофоне и разливался в холодном весеннем воздухе над многотысячной толпой людей, пришедших на инаугурацию. Но в этой звуковой вибрации не слышалось ни тени волнения новичка – скорее, это был рык матерого льва, который и вправду не ведал о том, что такое страх.

– Жадность, упрямство и некомпетентность финансовых воротил ввергли и их самих, и всю страну в состояние жестокого кризиса. Они отобрали у людей дома, работу и даже саму надежду на лучшее будущее. Я вступаю в должность так, как если бы США вели в этот момент решительную, кровопролитную войну. И мы победим в ней: наша судьба – только в наших руках.

Измученные, растоптанные, униженные голодом и беспросветной нищетой депрессии американцы внимали речи Рузвельта у допотопных радиоприемников с замиранием сердца. Казалось, они впервые в жизни слышат голос человека из власти, которому можно верить. Тем более странным казалось то, что этот человек был вовсе не сказочным героем, а физически беспомощным инвалидом, прикованным после перенесенной тяжелой болезни к инвалидному креслу до конца жизни. Речь нового президента длилась всего двадцать минут, но именно ее историки будущего назовут поворотным моментом истории американской нации.

На следующий день, 5 марта, Бернард Барух должен был явиться на аудиенцию к Рузвельту в Белый дом. Стоит отметить, что во всей мировой истории было совсем немного таких влиятельных и талантливых людей, которые умудрялись сохранять должность главного советника и правой руки у нескольких могущественных правителей подряд. Впрочем, неправильно думать, что шесть (!) американских президентов, от Вудро Вилсона до Гарри Трумена, управлявших страной в общей сложности примерно сорок лет, сами выбирали Баруха главным помощником. Скорее, все обстояло как раз наоборот.

В день инаугурации Барух находился еще в Нью-Йорке. Речь Рузвельта банкир слушал дома, в своем особняке на западе Манхэттена, на Лексингтон-авеню, рядом с небольшим парком Мэдисон. До офисов банков Уолл-стрит отсюда было три-четыре мили, обычно он проезжал их за пятнадцать минут, но сегодня часть дорог Манхэттена была перекрыта, и он решил прогуляться пешком, несмотря на сырую, немного промозглую погоду. Разумеется, его сопровождали охранники: во времена депрессии находиться одному на нью-йоркских улицах было небезопасно даже людям среднего достатка. Каждый четвертый американец был безработным, каждый седьмой голодал. Уровень преступности в Америке по сравнению с благополучными двадцатыми вырос в десять раз. Самое безобидное, что могло произойти даже среди бела дня на фешенебельной улице, – кража кошелька или вещей очередной шайкой чумазых мальчишек-беспризорников.

Неторопливо шагая по Парк-авеню в сторону Нижнего Манхэттена, Барух думал о речи Рузвельта и их предстоящей встрече. Метафора нового президента о войне была сильной и, надо признать, точной. После четырех лет разрастающегося кризиса Нью-Йорк действительно был как две капли воды похож на город, подвергнувшийся военному нападению. Многочисленные высотные здания делового центра стояли практически пустыми, без арендаторов, с осыпающейся облицовкой и выбитыми стеклами во многих окнах. Несмотря на все усилия полиции, Манхэттен был наводнен бездомными, спавшими на тротуарах, чаще всего на вентиляционных решетках метро, откуда поднималось хоть какое-то тепло. Ноги бродяги обматывали самодельной «обувью» из обрывков старых газет. На севере Центрального парка – любимого места прогулок многих поколений горожан, в том районе, где еще недавно вечерами в клубах гремел джаз, – теперь был один сплошной «Гувервиль»: палаточный городок, названный «в честь» предыдущего президента, при котором разразился кризис. В нем жили тысячи пытающихся спастись обездоленных людей, приехавших из глубинки. Полиция каждую неделю совершала туда массированные рейды, снося незаконные постройки и арестовывая сотни их обитателей за воровство и отсутствие документов, но людей и убогих хибар становилось все больше. К порту Нью-Йорка, находившемуся по ту сторону пролива, на юге, за Бруклинским мостом, раньше испытывавшему нехватку грузчиков, теперь с ночи выстраивалась километровая очередь из мужчин, мечтавших четырнадцать часов без перерыва таскать неподъемные тюки всего за один доллар в день, которого хватало только на один семейный ужин. Бесплатная раздача кусков черствого хлеба и водянистого, но хотя бы горячего супа проводилась передвижными армейскими кухнями один раз в день. В очереди к самому крупному пункту раздачи на еще недавно сиявшей неоновой рекламой Таймс-сквер люди стояли два-три часа. Но самым ужасным посреди разрухи, пожалуй, было выражение людских глаз. Точнее сказать, отсутствие всякого выражения. Никто не понимал, что происходит, никто не верил в то, что неимоверные трудности когда-нибудь закончатся. Сегодняшний день был из рук вон плох, но завтрашний, казалось, должен был стать истинным кошмаром.