Конец, если я останусь невооруженным.

Я потянулся за мечом через пространство. Представляя тепло рукоятки в ладони, его успокаивающую хищную тяжесть.

Скрежет стали по камню и выкрик "Нет!" чернокожей раздались одновременно.

Призывая оружие, я провел им под тонкой стеклянной пленкой, закрывавшей прорехи пола, и вспорол ее.

Колдунья вновь запела, но это больше не помогало. То, что таилось под землей, вырвалось, как гнойник. Даже раньше, чем лопнуло успокаивающее заклинание чернокожей.

Трупы – и человеческих мертвецов, и неживых вампиров – подбросило вверх и смяло в сплошной комок плоти. Алое, коричневое, багровое мелькнуло перед моим лицом – кажется, когтистая лапа, или когтистый гребень. Оно выскочило из-под пола, взламывая плитки, завернулось в разломанные тела, как в плащ, и снесло крышу здания, вылетев в холодную декабрьскую ночь.

Импульсом меня швырнуло назад в тело, а тело вывернулось в судороге.

Лежа в узкой постели, в доме Веры, я почувствовал это еще раз: радость болезненного заразного освобождения, словно прорвала гнойная рана. А затем – как рушатся стены. Вокзал упал. Каррау содрогался.

За стеной тонко и перепугано закричала девочка.

Я ошибался. Все время ошибался: разрушения несли жертвы. Они умирали до, а не после того, как здания падали. И нечто воровало их тела.

Я съежился на постели, удерживая голову двумя руками. Волны жара и холода накатывали друг на друга, схлестывались, заставляя то потеть, то дрожать. Сердце колотилось как у воробья, секундная тяжесть в боку сменилась острой тошнотой. – Тонкое тело, мстя за неподготовленное возвращение, беспорядочно дергало рычаги гуморальной системы.

Мир мерцал квантовой дрожью, на границе зрения танцевали светящие линии и шары. Воздух светился зернами растревоженной реальности. Только Тень на полу раскинулась неподвижной глянцево-черной лужей. Она ждет. Всегда ждет, пока я упаду. Глядеть на нее – все равно, что перегнуться через балкон небоскреба, рассматривая асфальт. Притягивает. Голова кружится. И затылку щекотно от предчувствия ладони, что вот-вот ляжет на лопатки и подтолкнет вниз.

Я маг Каррау. Но я не чувствую города. Не управляю им. Даже не могу сделать так, чтобы такси вовремя приходило. Если (когда) немертвые поймут это – мне конец.

И все же полегчало до воздушной пустоты в голове: здания падают не из-за того, что город отвергает меня, словно чужеродный орган. Не из-за того, что я отобрал его у Эракана. Это не моя вина.

Держась за стену, я встал. Прошелся, спотыкаясь, по комнате, восстанавливая управление занемевшими конечностями. Попил воды из оставленного Верой кувшина и сменил майку. Затем выключил свет и зажег свечу. Рука привычно потянулась за штору – на подоконнике, у изголовья кровати, я держал Таро.

Обещал Вере не магичить в доме, но один расклад – это даже не колдовство. Так, консультация. А мне нужны ответы… хотя бы намеки.

Подвинул ближе тумбу и сел по-японски в постели. Долгих семь минут смотрел на свечу, отсчитывая ее мерцания, треск и собственные выдохи. Мир упростился. Потерял иллюзорность словесного описания, обрел привкус глубины. Приятное легкое чувство.

Мои Таро деревянные и в них не хватает Справедливости. Сломал карту, выручая Давида. Потому мир мой лишен ныне воздаяний за преступления и наград за добрые дела. А чей нет?

Глядя на огонь, я вытряхнул дощечки из чехла. Колода теплела, пальцы скользили по лаку. Перевернуть, сложить, перемешать. Перевернуть, перемешать. Разбить на две стопки. Соединить. Я – алхимик. Работа моя легка: отделить плотное от тонкого, сложное от простого, пошлое от священного. Зерна от плевел. Прошлое от будущего. Настоящее от иллюзий. Смерть от жизни.

А затем слить воедино.

Перебор карт углублял паутину легкого транса.

– Что убивает Каррау? – Шепотом я задал направление расклада. Огонек свечи щелкнул и погас, чтобы тут же вспыхнуть. – Какое завтра исходит из дня вчерашнего?

Внутренний толчок – словно невидимый кукловод дернул нить. Первая карта, прошлое: Король пентаклей. Воинственный, мудрый – и прагматичный, как семидесятилетний банкир. Это Лар из Ларов, основатель крепости Каррау. В мерцании свечи показалось, что Король на карте склонил на бок голову, смерив меня неодобрительным взглядом.

В ноябре Лар вернулся править своим городом, как будто не прошло столетий с того дня, как его казнили захватчики. Пытался скормить меня демону, а затем пожертвовал жизнью (или тем, что вместо нее), спасая город. Глубочайшая причина нынешних событий – в том, что когда-то совершил Лар из Ларов. Я догадывался и искал ответ в его дневниках. Безрезультатно.

Карту – в сторону.

– Что происходит сейчас?

Перевернутая Верховная Жрица. Мои заблуждения и неведение. Колдунья с вокзала, явившаяся занять место мага. Она искала Косточку, как и я. И опоздала, как и я. Но не удивилась, увидев обезумевшего птенца. Привезла с собой? Но Перевернутая Жрица также означает темную луну. Сегодня полнолуние, две недели до черных дней.

Я погладил аркан и положил справа от Короля.

– Что случится скоро?

Третья карты, для будущего, долга не появлялась. Я решил было не пытать себя и земного гения, но колода вдруг выскользнула из ладони. Рассыпалась на полу и единственная карта, отъехав в сторону, перевернулась.

Обратные шесть чаш. Война в семье. Конец надежд. Смерть ребенка.

Смерть одаренного ребенка. Ребенка, который рядом. Девочка с расплетенной косичкой, держащая чашу и рыбу.

Показалось, что слышу голос Веры – мерный напев колыбельной. Всего три ноты, гипнотически повторяющиеся, повторяющиеся. Пока тонкие, с голубым рисунком капилляров, веки не опускаются устало, а фарфоровое лицо ребенка не делается легким и отсутствующим. И старая ведьма сидит, склонившись над внучкой, вглядываясь в нее, как в пророчество.

Если я останусь, этот ребенок будет спать в гробу.

Если я уйду – то предам доверие Веры. Дело не только в рушащихся зданиях. Никогда не признается, но ведьма боится чего-то. Настолько, что позволила жить у нее. Я уйду и оставлю ее беззащитной, а сам останусь без дома.

В груди холодно сжалось. Не хочу уходить. Мне некуда.

Мой учитель был хорошим магом города. Аннаут заботился о Праге, как о любимой лошади. Он бы сказал, что важнее всего быть в форме. Спать восемь часов. Медитировать – четыре. Сбалансировано питаться. Тогда, перенимая через симпатию, город будет в равновесии, услужливый и спокойный.

Он бы сам вложил в маленькие ладони девочки какао с мышьяком.

Я оделся, задушил пальцами огонь и вышел из комнаты. Оставив позади разворошенную кровать, рассыпанные карты, кое-какие вещи и дрожащий привкус колдовства.

Темно и пустынно. Словно я иду по чумному городу. Остались кости зданий и пересохшие вены улиц, но души покинули его. Рассвет, словно падающий самолет, приближался с низким, медленно нарастающим гулом. Серая снежная мякоть чавкала снаружи, и хлюпала внутри туфель. Оставалось зябко поджимать пальцы ног и шагать быстрее. Мимо кофеен, на окна которых натянули жалюзи-забрала, мимо прачечной, пустой, но освещенной так ярко, что мозг заболел, мимо магазина, к стеклу которого тоскливо прижимался призрак.

Час Сатурна окрашивал мысли тяжестью сомнений. Искушением… скажем так, переосмыслить. Если вернуться сейчас, в теплые запахи дома ведьмы, она не заметит, что я уходил.

Нет, нельзя никогда возвращаться.

Три недели назад я снял маленький офис в центре города. Сейчас направлялся туда: согреться, перечитать записи, поработать немного – дома падают или нет, а деньги нужны.

На противоположной стороне улицы – ночной клуб. Я думал, уже закрытый, но узкая дверь под фиолетово-неоновой вывеской распахнулась. Неподвижный воздух наполнила пульсация музыки, лающий смех, отсветы мертвенно-белого стробоскопа. Остро захотелось завернуть туда. Окунуться в шум, в жизнь, в человеческие запахи. Выпить.