Жалко мне змейку стало, даже какая-то симпатия проклюнулась.

– Просто так никто гладить не будет, – задумчиво сказал я. – Тут шерсть нужна. Лучше когда мягкая и пушистая, а ещё шелковистая и красивая.

– Шерсть бы мне не помешала. Мы змеи постоянно мёрзнем.

– А ещё надо хвостом махать. Хочёшь, научу?

– Зачем? Я же не гремучая змея, я гадюка.

– Всё равно надо. Полезный сигнал, дружественный. Если кто к тебе подойдёт, не надо шипеть, а лучше хвостом помахать.

Змея чуть задумалась и спросила:

– А хозяин ваш хорошо готовит?

– Когда как, иной раз лапы оближешь. Вообще-то меня хозяйка кормит. Из борща мне мясо выкладывают, а сами свеклу и капусту едят.

– А мне совсем немного надо. Неделями могу не есть, а то и месяцами. У нас некоторые змеи всего три раза в год едят. Анаконды, например. Но главное, конечно, чтобы вкусно было.

– Это точно.

– Вы правда на меня не сердитесь? – робко спросила змея.

– Теперь уже нет.

– Ой, я так рада! Вы знаете, на нас, змей, много всякой напраслины наговаривают. Вот сейчас, вы думаете, я случайно к вам во сне пришла? Нет, мы, змеи, всегда так делаем. Люди думают, что животные от болезней сами травки находят, по запаху. Не знаю, как от других заболеваний, а от змеиного укуса – это мы показываем. Мы легко можем через сон с укушенным связаться. А ещё мы гипнозом владеем. Ой! – вдруг опомнилась она. – Заболталась совсем! Вам же лечиться надо! Просыпайтесь скорей!

Тут я и проснулся. Огляделся по сторонам и змеи никакой не обнаружил. Нос ещё больше распух, но хоть какая-то бодрость появилась. Пошёл я те травки и ягоды искать, которые мне змея во сне показала. Что-что, а их я крепко запомнил. Вскоре и кустарник нашёл с чёрными ягодами. Поел их, потом травой закусил – жую и плачу, в общем, кое-как натолкал в себя, вогнав в оторопь желудочно-кишечный тракт. А что поделаешь, жить захочешь, и траву начнёшь есть.

Сразу же сморил меня опять сон, и проспал я десять часов кряду. На этот раз мне, правда, змея не снилась. Привиделась молоденькая овчарочка с другого конца деревни, которая ещё ни разу замужем не была. Зовут её Рада. И вот плачет она, слезами обливается и говорит мне так ласково и с дрожью в голосе:

– Коленька, ты даже не представляешь, как я за тебя испугалась! Я же без тебя жить не смогу! Коляша, ты дороже мне всех на свете! – и дальше всё в том же духе.

Рада долго не могла успокоиться, и я весь сон читал ей стихи. Она слушала с придыханием и не сводила с меня своих влюблённых и восхищённых глаз.

Проснулся уже почти здоровым; чую, на сердце легко и спокойно, мордаха перестала болеть, зачесалась, опухоль чуть спала. Побежал я скорей домой. Ну, думаю, потеряли меня, беспокоятся, места себе не находят. Страшные мысли от себя прочь гонят. Полиция, МЧС, больницы, патологоанатомы, тысячи волонтёров местность прочёсывают. А я подбегу – вот они обрадуются!

Только я лапы в деревню направил, гляжу, плетётся мне навстречу старый алабай – так среднеазиатскую овчарку называют. Кайрата я не то чтобы побаивался – он всю карьеру на цепи просидел, – уважал сильно: могучая собака, ну, совершенный медведь! И вот совсем дряхлый стал, еле лапами передвигает. Пасть раззявил, отдышка, как у астматика, хрипы из груди, язык сбоку болтается.

Жалко мне стало старого Кайрата, аж комок к горлу подступил. Была бы кость, – не задумываясь, отдал бы. Буженину от сердца бы оторвал, честное слово! Подбежал я к Кайрату, поздоровался, хвостом тропинку подмёл. Ну и присели мы передохнуть, о делах наших скорбных повздыхать.

Стал Кайрат мне про свою горькую жизнь рассказывать, и страшен был его рассказ. Я то и дело слёзы украдкой смахивал. Что и говорить, всю жизнь на цепи, детей нет, любовь по молодости была, да и то злые люди разлучили. И вот теперь, когда старик совсем хворый стал, хозяин отвязал его и отпустил в лес умирать. Собаки всегда, когда смерть чуют, уходят подальше от глаз – в лес, в тайгу, в самую глушь. Это и у предков наших, у волков, закон такой, чтобы стаю не обременять.

Зашёл у нас разговор о первой любви, и рассказал старый алабай такую историю.

– Как же, была у меня одна, по молодости, – крякнул он. – Полюбили мы друг дружку. Она хоть и росточку малого – пекинесса, а так мне в душу запала, так мне по сердцу пришлась, что я и спать, и есть не мог, всё о ней, красавице, о ней думал! О-хо-хо, не знал я тогда, что собачье счастье никому не надо. Злые люди развели нас в разные стороны. Не судьба, мол.

Потом подумал немного и говорит:

– Да я и сам виноват. Тогда меня ещё на цепи не держали. Свободно гулял, на поводке. А вот стеснялся я к ней подойти.

– Чего же вы стеснялись, дедушка? – удивился я. – Вы вон какой сильный! Вам все завидовали, и я – тоже.

– Что мне сила эта… Не пригодилась. Облика я своего стеснялся. Мне хозяин в юном возрасте хвост и уши отрезал. Мол, для нашей породы так положено; дескать, с волками драться ловчее. Те, вишь, норовят за уши и хвост ухватить. Вот и нужно, чтобы у них никакой зацепки не было, надобно лишить инициативы. Э-хе-хе… Вот такой экстерьер: остался я без ушей и без хвоста. И главное-то что – за всю свою жизнь ни одного волка не видел! А как бы я их встретил, волков этих, когда всю жизнь на цепи просидел? Вот и, спрашивается, какой резон? Где логика? Где, спрашивается, хоть какая-то разумная подоплёка? Эх, люди, люди… злые они. Всю жизнь мне исковеркали. Я ведь из-за этого своего вида и комплексовать стал, робел перед любимой. Долго я не мог насмелиться. Всё думал, думал, планы строил, стратегию, мечтал только, как мне с любимой поближе познакомиться. Тянул кота за хвост. А тут гляжу – за моей любимой уже целая стая ухажёров увивается. Облепили её всю кругом, а один уже карабкается… У меня прям кровь в голову ударила. Будто обухом шибанули. Кинулся я в то столпотворение и разметал всех в великом бешенстве. Кого и покусал до смерти, не без этого. Так-то на меня эта ситуация подействовала. И вот остались мы одни, стоим друг перед дружкой, и решился я, и стал в любви объясняться. И она вроде как благосклонна, не против, с теплинкой на меня смотрит. И только я, стало быть, обрадовался, прибежал хозяин и за уши меня оттащил. Образно говоря. Ушей-то у меня нет. Дескать, не пара мы, мол, я в четыре, а то и в пять раз в холке её превосхожу. Ну и что, что она росточком маленькая? Любовь, ведь она на любую высоту рассчитана. Главное ведь душа, понимание.

Старик замолчал и тяжело задышал, вывалив язык.

– Как же так, дедушка, вы её больше так и не видели? – осторожно спросил я.

– Потом меня в деревню отдали, – вздохнул Кайрат. – Здесь меня сразу на цепь посадили. Думал, временно, а оказалось, на всю жизнь. Первое время надеялся – она меня сама найдёт, зазноба эта. Потом о новой любви мечтал. Не зря же говорят, время лечит. Думал, вот увижу какую-нибудь похожую на неё – и обязательно влюблюсь. Может, так бы и вышло, гуляй я на свободе. А на цепи – какая уж тут любовь? На цепи – одно издевательство. Меня эти собачьи свадьбы всё время из себя выводили. Встанут возле забора напротив и дразнятся. А у меня всё нутро рычало. Порвал бы в клочья без всякой жали! Ничего, думаю, рано или поздно с цепи сорвусь, и тогда поглядим, какие вы герои. Помню, и ты среди них был…

У меня шерсть на загривке всколыхнулась. Прижал я уши и стал как-то ниже росточком.

– Я? – прошелестел я. – Я, дедушка, всегда к вам со всем уважением…

– Да ладно, дело прошлое. Я уже не в обиде. Куда мне уже старику обижаться. Да и клыков уже нет, все сгнили. Мне теперь и осталось, что доползти до первого оврага и отдать волкам тушу.

– Давайте, я вас провожу?

– Куда ты меня проводишь? Я к волкам иду. У меня ведь сейчас только одна мечта осталась – волков повстречать. Пусть уж загрызут теперь, хоть в борьбе закончу своё существование, как настоящий боец. Мясо моё волчатам пригодится. Я уже нежилец, так хоть какая-то польза от меня будет. Вместо косули съедят, она и поживёт ещё… Тоже к волкам хочешь?