– Выметайся прочь! – проорал Рудольф, схватив любовника за грудки и как следует тряхнув. – Чтобы ноги твоей больше не было на моей территории!

– Ну уж нет. – огрызнулся Вивьен и было уже собрался освободить руку, лишь больше повредив её, но Рудольф вогнал кинжал по самую рукоять, сорвав новый вопль с губ мужчины.

Откинув прочь кинжал, граф принялся наносить удар за ударом по лицу блондина, явно собираясь превратить его в кровавое месиво, сбивая костяшки. Дёрнувшись в очередной раз, Вивьен вцепился в горло графа.

Охотник любил потасовки и даже участвовал в большей их части, но тут уже было не до смеха – всё это набрало слишком серьёзные обороты. Граф мог погибнуть или убить Вивьена – ни то, ни другое не было бы хорошим исходом событий. Если бы граф умер, Гастон бы перешёл, как пленник, победителю. Если бы Вивьен вдруг умер, то Рудольф срывался бы только на своего раба. Однако победа осталась за Рудольфом. Очередным мощным ударом сломав блондину нос, он вытащил кинжал и, отбросив его в сторону, поволок к воротам, что были метрах в двадцати от этого места. И Гастон отчётливо слышал, как Рудольф рычал на брыкающегося любовника:

– Не смей сюда больше являться, Вивьен. В противном случае – не жди пощады!

Ворота со скрежетом захлопнулись. Гастон видел сквозь просветы между деревьями, как Рудольф, окровавленный и хромающий, шёл в сторону особняка, зажимая кровоточащую рану на руке ладонью и едва не падая. Гастон хотел ему помочь, но затем торжество и ненависть в нём взыграли вновь, и он улыбнулся. «Мучайся, тварь», – про себя произнёс Гастон и продолжил прерванную прогулку с Оливером, хотя на душе скреблись кошки.

Вечером, вновь озаботившись состоянием, похоже, серьёзно заболевшего пса, Гастон сидел в своей комнате, всячески промывая его глаза, проверяя его на предмет паразитов. Оливер тихо лежал в углу, изредка поскуливая и приподнимая голову. Бока его тяжело вздымались и опускались.

– Хозяин желает видеть вас за ужином. – ледяной голос Луи заставил охотника вздрогнуть и резко обернуться. Слуга уже держал в руках одежду для брюнета.

– Передайте, что я не могу.

– Отказ не принимается. – тем же тоном произнёс слуга и, схватив Гастона за шкирку, отволок в сторону.

Охотник едва не задохнулся, пока его тащили к шкафу – тонкие руки хрупкого на вид мальчишки скрывали такую силу, какая не снилась Гастону в его лучшее время. Подошедшие слуги переодели его в свободную тунику и столь же свободные брюки, а затем препроводили в личную трапезную графа, где уже был накрыт стол. Войдя в комнату, охотник поморщился – комната так пропахла спиртом, что ему становилось тошно. Ко всему прочему примешивался запах крови, которой здесь пролилось, видимо, не мало. Граф стоял у окна, позволяя Аннет забинтовать себя. Лицо его хранило одно из тех непроницаемых выражений, из-за которых хочется мигом убраться прочь. Однако это брюнету не позволили.

– Аннет, пойди прочь. – сухо произнёс мужчина, и девушка, недовольно поджав губы, забрала свою аптечку и быстро покинула трапезную, не глядя на Гастона. – Садись.

Брюнет сел за стол и поглядел на то, что было в его тарелке. Длинная лапша в томатном соусе с мидиями и зеленью напомнила ему про Рауля, что очень хорошо разбирался в морепродуктах. Рудольф, накинув на плечи чёрную рубашку, поднял на Гастона взгляд и опустился в кресло напротив. Движения его были скованными, чуть неуверенными, а бледность лица отливала некоторой синевой. Не говоря ни слова, Рудольф принялся за еду. Пленника шокировала его молчаливость – его почти и не пускали за один стол с графом, а тут вдруг удостоили такой чести и даже не стали обливать грязью. «Что же это, очередная ловушка?» – про себя поинтересовался Гастон, насторожившись и принявшись за еду. Та была невероятно вкусной, впрочем, как и другие блюда, что готовились на местной кухне.

– Зачем ты меня сюда позвал? – подал к концу ужина голос Гастон, глядя на молчаливого графа исподлобья.

– Отчитываться перед тобой я не обязан. – сухо отозвался Рудольф, делая глоток крепкого вина. – И я имею право делать с тобой, что захочу. В том числе провести тихий ужин.

– В полнолуние здесь куча народа. Обычно. Где же Вивьен? – поинтересовался брюнет, желая задеть графа.

– Не смей при мне называть его имя! – взревел граф, отчего Гастон вжался в кресло. Вскочив со своего места, мужчина единым резким движением опрокинул стол. Раздался звон бьющейся посуды, треск дерева. Канделябр со свечами рухнул на пол, тьма тут же сгустилась вокруг Гастона, но он видел, как блистают в лунном свете глаза графа. «Совсем, как зверь», – мельком подумал мужчина, но эта была последняя отчётливая мысль, мелькнувшая в его голове, да и она утонула в водовороте боли и страсти, что закрутил его, как только он оказался в сильных руках мужчины.

========== Ария шестая ==========

Мечтать о счастье – как смешно!

Когда всё в жизни решено,

Когда как воду вновь и вновь

Ты проливаешь чью-то кровь.

И снизу дно, и сверху дно,

Кругом темно.

И даже днём в твоё окно

Не светит солнце.

И ночью беззвёздно

В твоей душе!

Счастье, Счастье!

Что это слово значит?

Счастье, Счастье!

А мне нужна удача.

Листья должны были вот-вот осыпаться с деревьев окончательно, кругом царили серость, мрачность и холод, а особняк, казалось, умер – никто более не приезжал к графу и не собирался его навещать, видимо, вовсе. Гастон же вовсе не выходил из своей комнаты, сидя возле Оливера, которому с каждым днём становилось всё хуже и хуже. Волкодав его, по всей видимости, был болен чумкой, что могло привести к двум исходам – либо пёс умрёт, либо после долгих мучений придёт в себя, расписываясь в своей полной беспомощности.

В этот день Оливер почти не открывал глаза, уже подёрнувшиеся белёсой плёнкой, дышал хрипло, с трудом – сильная грудь волкодава тяжело поднималась и опускалась. Мужчина мог посчитать каждую его кость – настолько больное животное исхудало. То ли присвист, то ли хрип вырывались из его разгорячённой пасти. «Быть может, граф что-то может с этим сделать?» – промелькнула мысль в голове Гастона, и он уцепился за неё, как утопающий за соломинку. Этот пёс был ему дорог, как родной сын. Во всяком случае, будь у Гастона сын, он бы испытывал к нему именно такие чувства – нежность, ответственность и бесконечную любовь. Оливер помогал ему не провалиться в пучину горя, а он не мог позволить псу умереть.

Поднявшись с пола и бегло погладив волкодава по голове, охотник покинул комнату и почти бегом направился к покоям графа, что в последнее время почти не заходил к нему. Но что он мог сказать? Имел ли он право вот так заявиться к Рудольфу и потребовать помощи для своего пса, когда сам был самым обыкновенным рабом? Замерев на мгновение перед дверью, мужчина решительно постучал и, не дожидаясь ответа, ворвался в комнату, застав Рудольфа за чтением толстенной книги. Граф, совершенно ошарашенный такой наглостью, вскинул на Гастона взгляд и даже чуть приподнял брови:

– Где-то пожар?

– Моему псу нужна помощь, – заявил мужчина, захлопнув за собой дверь и сделав несколько уверенных шагов к креслу.

– Ах, это, – хозяин особняка отложил книгу на соседнее кресло и закинул ногу на ногу, словно никуда не торопился и совсем не проникнулся проблемой Гастона. – Аннет мне про это говорила. А так же сказала, что ему уже ничем не помочь.

Отчаявшийся Гастон уже хотел было отступить, но он был твёрдо уверен, что у Рудольфа обязательно должно быть что-то, о чём он не говорил, а потому он склонился над графом, едва не схватив его за сюртук:

– Ты, вшивый, высокомерный графишка, – рыкнул он, на миг углядев в глазах Рудольфа тень страха, а оттого лишь осмелев, – я здесь мучаюсь только потому, что ты в любой миг можешь сделать что-то с Оливером. И если ты…