Наконец, руки приобрели более менее привычный вид – без кутикул, подпиленные в форме полуовала, бесцветный лак. Замечательно. Свет лампы забавно падает на ногти, блестит, сверкает, завораживает. По спине ползут мурашки, руки дрожат. Капелька крови застыла на пальце. Вижу рядом маленький заусенец. Не дело, не дело. Начинаю его отщипывать, а он болит и держится, зараза. Начинаю потихоньку беситься, над дверью тикают часы из Израиля. Без стекла, больше напоминающие фарфоровую тарелку со стрелками. Бешенство становится всё более явным, с ожесточением пытаюсь отодрать этот чёртов заусенец, всё сильнее впиваясь кусачками в кожу. Плевать, что больно. Значит, есть результат. Невольно вздыхаю с облегчением, опускаю взгляд и безразлично разглядываю результат собственной работы. Палец превратился в сплошное кровавое месиво, боль уже не чувствовалась – конечность онемела. А я не мог да и не хотел шевелиться или что-либо делать, слишком красиво выглядит облепленная кровью кость, на половину растерзанная мышцы судорожно и мелко то сокращается, то расслабляется. Открытые сосуды сопровождают это мелкими кровавыми толчками.

– Гилберт? – зову растерянно и не слишком уверенно. Кажется, в таких ситуациях требуется помощь, но я не мог бы поручиться за эту мысль.

Кажется, явившись, он ничуть не удивился. Только тряхнул головой, будто сбрасывая с себя сонливость, нахмурился и окинул меня внимательным взглядом. Не стал засыпать вопросами, тут же перетянул руку бинтами, чтобы остановить кровотечение, промыл раны перекисью, замотал палец и позвонил в скорую – всё же, дело было серьёзным, раз кое-где мясо отходило. По крайней мере, что-то мне так подсказывало. Голова туманилась, губы шевелились сами по себе, но звуки никак не желали вырываться из груди. Хотелось налечь грудью на край стола, вырвать из себя хоть шёпот, лишь бы не эта пугающая тишина.

Словно со стороны я наблюдал, как фельдшеры проходят на кузню и принимаются проверять перевязку. Как обмениваются парой неразличимых слов с Гилбертом. Тот кивнул, чуть поморщился и кивнул уже куда более уверенно. Он быстро переоделся, вернулся и помог подняться на ноги, добраться до машины скорой. Не реанимация и на том спасибо. Мигалки они не включали, а меня постепенно клонило в сон, хотя Гилберт то и дело встряхивал за плечи, не давая отключиться. И что они все бегают? Я чувствовал себя великолепно, только лёгкая боль в кисти слегка раздражала, но в остальном всё казалось мне вполне себе терпимым. Нашлись силы даже покорно дождаться хирурга и на его просьбу показать травму, продемонстрировать ему кровавый кулак, плотно сжатый, чтобы во всей красоте была видна рваная рана. Кровь тут же заструилась в три ручья, искорка боли пробежалась от пальцев и до локтя, почти сразу утихнув. В операционную я добрался на своих двоих, даже особо не облокачиваясь на Гилберта. Разделся, послушно забрался на операционный стол и ещё некоторое время непослушными пальцами выковыривал из ушей серьги. Болезненный укол в бедро, на лицо опустилась маска, и почти сразу я с облегчением забылся сном.

В ночи захотелось пить, дико и до горечи в горле. В глаза будто песка насыпали, я ничего не соображал и оглядывался в полумгле палаты. Резкий щелчок резанул по слуху, заставил вздрогнуть. Ещё один, ещё и ещё, пробирая до мозга костей. Стрелки часов над самой головой издевательски светились в темноте. Когда тикают часы, хочется вырвать сердце, что пульсирует с ними в такт, растоптать его на мелкие куски, затем то же самое проделать с воспалённым болезнью мозгом. Дождь барабанил в окно, успокаивал и раздражал разом. Болезненная лихорадка не продлилась и минуты, тут же вновь укутав сном.

========== Часть 3 ==========

Разбудили меня рано по моим собственным меркам. В общем, для многих это было бы рано. А для меня, можно сказать, непростительно. Восемь утра. Меня растолкали врачи. Я едва смог разлепить глаза – яркий свет так и бил по глазами, не давая сосредоточиться, заставляя чувствовать себя совершенно беспомощным. Большое помещение, шесть больничных кроватей, три больших окна. Кроме меня здесь уже было четверо парней. У одного была перемотана голова, у другого – рука, у третьего и четвёртого операции только намечались. На их фоне я ещё был счастливчиком. По крайней мере, на мне была нормальная одежда, и выглядел я получше. Да и травма у меня была не серьёзная. Как я думал тогда. Хотя, на самом деле были зверски повреждены мышцы указательного пальца, мясо. Это я обнаружил чуть позже. После резкого пробуждения пришла зверская боль – в пальце, которым попробовал пошевелить, и в голове. Она раскалывалась. Я спал всего три часа! Каким надо быть зверем, чтобы так рано разбудить больного человека?! Мне размотали правую руку, и я обнаружил катетер. Мерзкое приспособление. Но, во всяком случае, это лучше, чем три раза в день получать внутримышечный укол в задницу, а потом лежать кверху жопой и не двигаться. Укол, ещё укол, три таблетки, градусник. Врачи смотрят с опаской, а я не понимаю, в чём дело. Мне настолько хреново, что могу лишь смотреть и дышать. И то – с трудом. Грудь тяжело вздымается и опускается, ни черта не понимаю. Что мне вкололи? Не важно. Я просто хочу спать, и соскальзываю на кровать, засыпая. Когда же я проснулся днём, то обнаружил, что ко мне пришёл Гилберт. Хоть какое-то счастье. Но губы не могут изогнуться в улыбке – пересохли так, словно я всё это время был посреди горячей пустыни.

– Как ты, малыш? – обеспокоенный голос, пальцы скользят по волосам, затем по щекам, успокаивающая прохлада. Эта его нежность несколько смущала меня и загоняла в тупик, а такие ласковые словечки и вовсе вызывали острое желание вздыбить шерсть и взобраться на дерево.

– Откушу тебе палец, будешь знать, как, – мрачно отшучиваюсь и всё-таки сажусь в кровати. – Жить буду, никуда не денусь.

– Ты можешь сказать, что произошло? – гго губы искусаны, под глазами синяки – наверняка всю ночь не спал, мой любимый дуралей. – Зачем ты это с собой сделал?

– Ничего я с собой не делал, – огрызаюсь, но тут же вновь ныряю в его объятия, прикрыв глаза. Надо было видеть морды парней! Ещё бы, двое взрослых мужчин, которые мурлыкают друг над другом, обнимаются, совершенно не обращая ни на кого внимания. Меня самого такие взгляды, полные отвращения уже давно перестали волновать. – Само как-то получилось. Делал себе маникюр, и всё как в туман поплыло.

– Малыш, – он слегка мнётся, прячет взгляд, словно боится сказать то, что хочет.

– Ну? Не тяни уже.

Раздражение снова нахлынуло на меня, заставив поморщиться от боли в голове. Ненавижу, когда он так зовёт меня. Это приторное, мерзкое слово. Слышу тиканье над кроватью и теснее льну к груди любовника, чтобы слышать биение его сердца, а не надоедливый звук часов. Он гладит по голове, плечам, спине. О, как же приятны эти прикосновения, как волшебны. И в то же время хочется оттяпать ему руку – не могу же я его прямо здесь поиметь?

– Я бы хотел, чтобы ты поговорил с врачом, – тихо, на одном дыхании выдыхает мой любовник.

Что? Он хочет, чтобы я проверил голову? Отпрянув от Гилберта, смотрю ему в глаза. Как же хочется дать ему по морде за такие слова! Как же он… стал похож на моих родителей! Думаешь, мало мне бывших посещений психолога в подростковом возрасте? Сдерживаю бурю пока что внутри себя, но уже становится труднее дышать. Вот только прикоснись ко мне теперь, только обними, я тебе член оторву, сволочь.

– Артемис, давай выйдем в коридор, – просит он, поднимаясь с края моей кровати.

Да пожалуйста. Хоть сто раз! Рывком встаю с кровати, перед глазами всё темнеет, силы покидают тело, и я неумолимо лечу головой прямо в тумбочку. И если бы не Гилберт, то, возможно, я бы расстался с жизнью на пару десятков лет раньше, чем планировал. Крепкие руки обхватили меня за талию, не дав упасть и покалечиться, а после прижали к сильной груди.

– Артемис, – встревоженный голос. Какой же он у тебя красивый, Гил. Такой проникновенный, успокаивающий.