Сажусь в кресло и раскуриваю сигарету:

– Он меня назвал блядью, психопатом, мерзким сучонком и неблагодарной тварью. И да, он пытался меня ударить.

Смотрю на Найтгеста, что уже вызывает скорую моему папаше, а тот в обмороке от болевого шока. А мне спокойно и хорошо. Запах крови дурманит голову лишь сильнее, да и тиканья часов почти не слышно – красота. Довольно жмурюсь. Он перетаскивает отца на диванчик, стаскивает с него пиджак и рубашку. Кость, в самом деле, оказалась сломана и надорвала мышцы, мясо, кожу. Кровь струилась по его руке, и это вызывало у меня безудержное веселье, раззадоривало ещё больше. Любовник глядит на меня почти что испуганно. И мне это нравится.

Я беру со стола ручку и принимаюсь проверять отчёты и договора:

– Гил, у тебя здесь такой беспорядок! Ничего ты без меня не можешь.

Достаю из стола его ноутбук и принимаюсь беспардонно рыться в документах, исправляя ошибки и мурлыкая под нос мелодию. Через пятнадцать минут являются врачи с носилками, забирают отца и уходят. Гилберт идёт за ними и просит меня присмотреть за офисом. А через пару минут мне приходит от него сообщение, что он поехал в больницу вместе с отцом, врачам сказал, что тот упал с лестницы. Ну да. Если бы он сказал истинную причину, без полиции бы здесь не обошлось. А это бы грозило мировым скандалом и парой месяцев тюрьмы и лечебницы для меня. А уж если бы нарыли что-то в документах компании, то посадили бы не только меня и уже на куда более длительный срок. Это ощущение риска подбавляет масла в огонь, и я лишь больше раззадориваюсь, кусаю губы и посмеиваюсь. Отчёты и договора были исправлены, мой любовник мог не волноваться. Время шло к пяти часам вечера, и за окном неумолимо темнело. Скоро можно будет возвращаться домой.

К шести вечера возвращается и Гилберт – измотанный, усталый, бледный и, кажется, немного испуганный. Сижу в кресле и попиваю кофе, что принесла его секретарша. Сразу видно лёгкое поведение. Короткая юбка, блузка на два размера меньше, чтобы грудь казалась больше, яркий макияж, шпильки. И абсолютная пустота в голове.

– Артемис, какого чёрта? – выдыхает он, тяжело опускаясь в кресло, в котором недавно сидел отец. Запускает пальцы в волосы и закрывает глаза.

– Что не так, любимый? – делаю глоток и отставляю чашку в сторону. Кабинет пропах вишнёвым табаком и кофе, я всё ещё чувствую запах крови. Тихо тикают антикварные часы, за окном рёв машин и гул города.

– Ты ведёшь себя не совсем естественно, – выдыхает он и с силой проводит ладонью по лицу, как если бы пытался таким образом снять с себя усталость. – Ты замкнутый, агрессивный, ты либо не спишь несколько дней, либо дрыхнешь целыми сутками. Вчера ночью ты ходил во сне, а теперь это. Что с тобой не так? Что с тобой случилось, Арти?

Я слышу в твоём голосе отчаяние, раздражение, злость и безысходность. Голос твой дрожит, раздражает. Веко вновь слегка дёргается, раздражение нарастает, как и тиканье часов. Раздаётся протяжный, заунывный звон. Воздух в кабинете содрогается шесть раз, и вновь мирное тиканье секундной стрелки и маятника. Молча смотрю на любовника и жду. Может, он ещё что-то скажет? Или начнёт меня оскорблять как отец, и я смогу свернуть ему челюсть? Или выдрать язык? Интересно, сколько с него выйдет крови перед тем, как он умрёт? И тут уже страх хлестнул меня самого. Если я и убивал, то делал это бесстрастно, сворачивал шею, перерезал горло, отравлял никотиновым ядом, душил, или мог застрелить. Но я никогда не думал о таких подробностях убийства – как человек будет мучиться, как его кровь будет течь по пальцам. И что самое отвратительное, подобные мысли мне нравились. Тряхнув головой и поморщившись, я залпом допил кофе и встал с кресла:

– Идём домой, Гил. По дороге поговорим.

Он молча накинул на плечи пальто, я же лишь застегнулся. Убрав его ноутбук в стол и закрыв его на ключ, я вышел из кабинета. Да, здесь просторнее, здесь нет запаха крови и безумия, здесь нет тиканья часов, и раздражительность вместе с жаждой убийства исчезают. Гилберт выходит следом, закрывает кабинет и обнимает меня за талию. Что ж… так даже спокойнее. По крайней мере, мне. Может, он теперь будет шарахаться от меня? Лифт, холл и, наконец, улица, по которой гуляет сильный ветер с тяжёлыми, крупными каплями дождя. Меня слегка сдувает с ног – сказывается слабость. Но любовник держит крепко, не даёт упасть, как не даёт свалиться в окончательную бездну безумия. Какое-то время мы шли молча, пока ветер не скрылся за поворотом, а мы не оказались на тихой улочке.

– Так в чём дело, Артемис? – всё же рискнул задать вопрос Гилберт, в самом деле обеспокоенно поглядывая на меня время от времени.

– Не знаю, Гил. Не знаю. То в жар, то в холод кидает, мысли сбиваются, приступы истерии, – бормочу, чуть хмурясь и запихивая руки в карманы, чтобы не мёрзли. – Да и в самом деле стал очень раздражителен. Меня будто от температуры колотит всё время.

Замолкаю, смотря на капли дождя, что стекают по витринам магазинов подсвеченные неоновыми вывесками, капают на мокрый и покрытый лужами асфальт, барабанят по зонтам людей, которые выглядят непривычно-серыми и тихими, как ненастоящие, как тени, что скользят по стенам домов, отбрасываемые случайно проезжающими машинами. Становится как-то тихо, неуютно, страшно. И, кажется, я слышу тиканье часов. Назойливое, неприятное. Оно словно преследует меня. И мне хочется бежать. Бежать туда, где вообще нет ничего, или где орёт громкая музыка, лишь бы не слышать эту дрянь, что сводит с ума лишь стремительней. Голова болит с каждым щелчком всё ощутимее, словно пульсируют вены во мне. Сжимаю челюсти до боли в дёснах, до остервенения. Хочется рвать всех собственными зубами, чувствуя, как лопается плоть под напором, горячая кровь омывает зубы и язык, кости хрустят под напором, мышцы лопаются. Дрожь удовольствия расходится по телу. Восхитительное чувство, должно быть.

– Артемис, – опять твой раздражённый тон.

– Что?

– Перестань жевать воротник пальто. Выглядит неаппетитно.

Я проморгался и выплюнул кусочек воротника, что-таки смог отгрызть. Фу, мерзость какая.

– Гил, иди домой. Я за сигаретами заскочу, – бормочу себе под нос и поворачиваю за угол, попутно раскуривая сигарету.

Так, унять дрожь, успокоиться, подумать, какие лекарства взять. Успокоительное – абсолютно точно. Может, какие-нибудь антидепрессанты, чтобы легче стало и перестало так выворачивать временами. Мысли вновь запутались в голове, от беспомощности хотелось кричать и рвать на себе волосы. Хотя нет, волосы у меня красивые, жалко их рвать. Да, лучше сосредоточиться на внешности. Убрать эти чудовищные синяки под глазами, сделать хороший маникюр, чуть подравнять волосы. Именно так! Приободрившись и выкинув окурок в мокрую урну, я отправился на заход в аптеку.

А когда вернулся домой, ты уже спал. Ну да, одиннадцать вечера, ужин тебе не приготовили, за день заебали, минет на ночь не сделали. Что уж тут остаётся? Только спать. А я приведу себя в порядок. Никогда, признаться, я не любил возиться со своими ногтями сам, поэтому частенько либо ходил к «маникюрщикам», либо просто жил без ухоженных ногтей, что тоже удобно. Но на этот раз мне захотелось немного с собой повозиться. Ну, а почему бы и нет? Должен же я себя любимого баловать, а не только изводить различными глупыми мыслями? Включив свет на кухне и прикрыв дверь, делаю ванночку для ногтей. Приятный запах трав успокаивает, я чувствую прилив сил и тепло, которое посетило измотанное тело. Зажигаю лавандовую свечу, и сразу становится легче дышать. Как только кожа на левой руке достаточно размягчается, принимаюсь за самое нелюбимое – срезание кутикул. Это, конечно, делать нельзя, но без них ногти выглядят куда как опрятнее. Невольно чуть сильнее нужного тяну кожицу. Лёгкая боль, и кровь выступает на пальце. Ну ладно, не страшно. Вскоре одна рука была готова. Осталось справиться с правой. Левой рукой я владею не в совершенстве, но иногда бывает, что могу попробовать ею пользоваться. Письмо, конечно, не напишу за пару минут, да и почерк будет прыгать, но накрасить ногти вполне смогу.