– Мистер Акио, просыпайтесь, – голос над головой совершенно незнакомый, но немного раздражающий.

Приоткрываю один глаз. Слишком ярко. От этого света, что тут же принялся выжигать мои глаза, голова едва ли не взорвалась от боли. Однако вскоре привыкаю к яркому освещению и обнаруживаю, что на кровати сидит мужчина в возрасте. Широкие плечи, сам высоченный, смеющиеся карие глаза, густые седые волосы, тщательно зачёсанные назад, да вот только нос картошкой. Даже не картошкой, это уже целый картофель, покрытый мелкими оспинками, собственно, как и всё лицо. Широкие ладони с толстыми, неухоженными пальцами лежат на коленях. От него пахнет только что выпитым коньяком.

– Вы кто? – сипло спрашиваю я, зевая и с трудом садясь в кровати.

– Я психолог, – улыбнулся мужчина. Голос у него был зычный, даже, пожалуй, приятный. Но слегка взволнованный.

Какой же ты, дядя, психолог, когда ты сам нервничаешь так, что даже невооружённым глазом видно? Хотя, это заявление меня и разозлило, и повеселило разом. Поднимаю взгляд и вижу, как удаляется спина моего любовника. Так вот оно что. Он всё-таки решил проверить мою голову. Что же, смотрите, я всё ещё могу соображать так, как вам ещё не снилось.

– Что ж, приятно познакомиться, психолог, а меня зовут Артемис, – чуть улыбаюсь и протягиваю ему правую руку для рукопожатия.

Он чуть удивлённо смотрит на меня, а после разражается чуть квакающим хохотом. Я терпеливо жду, пока он отсмеётся, всё так же держа руку протянутой. Наконец, он замолкает и пожимает мне ладонь, и я чувствую, что рукопожатие у него ничего так, но.

– У вас дрожат руки, сэр. А ещё у вас влажные ладони. Вас что-то так сильно беспокоит? – улыбаюсь, но не выпускаю его руку, хотя он пытается отобрать её у меня.

– Ничего особенного, – с недоверием косится на меня, разом теряя и доброжелательную улыбку, и смех в глазах.

– Вы перестали улыбаться, доктор. Что-то не так? – говорю с некоторым нажимом, и замечаю, как он словно бы уменьшается в размерах.

– Что вы, мистер Акио. Просто дело в том, что… эм…

– Ну же, не стесняйтесь, – не даю ему продолжить после многозначительного междометия, чуть настойчиво улыбаясь и не сводя с него взгляда.

– Я проверяю каждого, кто лежит в больнице. Вот и зашёл.

– Ложь, – усмехаюсь и выпускаю его влажную ладонь из своей.

– Да как вы смеете?! – теряет контроль и вскакивает, сверля меня взглядом.

– Не кричите на меня, – кажется, у меня на правой руке до сих пор не отлетел лак. Надо будет поискать ещё несколько этой же фирмы. – Это несколько не подходит вашей профессии.

Мужчина ещё несколько мгновений сверлит меня взглядом, а после вылетает из палаты, как в задницу ужаленный. Ну конечно. Когда видишь перед собой столь неуверенного человека, который громко заявляет тебе в лицо «я психолог», то хочется плюнуть ему в лицо. Чем я, собственно, и занялся. В принципе, я ничего противоестественного не сделал, только слегка надавил на него. А он вдруг возьми, да наори на меня. Не дело, не дело. Через пару минут в палату влетел Гилберт:

– Как ты это объяснишь?!

– Что я должен тебе объяснить, любовь моя? – не отрываюсь от разглядывания ногтей. Надо же. Вполне себе сносный маникюр. По крайней мере, форма ногтей очень красивая. – Закон всемирного тяготения объяснили ещё до меня, ровно как и смену дня и ночи.

– Хватит придуриваться, Артемис! – крепкая хватка на плече.

Поднимаю на него взгляд, и вижу дикий страх, почти что первородный, животный ужас. Губы его чуть дрожат, брови напряжённо нахмурены, а хватка на плече причиняет неприятную боль.

– Ты хоть понимаешь, что ты творишь? – уже более мягко, но всё так же несколько злобно шипит он, присаживаясь на край кровати и отпуская моё плечо.

– Дай руку, – протягиваю ему правую ладонь, решив показать ему, что я прекрасно понимаю, что я делаю.

– Что? – удивлённый изгиб бровей, недоумённое выражение лица.

– К отоларингологу давно ходил, душа моя? Руку дай, говорю.

Неуверенно протягивает мне необходимое для эксперимента оборудование, взгляд его бегает туда-сюда. Беру его ладонь и сжимаю в своей:

– У тебя дрожат руки, Гилберт, да и ладони влажные. Что тебя так беспокоит?

– Твоё состояние, Арти.

– А что с ним не так, не уточнишь ли для меня?

Мнётся, чуть ёрзает на кровати и снова поднимает на меня уже менее уверенный взгляд:

– Мне кажется, что ты сходишь с ума.

– Тебе кажется, или так на самом деле есть?

– М… думаю, что кажется.

– Хватит мямлить, отвечай нормально.

Вздрагивает, изумлённо уставившись на меня и получая в ответ на этот взгляд змеиную улыбку. Да, я мерзость и пакость, пользуюсь слабостями людей, вонзая клыки в эти незащищённые и мягкие места, чтобы добиться своего. Я нагло пользуюсь эти небольшим преимуществом, побейте меня камнями.

Чтобы быть убийцей надо всегда знать, как подойти к жертве. Я не любитель, если честно, холодного убийства на расстоянии. Я люблю играть со своей жертвой, загоняя в угол, выявляя все грани характера, вытягивая максимум нового, а уже потом убиваю. Сам процесс не доставляет никакого удовольствия, зато вот подготовка к нему и прочие милые вещи очень и очень мне нравятся. Впрочем, меня можно назвать маньяком, как вам это будет угодно, но здесь нужно знать, как и к кому нужно подходить, что говорить. Человек ко всему привыкает, знаете ли, – на том и стоим.

– Мне кажется, что ты сходишь с ума, – наконец изрекает мой любовник, чуть болезненно морщась от того, что я так на него напираю. Наверное, сейчас, когда он так напуган, он считает, что и эти мои допросы так же являются проявлением моего сумасшествия. Пусть.

– Так, уже лучше. И в чём же это проявляется?

– Ты… Ты вдруг можешь начать кричать, драться, причинять себе вред.

– Хорошо. И как, ты думаешь, мне может помочь психолог?

Гилберт замолчал, чуть хмурясь, а затем вырвал руку из моей хватки и зло глянул на меня:

– Артемис!

– Не кричи на меня, Гилберт. Это не поможет нашему с тобой разговору, – чуть улыбаюсь ему.

Растерянность. В самом деле. Он говорит со мной о моём сумасшествии, а через несколько мгновений вдруг начинает орать на меня. И кто из нас псих, спрашивается?

– Давай по порядку, – более-менее успокоившись, выдыхает он.

– Давай, – киваю я, чуть улыбаясь.

– Не перебивай.

– Не перебиваю.

– Артемис!

– Гилберт.

Вздыхаю и прикрываю глаза. Как же мерзко, порой, говорить с вами. Что они все хотят от меня? И после всех этих словесных баталий они хотят, чтобы я остался нормальным?! Сейчас. Только вот шнурки поглажу, а то помялись. Ну да, я вижу галлюцинации. Вижу, признаю это. Но я же до сих пор сохранил здравомыслие.

Мы долго обсуждали это с моим любовником, и он вскоре успокоился, пообещав больше не приводить ко мне с бухта-барахты «всяких». А я пообещал ему сообщать, если вдруг начну переключаться с реальности на больную фантазию.

Закончился этот разговор долгим, пылким поцелуем, после которого у меня ещё час горели губы, а тёплое спокойствие окутывало сознание. Но мне предстояло провести ещё неделю в этой комнате с белым потолком.

========== Часть 4 ==========

Дни ползли настолько медленно, что я готов был состариться в этой самой палате. Первые два дня я только и делал, что спал и пил воду – больше мне ничего не хотелось. После мне рассказывали врачи, с которыми я успел наладить более-менее дружеские отношения, что мне делали магнитотерапию (чтобы не было гадких рубцов, а мышцы нормально срастались) и уколы, даже не начиная меня будить. Говорили, что пару раз меня находили ходящим по палате с широко распахнутыми глазами. Но при этом, я этого всего не помнил. И как мне удавалось не покалечиться ещё больше – не знаю. К исходу второго дня я смог, наконец, осознанно открыть глаза и даже сползать на ужин, который оказался вполне себе сносным, но много я не осилил. Съел немного риса, выпил чай, и уполз обратно в свою палату.