— Не кричи на неё. Не видишь, девочка напугана? — попробовал утихомирить его Пассиса, но натолкнулся на абсолютно бешеный и полный отчаяния взгляд.

— Если он умрёт, я сдеру с Гилберта кожу заживо! — заорал Миррор, и вампир невольно отшатнулся от него, не мигая.

— Да с чего ты взял, что это он? — возмутился Найтгест, упёршись в своё рогами.

— Отрицать очевидное — это у вас семейное, да? — мрачно оскалился летописец, а затем осторожно уложил брата на койку.

— Нет! — воскликнул Пассиса, а затем, уловив ехидный взгляд и поняв намёк, потупился, залившись густой краской. — Он… он не мог этого сделать. С чего бы ему?

— Потому что он самодур и мудозвон, что тут непонятного? Какого хрена ты так его защищаешь, Пассиса? — Рурука уже не кричал, говорил ровным, бесцветным голосом, даже всякое выражение стекло с его лица, как вода с гладкого камня.

Он полностью сосредоточился на колдовстве, которое у него получалось из рук вон плохо, но ради брата он готов был изнасиловать и разорвать собственную ауру на части, выжав из неё все крохи, чтобы облегчить страдания. Девочка-помощница металась туда-сюда, не зная, что и делать, заламывая руки и кидая на искалеченного художника полные ужаса взгляды. Пальцы самого Руруки похолодели, тепло стало уходить из тела: настолько тяжко ему давались любые чары, что энергия вытягивалась не только из ментального тела, но и из физического. Между ладоней собралась кристально чистая вода, которой он стал промывать страшные раны на руках брата, отчего тот захныкал, лицо его приняло горькое, несчастное выражение, а из уголков глаз по вискам заструились тонкие линии слёз. «Тише, тише», — как заведённый повторял старший Миррор, изо всех сил унимая боль Роккэна, забирая часть его боли себе, облегчая незавидную участь.

— Всю мою жизнь Гилберт защищал меня от того, от чего не смог уберечь Артемиса. И вас, — едва слышно прошептал Пассиса, но летописец великолепно его услышал, пусть и не подал вида. — Я искренне верю, что в глубине души он вовсе не хотел…

— Не хотел? — сквозь зубы прорычал Рурука, сжимая пальцы и поднимая на вампира острый взгляд. — Ах, он не хотел, да? Я обязательно спрошу у Роккэна, когда и если он очнётся, кто и с какой целью сотворил это с ним. А если ты и дальше продолжишь защищать этого садится, я не знаю, что…

— Перестань, пожалуйста, — взмолился Пассиса, поджав губы. Ему хотелось верить, что его горячо любимый старший брат всё ещё тот же весёлый и надёжный мужчина, которого он помнил. И с каждым разом Гилберт обманывал его надежду, вытворяя то, что и с врагом-то жалко сделать, не то что со своим подопечным. Сглотнув горький ком и набежавшие слёзы, юноша гордо приподнял подбородок. — У меня есть знакомый лекарь в столице, очень хороший. Я провожу вас к нему. Он сможет позаботиться о Роккэне.

— Зачем тебе это? — с некоторым недоверием вопросил Рурука, но подался вперёд, кажется, готовый тут же сорваться с места.

— Потому что я не Гилберт, — прохладно напомнил Найтгест, чуть нахмурившись и сощурив левый глаз. — И вы мои друзья.

Развернувшись, он медленно двинулся прочь из лазарета, уверенный, что Рурука последует за ним. И именно это летописец и сделал, сперва осторожно замотав руки брата собственной рубашкой, а его самого укутав в плащ. Ему было плевать, что ветви деревьев исхлещут его тело по дороге в Умбрэ, что солнце сожжёт ему кожу, что насекомые искусают, а сам он будет выглядеть, как отчаянный дезертир. Всё меркло и теряло значение перед одним единственным желанием спасти Роккэна, унять его боль. И хотя хотелось сесть, закрыть лицо руками и в ужасе разрыдаться, он не мог себе этого позволить. Он — старший. Он — ответственный. И он не оказался рядом, когда это было так нужно.

— Рурука, — едва слышно пробормотал Роккэн, иссохшие губы треснули, крохотная алая капля выступила посередине.

— Тш-ш, я здесь, — отозвался Миррор, склонившись и торопливо поцеловав брата в уголок губ. — Я с тобой. Мы уже едем к лекарю, потерпи.

— Я… — художник шевельнул языком, пытаясь собрать слюну и смочить горло. Пожевал губами воздух, закашлялся, прочищая горло. — Я, кажется, краску забыл закрыть.

Абсолютно шокировано глянув на брата, Рурука не выдержал и рассмеялся. Смеялся долго и громко, то и дело склоняя голову, вытирая набежавшие слёзы плечом. Нервное напряжение было столько велико, что он не мог толком разобраться, то слёзы веселья или же горя. Роккэн вяло, тускло улыбнулся, и глаза его закатились, он окончательно обмяк на руках старшего брата, наконец, осознав, что в безопасности, что за ним присмотрят, что не бросят. Сперва летописец дёрнулся, как от удара, тут же судорожно вслушиваясь в его дыхание, силясь нащупать сознание, но Роккэн лишь уснул, измотанный болью и, несомненно, острыми ощущениями. Пассиса шёл впереди решительно и быстро, лица его юноша не видел, но всё же полагал, что от радостной улыбки не осталось и следа.

— Пассиса, — неуверенно позвал он, нагнав вампира и поглядев на сумрачное лицо. — Извини, я…

— Я не обижаюсь и не злюсь, — спокойно прервал его Найтгест, ничем не выразив своих эмоций и переживаний. — Ты прав. И ты как никто понимаешь, что значит быть братом. И, пожалуй, когда никого, кроме брата, у тебя и нет, ты будешь защищать Роккэна даже если он тысячу раз придурок и негодяй, потому что это — родственное сердце, душа, ближе которой не найти. И я знаю, что Гилберт сотворил кучу вещей, после которых любой другой уже бы сошёл с ума, сгнив под гнётом вины. Он делал такое, что тебе и не снилось. Он деспот и тиран, убийца и обманщик. Но он мой брат. По крайней мере, я его таковым считал до сегодняшнего дня.

Замолкнув, юноша чуть ускорил шаг, стискивая руки в кулаки и до боли сжимая челюсти. Ещё утром Найтгест был счастлив, как никогда, уверенный, что брат взялся за ум, что всё будет хорошо, что он увидит его настоящую улыбку, а не вежливый политический изгиб губ. Нет. Снова всё развеялось прахом.

Путь до Умбрэ они преодолели едва ли не быстрее, чем оттуда, выматывая лошадей. Да и сам Рурука с каждым мгновением выглядел всё хуже, пусть теперь брат был рядом с ним, поддержка связи с его разумом, вытягивание боли — всё это выпивало силы летописца, истощало его, но он держался в седле на удивление ровно и уверенно, придерживая брата перед собой. И всё же Найтгест поглядывал на старшего Миррора с опаской, думая, что к целителю такими темпами доберётся уже двое калек, едва ли живых. Но от помощи Рурука отказался, почти нежно придерживая брата в седле, с ужасом думая о том, что произошло бы, если бы Пассиса не сказал ему про намерения брата, если бы он так и не зашёл в мастерскую, чтобы не вспугнуть вдохновение придворного художника. С трудом сглотнув, Рурука отогнал прочь эти мысли, чтобы затем сосредоточиться на дороге. Столица погружалась в сон — догорели последние закатные лучи, до того успев как следует прожарить тело Руруки с левой стороны, но он не обращал на то внимания. Дом лекаря располагался почти в самом сердце Умбрэ. Богато украшенное лепниной и прочими изысками здание возвышалось на тридцать футов: два этажа и мансарда, прикрытые сверху чёрной черепичной крышей. Свет нигде не горел, но Пассиса уверенно завёл лошадь через гостеприимно распахнутые ворота во двор и спешился, затем помог Руруке спуститься, сильно не потревожив его младшего брата. А после этого скрылся за домом, уйдя вглубь яблоневого сада, уже отцветшего и готового плодоносить. Через несколько минут он вернулся, махнув массивной связкой ключей:

— Он отошёл к своему пациенту, обещал явиться через полчаса. — Заметив косой и несколько осуждающий взгляд Миррора, чернокнижник пожал плечами: — Ничего не могу поделать, Ру, я и так поторапливал его, как мог. Там тяжёлые роды, и он не может бросить всё, как есть.

Промямлив нечто, отдалённо напоминающее благодарность, летописец прошёл вслед за вампиром в открытый им дом, укачивая на руках вновь заметавшегося и застонавшего Роккэна. Тяжёлые сапоги он спинывал с себя долго, муторно, с матерком, но брата с рук не спускал, приговаривая ласковые, успокаивающие слова: