Но самое худшее ждало впереди. Разодетые в пух и прах аристократы были повсюду, запах дорогого выдержанного вина вызывал на языке кислый привкус. Богатое убранство комнат так и кричало: «Обкради меня! Вынеси всё, эти идиоты ничего не заметят!». Столько бижутерии пестрило вокруг, что Артемис раз за разом жмурился. Гилберт переходил от одной компании к другой, заводил разговоры на скользкие политические темы. Слушать это было нестерпимо скучно, муторно, а главное, кроме шума голосов, здесь ничего не было.

Недостаточно будет сказать, что Артемис скучал. Как зверь на привязи, он всюду следовал за Найтгестом, не зная, чем себя занять. В итоге он узнал, что всего в особняке шестьдесят три гостя, включая их самих, а также семеро хозяев и двадцать человек прислуги; что некий лорд Роу не смог явиться, поскольку опять умчался в путешествие, совершенствуя собственные карты. Кем бы он ни был, Акио пропитался к нему симпатией и уважением. Ещё и графиня Эрно на двадцатой неделе беременности, и лекари говорят, что у неё будет двойня и что в таком-то возрасте — почти две тысячи лет — это неслыханная настоящая роскошь! Не желая тревожить себя во время вынашивания, она устроилась в своём поместье и почти не выезжает оттуда. А ещё поговаривали, будто молодые аристократы Винсент Омбрэ и Максимилиан Акио (тут Артемис вздрогнул против воли), несомненно связанные тесно да интимно, задумывают нечто не совсем законное против самого Повелителя элементалистов. Светские беседы утомляли, вводили в самое настоящее уныние, и Артемис совершенно не понимал, что здесь забыл Найтгест. Вроде бы не глупый мужчина с виду, да и не любитель сплетен, ан нет: точит лясы не хуже других! Не уставая закатывать глаза и тихо цокать языком, Охотник отчаянно таращил глаза, чтобы не зевать.

— А это, должно быть, Акио, о котором мы так много слышали, — протянул с ленцой мужчина с тростью, вяло отпивая из высокого хрустального бокала. Артемис уже успел узнать, что он владеет землями на востоке реки Бофу и не единожды посылал собственные силы, да и сам участвовал охотно в борьбе против оборотней. — Хороша куколка. Глаза пустые, не болтает, субтильный. Я бы от такого любовника не отказался.

— Не по карману будет, — вяло огрызнулся Акио, переведя на него усталый взгляд. — Иди, в батистовый платочек подрочи, глядишь — отпустит.

На секунду-другую вокруг воцарилась полная тишина, в течение которой юноша злорадно наслаждался произведённым эффектом, хотя Гилберт и посмотрел на него весьма странно.

— Прошу прощения? — мужчина отошёл от шока и пару раз быстро моргнул.

— Я говорю: вам, господин, будет трудно оплатить такого любовника, как я, — ласковым тоном учителя младших классов школы коррекции произнёс Артемис и нежно улыбнулся. — Да и вряд ли бы я даже за все деньги мира согласился обласкать ваш стручок.

— Где вы этого хама откопали? — силясь скрыть румянец гнева, возразил аристократ.

— Где откопал, там и закопаю, — с титаническим спокойствием пообещал Найтгест, сильнее стискивая руку на талии Акио.

— Потом же снова откопаешь, — Артемис отрывался как мог, хотя от боли и стало неуютно, но улыбка не исчезала с его наглой физиономии. — Такую крупную сумму денег угробить зазря не в твоём стиле. Шелка, парча, бархат, тебе придётся меня сначала раздеть. Но, зная тебя, после этого станет не до лопаты и сырой земли.

— Хочешь убедиться в этом сию же минуту? — прохладно парировал Найтгест. Тихо было уже во всём зале. Даже слуги замерли, забыв о своих обязанностях.

— А почему нет? Вон, я вижу там, в углу, неплохой диванчик. Леди же нам его уступит? О, благодарю. Высокая спинка, м-м, что на нём можно вытворять. Хотя, сейчас я бы предпочёл твой рабочий стол. Кстати, как там бедняга-секретарь после того неловкого случая? Оклемался или всё ещё теребит под столом… заявление на увольнение?

Даже зная, что потом будет долго и муторно платить за такие выходки, Артемис не переставал язвить, хитро щурясь. Лицо чернокнижника было каменным, и юноша даже не знал, что сейчас творится ни в его душе, ни в его голове. А если бы знал, то ни за что бы не стал дёргать тигра за хвост.

— Мне кажется, сейчас можно будет обойтись горячей ванной. От этих бестолковых шатаний по залу у меня страшно болят ноги. Ох, думаю, трудно их будет тебе потом на плечи закинуть. Нет, если ты мне поможешь…

— Артемис, — тихо, но холодно бросил Гилберт, уже не смотря на него.

— Что, сегодня ты так не хочешь? А вчера вроде бы хорошо пошло. Правда, ты больно кусался, но это привычное дело. Если сегодня желаешь как-то по-другому — только скажи.

Говорить «два» Гилберт не стал. Он просто развернулся и, схватив юношу за горло, поднял над полом. Затем взял в свободную руку бокал вина у застывшего рядом слуги и сделал пару глотков. Дышать Артемису стало нечем: он слишком поздно понял, что перегнул палку. Ноги не касались пола, хоть он изо всех сил тянул носочки, схватившись за руку мужчины в бессильной попытке заставить его отпустить. Тотчас внутри юноши всё похолодело от страха, и он вгляделся в бесстрастное лицо чернокнижника. Ровно на одно мгновение ему почудилось, что в аметистовых глазах промелькнула искра боли, а затем Найтгест разжал пальцы, и Артемис неловкой кучей повалился на холодный каменный пол, тут же закашлявшись. Он видел, как Гилберт развернулся, как его сапоги начали отмерять шаги.

— Так о чём там… Ах да, Леонсио, — будто ничего и не происходило, заговорил он и сделал паузу, отпив вина. — До меня доходили слухи, что он ужасно болен. Поэтому я его не вижу?

— О да, говорят, что это Увядание, но подтверждения этому так и не нашли.

Вокруг продолжили шумно галдеть и обмениваться ничего не значащими новостями, а Акио никак не мог справиться с ощущением, что он сделал что-то непоправимое, и расплата за это будет просто кошмарной. Он всё сидел на полу, объятый плащом, содрогался, пытаясь вернуть дыхание в норму, и от ощущения пустоты на талии становилось холодно. Медленно поднявшись, он добрёл до ближайшего кресла и тихо опустился в него, неверяще прикасаясь к собственной шее. Ободки от ногтей вампира слабо кровоточили и горели. Кто-то поднёс ему вино и уложил на плечи плед, в который Охотник незамедлительно закутался, пытаясь подавить колотящую его дрожь.

Найтгест стоял поодаль, продолжая беседу и выразительно не глядя в сторону любовника. Мальчишка не понимал, где оказался, сколь высок вес каждого его слова, которых он наговорил немало. Здесь, в мире интриг и коварства, подобные выходки не сулили ничего хорошего. Прямолинейный вспыльчивый Акио стал мишенью для многих, едва только вышел вместе с ним из кареты. Гилберт знал, что с ним могли бы сделать, не продемонстрируй чернокнижник собственную силу. Внук одного из самых влиятельнейших Повелителей был лакомым кусочком, вот только большинство видело в нём рычаг, в то время как Гилберт знал, каким нежным бывает это строптивое существо, каким страстным. Найтгеста начинало мутить от мысли, что к нему кто-то посмеет прикоснуться, но уж лучше он покажет ему место, чем это сделает кто-то другой. Съёжившийся на кресле, с бокалом в руках, напуганный, почти сломленный — его так безумно хотелось успокоить, дать защиту в собственных объятиях…

Гилберт отвернулся окончательно.

❃ ❃ ❃

Таких поездок было немало за прошедший год, и ни одна из них не принесла Артемису радости или восторга. Столько лиц, аур, знаний, но все они пусты или догнивают, а такое не может вызвать интерес у кого-то вроде Охотника. Каждый раз, когда Гилберт говорил «Твоя одежда ждёт тебя», Акио боролся с желанием сигануть из башни, расправив руки. Это означало, что он вновь будет невидимой тенью в его объятиях, объектом обсуждений и шепотков, косых взглядов. Он был хорошим учеником, а Гилберт доходчиво объяснил, как себя не стоит вести. И потому каждый раз, выходя из кареты, опёршись на руку Найтгеста, он превращался в фарфоровую куклу — симпатичную, молчаливую и покорную. Ничто юноша не ненавидел так же сильно, как раболепие или покорность, но столь же ярко понимал: в противном случае ему несдобровать. Артемис почти забыл, как выглядят пещеры дрессировщиков, как забавно травит байки Лоренцо, сидя за барной стойкой в «Старой преисподней». Даже книги больше не прельщали его. Да, Минор был прав: в четырёх стенах он будет пухнуть со скуки. Но куда вернее — завянет в переносной клетке.