– Но потом они подумали, что тебе стоило бы остаться, и тогда все будет по-прежнему хорошо? – предположила я.

Элиза кивнула с несчастным видом.

– Но почему же мне так грустно?

Поскольку всегда грустно осознание того, насколько высока цена, – впервые осознавая, какой высокой цены требует от нас эта работа, мы долго страдаем, сердце кровоточит неделями, месяцами… естественно, это повод для грусти.

– Потому что те двери закрылись, – не собираясь озвучивать свои мысли, ответила я, – и нам еще может не хватать того, что осталось по другую сторону, даже если мы сами предпочли уйти.

– У меня еще осталось то шикарное платье. Он настоял, чтобы я сразу забрала его.

– Если ты уже потратила кучу долларов на платье, то вряд ли запросто выбросишь его, – предположил Эддисон. – Он понял, что особой радости ты не испытывала.

– Мне сжечь его, что ли?

Эддисон почесал затылок. Кудри его темных волос курчавились сильнее обычного. Ему явно пора стричься.

– По-моему, ты поступишь с ним так, как захочешь. Сожжешь, выбросишь или сохранишь для иного реального события.

Стерлинг, разинув рот, в крайнем возмущении уставилась на него; я впервые видела ее в таком потрясенном состоянии.

– Кто же хранит наряд для другой свадьбы?! – Свое потрясение она попыталась выразить шепотом.

Очевидно, ей это плохо удалось, поскольку бармен изумленно поднял брови и взглянул на нашу компанию.

– Но разве не к этому полагается стремиться? Принять все меры, чтобы опять облачиться в него?

– Это же наряды невесты!

Брэндон принялся за новую кружку пива и, не обращая внимания на прилипшую к верхней губе пену, подмигнул мне. Сообразительный, стервец.

– А разве не все свадебные наряды одинаковы? – с невинным видом поинтересовался он.

– Нет, они… ну зачастую бывает, на самом деле, но…

И Элиза пустилась в беспорядочное, но довольно связное повествование о мировой истории свадебных нарядов и традиций – чемпионского уровня занудство, которое она старалась упорно, весьма упорно не проявлять на работе, поскольку, помимо нашей команды, никто не воспринял бы ее серьезно. Когда Стерлинг перешла к жестокой хватке свадебной индустрии, Эддисон незаметно освежил пивом ее опустевшую пинтовую кружку.

Около шести вечера, когда мы с Элизой, сидя бок о бок напротив него, доедали остатки огромного блюда с закусками, он вдруг нацелил на нас куриное крылышко.

– Мы все согласны, что я долго продержался, поэтому в заключение могу спросить: какой смысл, черт возьми, имеют надписи на этих ваших футболках?

Стерлинг разразилась взрывами радостного, безудержного смеха, вызвав ответные улыбки половины бара. Я скромно усмехнулась и глотнула своего джина с тоником. Мы приоделись в простые белые футболки с накорябанной на груди надписью: «Я пережил ужин с Гвидо и Сэлом» – сувениры от трапезы, которая не поддается никаким объяснениям или толкованиям. Эддисон будет вечно жалеть, что улизнул с того ужина в Нью-Йорке в начале лета.

Около восьми вечера на Стерлинг вновь накатило слегка слезливое настроение. В Денвере уже минуло шесть часов той, другой жизни, где к нынешнему моменту она уже стала бы миссис Домостроевский Кретин. И плакала-то она не о том кретине, а скорее от окончательного осознания того, что жизнь ее приняла совершенно неожиданное направление. Можно создавать образы будущего, планировать жизнь, а потом вдруг все переворачивается вверх дном и вас захватывают сногсшибательные перемены, причем вы даже не в состоянии осознать их, пока реально не продвинетесь по этой грядущей дороге. Я обняла ее за плечи и покрепче сжала их, и Эддисон, явно испытывая неловкость, безмолвно извинившись, счел за лучшее тихо выйти из-за стола.

Естественно, так всем будет только лучше. Общение с плачущими людьми не относилось к числу его талантов, но он оказывал поддержку иными, не менее значимыми способами.

И вот Брэндон вернулся с целой плошкой жареных грибов, которые сам терпеть не мог, но Стерлинг их обожала. Шмыгнув носом, она нацепила на вилку гриб, робко улыбнувшись, и мы тактично не заметили легкого румянца, залившего щеки Эддисона.

Немногим позже десяти мы с ним, поделив затраты между собой, расплатились по счету, присовокупив вклад Вика в качестве чаевых для тактичных барменов и официантов, которые, откликнувшись на наши выразительные жесты, перестали обращать внимание на нашу компанию. Стерлинг, привалившись к моему плечу, хлопала сонными, но любопытными глазами и порой издавала тихие смешки без всякой видимой причины. Она являла собой очень домашний, веселый тип сильно выпившей особы, источающей умеренную нежность.

Доехав до Эддисона, мы перенесли наши сумки в мою машину, вручив нашему очаровательно подвыпившему агенту бутылку воды для очередного короткого путешествия. В мои обязанности на грядущую ночь входило обеспечение ее обильным количеством воды, которое она сможет выпить, не испытывая тошноты, чтобы к утренней работе прийти в более-менее приличное состояние. Элиза сражалась с крышкой, пока Эддисон не помог ей с этим, за что она наградила его веселым благодарным щебетом и, присосавшись к горлышку, вылакала три четверти бутылки.

Удивленно прищурившись, он открыл и вручил ей вторую бутылку.

Мы с ней поехали в сторону моего дома; Стерлинг сидела, прижав голову к окну, и следила за мелькавшими мимо магазинами и кварталами.

– Спасибо вам, – тихо произнесла она.

– Ты теперь в нашей команде, – ответила я, к этому моменту – или, возможно, просто после многочасового общения в баре – осознав, что сейчас более чем уместно говорить шепотом. – Тот невинный дурень не понимал, какое ты сокровище, но мы-то понимаем. Спасибо, что позволила нам вытащить тебя.

– Папа упорно спрашивал меня, уверена ли я… Говорил, что его не волнует, потеряем ли мы внесенные задатки, платья и прочее. Просто ему хотелось, чтобы я решила этот вопрос для себя. – Она вздохнула и стянула резинку с «конского хвоста», распустив волосы. – Мне следовало бы все честно сказать ему. Просто не хотелось, чтобы у него возникли неприятности с мамой.

Мне знакомо такого рода отмалчивание. Возможно, несколько иного посыла, но достаточно близкого по сути, чтобы понять побуждение. Заворачивая на свою улицу, я пыталась решить, не слишком ли Элиза пьяна и можно ли как-то ответить, не спровоцировав разговор, который она не сможет поддержать в таком состоянии.

– Мерседес?

– М-да?

– У тебя на крыльце дети.

Я резко дала по тормозам, и Стерлинг икнула, зажатая ремнем безопасности, а когда я выглянула в окно, то действительно увидела на своем крыльце трех детей. Двое сидели на качелях, а одна девочка расхаживала туда-сюда перед ними, поддерживая их в состоянии бодрствования. И даже издалека я разглядела и кровь, и плюшевых мишек.

Я проехала до конца подъездной дороги, не видя смысла загораживать путь для проезда сотрудников неотложки, даже если проезд мимо этих несчастных детей мог показаться жутко бессердечным.

– Сиди здесь, пока я не позову, – велела я Стерлинг, вытаскивая из сумки пистолет и фонарик.

– Потому что я напилась?

– Потому что ты напилась.

– Ладно. – Элиза деловито кивнула, уже вооружившись своими двумя мобильниками, и, когда она начала медленно набирать сообщение, я заметила на дисплее имя Эддисона. Умница.

Для удобства целенаправленного использования пистолета и фонаря я скрестила руки в запястьях и проверила, не прячется ли кто-то в засаде за домом. Последние несколько часов там явно никого не было, хотя подрезанные местами участки газона, видимо, свидетельствовали, что Джейсон занялся делами, как только получил разрешение от полицейских. Задняя дверь нормально заперта, стекла не разбиты, никаких видимых следов крови на ступеньках или ручке. Обойдя дом, я медленно направилась к переднему крыльцу, где ожидали помощи дети, и, выключив фонарик, сунула его в задний карман.

– Меня зовут Мерседес Рамирес, – сообщила я детям, заметив, как вдруг вздрогнули все трое, – а это мой дом.