Катя с досадой покачала головой и хлопнула в ладоши.

– Стоп!

Музыка смолкла. Юрий Гаврилович поднялся на ноги, потянулся, разминая спину. Сережа, наоборот, откинулся на скамейке, вытянув ноги. Эртан замер, стиснув в руках трость, и в ожидании уставился на Катю.

– Эртан-бей, я же объясняла, вы выходите с третьего такта, – не сумев скрыть раздражения, сказала Катя.

Этот чертов Озтюрк выводил ее из себя, все портил, как раскалывающий звучание целого слаженного оркестра расстроенный инструмент. В чем дело? Она ведь видела его вчера за роялем, слышала, как блестяще он исполнял «Турецкий марш», значит, какие-то понятия о ритме, композиции, музыкальных долях у него должны были быть? Что он, уснул там за сценой? Или, может, нарочно действовал ей на нервы? Глумился над старой мымрой, которая – вот же идиотка! – вообразила себе вчера невесть что?

– Прошу прощения, – вежливо улыбнувшись, склонил голову Эртан. – Я, кажется, действительно замешкался, пропустил нужный такт. Извините, я…

– Соберитесь, пожалуйста, – перебила Катя. И, больше уже не взглянув на него, обратилась ко всем разом: – Прошу сначала.

Озтюрк снова скрылся за кулисами, Юрий Гаврилович уселся на скамейку, Сережа, сдвинув пшеничные брови, уставился в текст, а затем недоверчиво покосился на председателя литературной ассоциации.

– Слышал ли ты, Иван, про бога Вицлипуцли, которого весьма почитали ацтеки в Мексике… – звенел высоким тенором Берлиоз.

Из динамиков опять полилась Carmina Burana:

Грохнули тарелки – и… снова ничего. Эртан опять появился на сцене с опозданием. Может быть, со стороны это было и незаметно – ведь медлил Эртан действительно лишь долю секунды. Но Катя, привыкшая прислушиваться к спектаклю, как к живому существу, как к дремлющему на руках грудному ребенку, остро чувствовала малейшие перебои в его дыхании, распознавала мельчайшие признаки дискомфорта. И сейчас эти две секунды, на которые запаздывал Озтюрк, разрушали для нее весь сложившийся рисунок сцены.

Раздражение, с самого начала репетиции тлевшее внутри, вспыхнуло с новой силой, захлестнуло, застило алым глаза. Катя знала за собой такую особенность – уравновешенная и сдержанная по жизни, когда в работе что-то не клеилось, причем по вине конкретного человека, она могла мгновенно, за несколько секунд превратиться в фурию. Сегодня, видимо, сказалось еще и личное ее отношение к Эртану, и паршивое настроение после вчерашнего вечера, и расстроивший ее под утро сон. Как бы там ни было, но когда Озтюрк во второй раз появился на сцене с опозданием, Катя вскочила со стула и ледяным голосом, громко и отчетливо проговорила в микрофон:

– Господин Озтюрк, вы никогда не слышали о том, что для успешного исполнения роли нужно много и упорно работать, а не рассчитывать на полезные знакомства? Ваши романтические связи тут вам не помогут. Для роли Воланда нужно кое-что еще, кроме обаяния, – последнее слово она выделила голосом и произнесла с подчеркнутым отвращением. – Я настоятельно прошу вас сосредоточиться, вы мешаете репетировать.

Еще не успев выговорить свою отповедь до конца, Катя уже начала жалеть о ней. На Эртана было больно смотреть, и она невольно вспомнила пришедшую ей вчера в голову метафору – нежный, экзотический цветок, примороженный лютой стужей и обреченный на умирание. Озтюрк от ее слов весь как-то сгорбился, сжался, будто бы стал ниже ростом, обхватил себя руками за плечи. Побледневшее лицо его болезненно дернулось – дрогнули губы, затрепетали темные ресницы, забилась у глаза голубая жилка.

В зале затихли. Юрий Гаврилович на сцене удивленно вздернул берлиозовскую бровь. Сережа, не слишком бойко говоривший по-английски, захлопал глазами, растерянно озираясь по сторонам. Катя заметила, с каким неподдельным ужасом покосилась на нее Нургуль, вероятно предвкушая уже, как неловко будет держаться на сцене и как станет ее распекать стерва-режиссерша.

– Я прошу прощения, – наконец, выговорил Эртан. – Я, видимо перенервничал, – и добавил, натянуто улыбнувшись: – Пожалуй, пора бросить все к черту, и в Кисловодск.

Улыбка у него получилась до того жалкая, растерянная, что у Кати неприятно кольнуло в груди. Кругом зашумели, заговорили, радуясь тому, что Озтюрк нашел в себе силы разрядить обстановку. Кто-то пошутил, остальные засмеялись. Катя же почувствовала, как к щекам жарко приливает кровь. На нее навалилась мучительная неловкость, стало стыдно за себя – вот так сорваться в первый же день, наговорить лишнего, зарекомендовать себя перед труппой отвратительной злобной стервой. И почему? Потому что по-глупому позволила себе загореться какими-то дурацкими надеждами, а потом разозлилась на человека, который их не оправдал? Черт возьми, она ведь сама всегда с презрением относилась к людям, не умевшим отделять личное от рабочего. Может быть, Озтюрк – дрянной тип, лизоблюд и приспособленец, может быть, лично ей он и неприятен, но какое это имеет значение? Им предстоит много месяцев работать вместе, а на выходе выдать качественный продукт, сильный, глубокий, выворачивающий зрителя наизнанку спектакль. Тут нет места личным дрязгам. К тому же претензия ее была и попросту несправедлива. Ведь актерского мастерства Эртана у нее еще не было возможности оценить. А то, что он дважды вышел на сцену с задержкой – ну так это обычный рабочий процесс: накладки, притирки, недопонимание. Ради того, чтобы отработать эти моменты, они здесь и собрались. И ее задача проявить терпение и вытащить из каждого задействованного в спектакле актера максимум, на который он способен. Она ведь даже не поинтересовалась, почему Эртан никак не может выполнить то, что она от него требует. Может быть, ему мешает что-то, может быть, музыка за кулисами слышна недостаточно отчетливо.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.