– Что вы говорите! – восхитилась девушка. – Надо же, узлов.

– Узел – это мера скорости, равная…

– А много ли там народу поселилось? – перебила прелестница.

Гимназист растерялся. Снял и протёр очки. Ответил:

– Ну, это же не дом. Моряки на корабле служат. Точно не знаю, но смею предположить, что экипаж составляет не менее семисот человек.

– Ого! Не в каждом селе столько проживает. А там, скажите, и немецкие пароходики имеются?

– Разумеется! Ведь нынче вы присутствуете при историческом событии – встрече двух эскадр, двух императоров – нашего Николая Александровича и германского Вильгельма. Вон там, видите? Под чёрно-белым штандартом? Это яхта «Гогенцоллерн», на ней кайзер и прибыл. А там их крейсера: «Принц Генрих», «Ниобе»…

– Какой вы умный! И очки вам идут, придают солидности. Как вас зовут?

– Простите великодушно, я забыл представиться, – заалел гимназист, – Николай Ярилов, из Санкт-Петербурга. Мой отец, инженер-капитан, нынче в командировке в Ревеле, вот я и приехал на каникулы погостить.

– Так вы из столицы! Вот откуда всё знаете. Нам, провинциалам, многое недоступно, а вы там близки к самым верхам! Ах, Петербург, – девушка мечтательно закатила глаза, – дворцы, театры, балы! Электрические фонари, рысаки, автомобили. Магазины! Ах.

Ярилов растерянно молчал.

– Так вы, должно быть, знаете, о чём нынче говорят меж собой наши правители? В газетах писали, что сегодня – прощальный завтрак, который имеет место быть на императорской яхте.

Коля не нашёлся что сказать. Зато вмешался стоящий рядом желчный господин:

– Ясно, про что говорят. Мир делят, хищники. Вильгельм нашему в уши дует: не лезь, мол, в Европу, Россия – страна азиатская, вот и возись там в Маньчжурии, а в наш калашный ряд со свиным русским рылом не суйся. А мы, тевтоны, нация цивилизованная, потому в Европе править будем. Сколько народных денежек уже в эти броненосцы вбухано, тьфу! И ладно бы родные берега защищали – нет, гонят за десятки тысяч вёрст, на край земли, в китайские моря да в японские. Про Порт-Артур слыхали? Крепость там строят и порт. Так разворуют же всё, ясное дело! Против кого крепость-то? Против макак косоглазых?

Коле очень хотелось заткнуть уши, но это было бы невежливо. Поэтому он потихоньку отошёл в сторону, поскрипывая тростью. Оглянулся и увидел: девушка глядит на него сочувственно, с жалостью. Калека, мол. И очкарик.

Сделал вид, что ему не до сантиментов; приложил ладонь ко лбу, вглядываясь в колонны могучих боевых кораблей. Шептал про себя:

– Броненосец «Победа», за ним «Император Александр Второй». А там что за крейсер? «Минин»?

Внезапно на кораблях вспухли ватные шарики белых дымков, донёсся грохот салютных пушек: белая красавица «Гогенцоллерн» грациозно скользила на запад, за ней в кильватер вытягивались остальные германцы. На мачте заполоскались сигнальные флаги.

Коля схватил цейсовский бинокль – подарок брата, поднёс к глазам. Разобрал:

«Адмирал Атлантического океана приветствует адмирала Тихого океана».

Подивился: какой же Вильгельм адмирал? Целый кайзер. И кому адресовано обращение «адмирал Тихого океана»?

Налетел ветер, внезапно холодный в тёплый июльский день. Коля натянул поглубже гимназическую фуражку и пошёл к извозчикам, терпеливо дожидающимся пассажиров: до города прилично, пешком идти охотников не было.

Бронзовая Русалка грустно смотрела на русские броненосцы.

Словно прощалась.

Январь 1904 г., Санкт-Петербург

Снег под светом электрических фонарей сиял алмазными грудами. Роскошные экипажи, запряжённые рысаками, подлетали один за другим к театральному подъезду, высаживая публику.

Город жил рождественскими праздниками; шумели балы, давались премьеры, шелестели страусиные перья и сверкали бриллианты красавиц высшего света; в цветастых, как юбка цыганки, шатрах устраивались представления для публики попроще.

Каникулы. Купец соблазнил меня на поход в синематографический электротеатр на поздний сеанс, что было чревато: гимназические правила строго-настрого запрещали посещение увеселительных мероприятий после семи часов вечера. Я, если честно, робел, но набрался храбрости и согласился.

Наша авантюра едва не закончилась печально. Весёлая толпа ломилась в синематограф, Купец поскользнулся и с размаху таранил спину высокого господина в бобровой шубе. Пострадавший обернулся – и у меня застрял в глотке морозный воздух.

– Так. Ярилов и Купцов. Четвёртый класс. Печальное обстоятельство. Пренебрегаем, нарушаем и хамски толкаемся, ну-ну.

Мы стояли навытяжку перед гимназическим надзирателем по прозвищу Рыба Вяленая, мужчиной строгим, желчным, вечно страдающим желудочным расстройством. В иных обстоятельствах мы бы издалека разглядели шинель чиновника Министерства просвещения и успели смыться; но сегодня Рыба по случаю праздника облачился в бобровую шубу поверх сюртука и тем самым ввёл нас в заблуждение. Заманил в засаду, как монголы русских князей в битве при Калке.

В голове пусто, лишь корчили жуткие рожи страшные слова «кондуит», «неудовлетворительное поведение» и «отчисление».

– Котик, ну ты где? Опаздываем.

Какое счастье! Какое счастье, что у Вяленых Рыб имеются очаровательные спутницы. Надзиратель растянул пергаментную кожу в карикатуре улыбки:

– Сейчас, дорогая. Лишь завершу приятную беседу с молодыми людьми.

Повернулся к нам:

– А ну, растворились немедленно, словно тень отца Хамлета. Будем считать, что я столкнулся с привидениями.

Мы бежали по Невскому сквозь толпу радостных студентов и хохочущих румяных курсисток аж до театрального подъезда. Остановились отдышаться. Купец тут же достал папиросу.

– Везёт как утопленникам, – прохрипел приятель.

– Убери табак, Сера. Ещё кого-нибудь сейчас встретим. Классного наставника или самого директора.

– Да ну, не может быть. – Купец затянулся и закашлялся. – Тьфу, даже курево не в то горло. Несчастливый день.

– Вот и я говорю. Давай по домам.

Купец грустно сказал:

– Эх, жизнь гимназиста трудна, неказиста. Ни развлечься, ни покурить, всё по струнке. Без мундира из дома не выйти. Словно солдатня в армии.

Он грустно смотрел на радостную публику в богатых мехах и роскошных шинелях. Беспрерывно крякая гудком, подкатил изысканный автомобиль; выскочил лощёный адъютант, открыл дверцу. Вышел подтянутый генерал, в аксельбанте, с аккуратной бородкой…

Ого! Это же сам Куропаткин, военный министр. Генерал подал руку своей даме, сверкающей бриллиантами и палантином из соболей, и продолжил разговор:

– Я ему говорю: позвольте, Вячеслав Константинович, но такая политика неминуемо приведёт к войне с Японией. Однако мы к войне не готовы, флот не достроен, Сибирь бедна войсками, Великая магистраль не справляется с воинскими перевозками.

– А он что?

– А Плеве, представляешь, заявил: «Чтобы удержать революцию, нам нужна маленькая победоносная война». Удивительная беспечность! Но что, если начнётся маленькая, а вырастет в большую?

– Милый, отвлекись от дел, сегодня премьера…

Они вошли в вестибюль, и я не знаю, чем завершился разговор.

Но я вспоминал эту беседу весь январь. Когда закончились каникулы и начались занятия – тоже. Мне казалось, что от безобидного вообще-то рассказа военного министра веяло какой-то могильной жутью. Словно и вправду в тот вечер по Петербургу бродили привидения.

Не знаю, почему мне так казалось.

26 января 1904 г., рейд Порт-Артура, Жёлтое море

Совещание на борту флагманского броненосца «Петропавловск» затянулось допоздна.

– Обстановка непростая, господа, – говорил вице-адмирал Старк, – и требует от нас выдержки и бдительности. Японцы, конечно, не решатся на открытый бой. Но могут попытаться запереть нас в гавани Порт-Артура. Потому считаю верным оставить эскадру на внешнем рейде, дабы отразить возможную попытку затопить пароходы на фарватере.