Последней каплей стал тот день, когда я принимала ванну, которой мне, само собой, служила речка, и в процессе обнаружила, что за мной внимательно наблюдает целая кучка обожателей, готовых сидеть под дождем, лишь бы на меня поглазеть. Я сказала об этом Скиннеру, и в следующий раз он вызвался меня сопровождать. Предполагалось, что он будет смотреть в другую сторону. Теоретически. Я чувствовала бы себя комфортней, если бы охраной мне служили Стрелки, но эти парни не внушали другим мужчинам такого благоговейного ужаса, как Скиннер.
Его не раз просили уступить меня ненадолго и чего только не сулили за это. Все априори полагали, что мы тайные любовники. Лестно, что и говорить, когда за пятнадцать минут с тобой кому-то не жаль расстаться аж с двумя коровами: над этим предложением мы хохотали двое суток кряду. Скиннер ни разу не сказал, о чем они говорили с Малдером, и ни разу не сделал ничего, что можно было бы расценить как сексуальный намек. Он просто заботился обо мне, брал меня с собой, когда мог, и приставлял ко мне охрану, когда вынужден был уйти. В колонии образовалось несколько гомосексуальных пар, которые вскоре ее покинули, но подавляющее большинство ее обитателей интересовала я одна. Мужчины приносили мне вещи, которыми, по их мнению, можно было меня подкупить, наперебой рвались помогать мне на кухне. Одни – те, кем двигало не столько желание, сколько одиночество, — вели себя пристойно и смиренно принимали мое вежливое «нет». Другие, сказать по правде, вскоре начали меня пугать: к тому моменту колония «Альфа» стала довольно-таки суровым местечком. Малдер вновь оказался прав: мне требовалась защита, как бы ни раздражал меня сей факт. В этом новом обществе сильные процветали, а слабые страдали. Я принадлежала к категории последних. Выжить одной не представлялось возможным, но и существование в колонии с каждым днем делалось все невыносимее.
Один мужчина стал для меня большой проблемой с самого момента его появления в «Альфе». Он приехал с юга, из самого Теннеси, и явно приходился ближайшим родственником семейке Пикок. Прямо скажем, не семи пядей во лбу и из тех, кто упорно не понимает слово «нет». Дело кончилось тем, что однажды ночью он просто вломился ко мне и успел содрать с меня ночную рубашку, прежде чем на мои крики сбежались остальные. Когда мужчину вышвырнули вон, другие от смущения просто замерли на месте и тупо смотрели, как я сижу на кровати, не предпринимая никаких попыток помочь или уйти. Разогнать их сумел только вернувшийся с дежурства Скиннер. Он накинул на меня плед и остался со мной, пока я не успокоилась.
А успокоилась я далеко не сразу.
Дело было не в том, что на меня напали: видит Бог, во время работы в «Секретных материалах» такое случалось не раз и не два. Гораздо больше ужасали две вещи. Во-первых, до меня наконец в полной мере дошло, что я не в состоянии защитить себя. Вдруг, ни с того ни с сего я стала беспомощной, зависимой, и это злило меня не на шутку. Выводило из себя. Агент Дана Скалли, доктор медицины, — кто угодно, но не слабачка. Во-вторых, теперь я ясно видела, что мне не на кого было положиться, кроме Скиннера или такого же, как он. Лэнгли, Байерс и Фрохики защищали бы меня, пока живы, но живыми они оставались бы недолго. А другие не трогали меня лишь потому, что считали женщиной, принадлежащей Скиннеру, и боялись навлечь на себя его гнев.
Да, мир быстро перестал быть приятным местом.
Вариантов при таком раскладе оставалось немного: выбрать мужчину, который будет меня защищать, или остаться с тем, кого и так уже выбрали для меня.
В ту ночь я поняла, что Малдер оказался прав кое в чем еще: сказать, что я нравилась Скиннеру, — значит выразиться весьма мягко. Нравилась настолько, что он не воспользовался ситуацией даже в ту ночь, когда я позволила бы ему это с легкостью. Даже с радостью. Нет, он просто остался со мной, пока я не успокоилась достаточно, чтобы посмотреть в лицо остальным мужчинам, а потом провел меня по лестнице к своей комнате, точно зная, что тем самым подаст правильный сигнал всякому, у кого еще осталась мысль притронуться ко мне. Скиннер расчистил для меня вторую кровать, накинул на меня плед и сидел рядом на полу, пока я не заснула. Так и проходила каждая ночь в течение нескольких месяцев.
На следующее утро Скиннер велел мужчине из Теннеси покинуть колонию. Тот отказался, и тогда Скиннер убил его выстрелом в голову — просто-напросто казнил. В глазах у него в тот момент застыло точно такое же выражение, что я видела сейчас у Малдера. Так Скиннер стал неоспоримым лидером. Отныне никто не рисковал ему перечить.
Жизнь продолжалась. Тяжело признаваться, что я стала собственностью, но так оно и было.
Я снова начала молиться.
Я молилась своему католическому Богу и Богу-часовщику (8), в которого верил Малдер, да и вообще любому богу, готовому внять моим словам. Молилась, чтобы Малдер вернулся, чтобы моя семья уцелела, чтобы выжила я сама. Мне казалось, что эти молчаливые молитвы будут звучать убедительнее, если встать на колени, поэтому я стелила толстый плед на полу в импровизированном стоматологическом кабинете и днем молилась там, укрывшись от любопытных взоров. После того, как Скиннер несколько раз застал меня там, он принес мне Библию, статую Мадонны, свечи и розарий (9), чтобы я могла соорудить что-то вроде алтаря. На развороте Библии было чьей-то рукой набросано семейное древо — имена людей, которые умерли, тогда как я все еще жила. Эти имена тоже звучали в моих мольбах.
Мать гордилась бы мной, доведись ей узнать, сколько времени я провожу в беседах с Господом, сполна восполнив период безверия, пришедшийся на время моей болезни. Иногда до меня доносился какой-то шорох, и, обернувшись, я видела рядом с собой какого-нибудь сурового мужчину, чьи губы тоже двигались в безмолвной молитве. Что он говорил Богу? Просил прощения за свои грехи или молил о безопасности своих любимых? Умолял даровать ему спокойную смерть или сил, чтобы выжить? О чем вообще молились другие люди?
Они никогда не заговаривали со мной первыми: видимо, таков был приказ Скиннера. Но мне было приятно, что не я одна искала утешения в религии.
В те месяцы ко мне вернулась вера в Царствие небесное и в спасение, а Малдер, судя по всему, обратился к чему-то иному. Не думай, Малдер, будто я не понимаю, на что это похоже — желание отрешиться от всего мира. Очень хорошо понимаю. И Бог отвечает на молитвы, Малдер, но иногда отвечает отрицательно, и совсем неважно, как долго и как отчаянно ты его умоляешь. Вера — это способность принять любой Его ответ.
И в конце концов всегда приходит момент, когда ты встаешь с колен и начинаешь жить дальше.
Мужчины часто приходили ко мне в клинику в обществе Байерса, сопровождавшего их с ружьем в руках. Я даже сделала смертельные инъекции тем двум, кого случайно выжившие пчелы заразили вирусом. Иначе их все равно застрелил бы Скиннер, пока не вылупились Серые, так что мне удалось убедить себя, что это убийство из милосердия.
Нам было известно, что где-то неподалеку находилось здание медицинского колледжа, и я составила список необходимых вещей: даже нарисовала картинки, чтобы мне принесли нужные инструменты. Сама я пойти не могла, даже со Скиннером и охранниками. В группе мужчин легко бы опознали женщину, и это навлекло бы на всех опасность. Свободы у меня теперь было не больше, чем у заточенного в клетке пленника. Я отнюдь не драматизирую: в «Альфе» была одна женщина и двести мужчин, а уж сколько бродило в лесах неподалеку — одному Богу известно. Так я оказалась в ловушке.
И единственное, что мне оставалось делать, — ждать Малдера. Но Бог всякий раз отвечал мне «нет».
Однажды ночью я почувствовала какое-то пульсирующее давление у себя в голове, как при мигрени, но без боли. Это походило на мягкие прикосновения доктора, ощупывающего больному живот. Затем давление усилилось, и я поняла, что это Малдер: он все еще жив и слушает мои мысли откуда-то издалека. Это умение сохранилось у него даже после того, как улетели корабли. Я легла на раскладушку и мысленно поприветствовала его. Скиннер спал и негромко храпел в своей постели, повернувшись лицом к стене, и мои руки скользнули вниз по телу: я знала, что Малдер тоже сможет почувствовать эти ощущения. Вскоре меня накрыл сон, а поутру Малдера уже не было.
