Пока я жила в «Альфе», то часто ощущала его присутствие: как правило, ночью, но иногда и днем. Он слушал меня, чтобы убедиться, что я цела. Я же никак не могла узнать, где он и почему не возвращается. Все, что мне было известно, — что он жив и бродит где-то в огромной пустыне за пределами этих стен.

Однажды Скиннер зашел ко мне в кабинет и пожаловался, что у него в голове «какие-то странные ощущения». Я осмотрела его, но не нашла никаких признаков неврологических заболеваний или других болезней. Он заверил меня, что у него нет никаких болей, так что я отправила его обратно строить загон для скота и велела вернуться, если они появятся. Мужчины частенько выдумывали себе какие-нибудь недомогания, чтобы найти предлог повидаться со мной, и у меня возникло подозрение, что Скиннер преследовал те же цели. На него это, конечно, совсем не походило, да и посмотреть на меня он и так мог без всяких помех, но ничего другого мне тогда в голову не пришло. К тому времени, когда наступило время ложиться спать, ощущения, на которые он жаловался, никуда не делись, и это меня не на шутку обеспокоило. Я проверила Скиннера снова и вновь удостоверилась, что он в прекрасной форме: складывалось впечатление, что регулярные физические нагрузки на свежем воздухе пошли ему только на пользу. И тем не менее Скиннер продолжал повторять, что ему не дает покоя какое-то безболезненное пульсирующее давление, как будто кто-то ощупывает его изнутри.

И вот тогда я наконец поняла. Это был Малдер. Малдер слушал его. Слушал долго и напряженно — гораздо дольше, чем требовалось, чтобы собрать информацию о нашей группе или о нас со Скиннером. Малдер хотел почувствовать то, что чувствовал Скиннер. И я знала, что именно.

Это означало, что он никогда не сможет вернуться за мной.

Что Бог снова ответил мне «нет».

А вера — это умение принять любой Его ответ.

Я не стала объяснять все это Скиннеру: едва ли он хотел, чтобы с нами в постели оказался третий, который, как известно, всегда лишний. И поэтому просто сбросила одежду и встала перед ним в молчаливом ожидании. Птички, пчелки и обезьянки, Малдер. Птички делают это, пчелки делают это, даже доктора наук делают это (10). Я просто закрыла глаза и разрешила рукам Скиннера ласкать меня.

Скиннер не стал задавать мне никаких вопросов той ночью. После я вернулась в свою кровать и заснула там в одиночестве.

— Это был Малдер, верно? — спросил Скиннер на следующее утро. Я кивнула, и он ушел. Привычное выражение его лица — строгое и непроницаемое — не изменилось ни на йоту.

В следующие недели между нами все оставалось, как прежде, и Малдер тоже перестал слушать меня. Я заполняла свой досуг тем, что зашивала раны, вытаскивала занозы и даже — предмет мой особой гордости — выполнила аппендэктомию с позеленевшим от ужаса Байерсом в качестве ассистента. Я знала, что он тоже весьма и весьма ко мне неравнодушен, как и Скиннер. Разница между ними была одна, но существенная — Скиннер мог меня защитить.

И я ненавидела себя за то, что превратилась в человека, которому в голову приходят подобные мысли.

В колонии меж тем разгорались новые распри. Большинство населявших ее мужчин были теми, кого в Прошлом мы с Малдером считали своими главными врагами. Тайные правительственные агенты, люди в черном и спецназовцы, многие из которых были привиты, военные и охотники — люди с хорошо отточенными навыками выживания, не попавшие под действие вируса. Скиннеру было далеко не так просто удерживать власть, и чем дальше, тем больше я становилась для него обузой. Если в один прекрасный день он окажется низвергнут с позиций лидера, я стану первой жертвой и, скорее всего, вопреки собственной воле перейду во владение следующего. А желающих хватало. Главенство в колонии «Альфа» обладало целым рядом приятных бонусов: отличным бункером, командой бывших военных, привыкших убивать, не раздумывая, хорошо организованными и защищенными торговыми путями и привилегией делить со мной постель.

Когда Скиннер в следующий раз пришел ко мне, мы занимались любовью с нежностью, но не обмолвились при этом и словом. Он только сказал, что Малдер снова слушает, и спросил моего разрешения. Я закрыла глаза в молчаливом согласии. Так и быть, Малдер, раз ты сам этого хочешь. Все повторилось спустя неделю, а потом случился перерыв на месяц. Я никогда не боялась Скиннера: он был хорошим и ласковым любовником, но я скучала по Малдеру. Скучала, зная, что он не придет и уже не слушает меня больше.

***

Я не обязан верить, что один и тот же Бог одарил нас чувствами, здравым смыслом и разумом — и при этом требует, чтобы мы отказались от их использования.

Галилей

***

Что-то не так. Мое тело, безвольное, как у тряпичной куклы, куда-то медленно летит, словно в состоянии невесомости. Неужели сила притяжения перестала действовать? Меня бы и это нисколько не удивило. В следующее мгновение я ударяюсь головой обо что-то твердое, и в глазах темнеет.

Что это? Дождь? Должно быть, поскольку я ощущаю влагу на лице. Раз капли все еще падают, значит, с гравитацией все в порядке. А потом до меня доносится голос Малдера. Наверное, я сплю, ведь он бросил меня. И никогда за мной не вернется.

Но нет, это в самом деле Малдер: держит мою голову на коленях и раз за разом хрипло повторяет мое имя, умоляя очнуться. Я с трудом приподнимаю отяжелевшие веки и вижу его глаза, полные тревоги и слез. Или это все-таки дождь? Через несколько минут у меня в голове проясняется, и я спрашиваю, что случилось.

— Машина перевернулась, — отвечает на мой вопрос мальчонка и с гордым видом добавляет: — А я был пристегнут.

Повезло тебе, Малыш. Я, мать твою, за тебя просто счастлива. Господи, такое ощущение, будто у меня в голове поселился рой шмелей.

Малдер только вытирает дрожащими руками мое лицо и повторяет снова и снова «Прости». Такое впечатление, что он в полной прострации и сходит с ума от беспокойства: у меня идет носом кровь, и это его, кажется, доконало. Мальчик меж тем продолжает рассказывать: на дороге словно из ниоткуда возникла огромная вымоина, машина рухнула в канаву, и я вылетела прямо через ветровое стекло. Малдер и Малыш, которые были пристегнуты, не пострадали, а я на несколько минут потеряла сознание. И у меня «нос кровил».

Ну и денек.

Надо было все-таки пристегнуться: силу притяжения, в конце концов, никто не отменял.

Я заверяю Малдера, что со мной все в порядке, но он словно не слышит и по-прежнему не отходит ни на шаг. Поэтому приходится рявкнуть на него что есть мочи, и от боли в голове застилает глаза, но зато это оказывает желаемый эффект, и Малдер перестает твердить одно и то же, как заведенный. Я остаюсь сидеть на дороге, чувствуя себя полной дурой, а он выправляет машину и, вырулив обратно, собирает рассыпавшиеся по дороге припасы.

Наверное, я спала до аварии, потому что сейчас никак не могу понять, где я: окружающий пейзаж совсем не похож на Канзас. Да и на Землю не особенно.

Вы посмотрите только, какие молодцы: мой лучший друг Малдер, неожиданно сменивший род деятельности и заделавшийся профессиональным киллером, и его незаконнорожденный сын, отпрыск какой-то шлюхи, уже почти загрузили багажник. Я не забыла упомянуть, что он теперь еще и медиум? Как и его мальчишка. И мы оба принадлежим этому человеку целиком и полностью.

Господи, как же голова раскалывается!

Малдер выбрасывает в канаву несколько разбитых бутылок и блоки вымокших в виски сигарет, а Малыш ухмыляется. Они обмениваются парочкой взглядов, и мальчик стремительно уворачивается, отчего внезапная пощечина в итоге не сбивает его с ног, а лишь оставляет на щеке красное пятно. Я тороплюсь вмешаться, до конца не веря, что Малдер только что ударил ребенка, и пытаюсь встать.

А Малдер тем временем предупреждает мальчонку:

— Не смей думать о ней в таком тоне.

Либо пощечина не была такой уж сильной, как мне показалось, либо Малыш просто не умеет плакать: тихонько извинившись, он принимается помогать мне, явно испуганный гневом Малдера и полученной от него взбучкой. А я так и замерла в одной позе — стоя на коленях на шершавом асфальте.