Но он уже ушел: из коридора до меня донесся звук его затихающих шагов. Я побежала за ним, надеясь догнать, и услышала, что Малдер говорит со Скиннером.

— Позаботьтесь о ней, сэр. Я уже знаю, что происходит с женщинами снаружи, и не хочу, чтобы Скалли оказалась на их месте. Я сделаю все, чтобы пришельцы до вас не добрались, но благополучие Скалли — ваша ответственность. Только ваша. Не позволяйте никому… Берегите ее, сэр.

Судя по его следующим словам, Малдер услышал мои мысли.

— Прости, Скалли. Иди обратно, это лишнее для твоих ушей. Выживай. Никаких вопросов.

Вернувшись в промозглую комнату, я легла на все еще влажную простынь и, свернувшись калачиком, тихо заплакала. Где-то в конце коридора лязгнула двадцатитонная дверь, а потом с гулким стуком закрылась.

***

Отнюдь не в кости играет Бог со Вселенной, а ведет неописуемо сложную игру, которую сам же и придумал. И если взглянуть на это с точки зрения других участников (то есть просто нас всех), то она гораздо больше напоминает разновидность покера, в который играют при неограниченных ставках в абсолютно темной комнате перевернутыми картами, причем с крупье, который вообще не объяснил вам правил и все время загадочно улыбается.

Нил Гейман и Терри Пратчетт

***

Мы останавливаемся за каким-то зернохранилищем, чтобы перекусить и дать непоседливому мальчишке размять ноги. Я спрашиваю, как его зовут, а Малдер тем временем огромным охотничьим ножом режет для ребенка яблоко, предварительно счищая кожицу. Так всегда делала моя мать. Он в ответ только пожимает плечами, не сводя с меня своих больших, слишком взрослых зеленых глаз.

— Просто Малыш, — отвечает Малдер, а тот кивает, так и не издав до сих пор ни единого звука. Впрочем, Малдер, кажется, и без слов прекрасно понимает, что нужно мальчику (и мне), хотя, на мой взгляд, с количеством еды, которую он пытается скормить мальчишке, вышел явный перебор. Прихватив ружье, Малдер исчезает в высокой траве, перемежающейся редкими рядами кукурузы. Примерно через двадцать минут звучит выстрел, и в траву падает огромный гусь. Наш будущий ужин.

— Не бойся, он тебя не обидит.

Стало быть, мальчик все же не немой. Надо же, а я уж думала, что умение говорить превратилось в утраченное искусство. Его слова — неторопливые, взвешенные — этому ребенку явно не по возрасту и сразу воскрешают у меня в памяти Гибсона Прайса.

— Он везет тебя в безопасное место. Ты ему нравишься.

— Ты что, слышишь мысли, как он? — спрашиваю я, и мальчик в забавном, по-детски преувеличенном жесте кивает головой, прямо как настоящий четырехлетка. Самодовольная ухмылка появляется у него на губах, а в глазах загорается шаловливый огонек. Этот ребенок очень напоминает мне кого-то из Прошлого…

Малдера. Он напоминает мне Малдера.

Это его сын.

Второй малыш и младенец — дети Крайчека или еще какого-нибудь мужчины, но этот ребенок — определенно сын Малдера.

Малдера и той шлюхи.

Второй выстрел, и еще одна птица шлепается о землю. Малдер, судя по всему, голоден. Вернувшись, он закидывает жирных гусей в багажник машины, и мы вновь трогаемся в путь. На запад. Все дальше и дальше.

***

История ученого, который живет верой в силу разума, походит на дурной сон. Взобравшись на горы незнания, он, кажется, вот-вот вскарабкается на самый верх высочайшего пика, но, преодолев последнее препятствие, встречает там богословов, которые сидят на этой вершине уже несколько веков.

Роберт Ястров

***

Первой проблемой, настигшей обитателей бункера, стала смертельная скука. Делать было совершенно нечего, дни уныло тянулись один за другим, перетекая в недели, а потом — в месяцы. Фрохики готовил, Скиннер и Байерс следили за генератором и станцией водоснабжения, но все остальные категорически не знали, куда себя деть. Я попыталась поначалу делать работу на кухне, но после первого же раза была отстранена по итогам анонимного голосования. С ума сойти, до чего же мне «повезло» — оказаться запертой в одном бункере с Ньютом Гингричем и Пэтом Робертсоном (4). Неужто Скиннер не мог отыскать кого-нибудь поинтереснее? Где бы Малдер ни был, он наверняка по полу катался от смеха.

Лэнгли пытался настроить ноутбук и подключиться к местной допотопной системе связи, но так и не обнаружил сигнала. Больше не существовало сетей, к которым мог бы подсоединиться модем, не осталось ни одной станции общественного или кабельного телевидения. Но вскоре Лэнгли умудрился починить старое любительское радио. Каждую свободную минутку Стрелки перебирали частоты в поисках хоть каких-нибудь признаков жизни — прямо как проект SETI (5), а я частенько составляла им компанию и, изнывая от скуки, уныло вслушивалась в помехи. В один прекрасный день я по обыкновению сидела вместе с парнями и предавалась мечтам, когда внезапно услышала крик Лэнгли:

— Это же Рэнди! С вас, говнюки, миллион долларов!

Сквозь треск послышался мужской голос:

— Вот он, прямо здесь, я его использовал в качестве туалетной бумаги…

Джеймс Рэнди (6). Знаменитый скептик. Мой герой и заклятый враг Малдера. Это его голос сейчас доносился из динамиков — наша единственная связь с миром, оставшимся за этими взрывозащитными дверьми. Из радио лился голос Джеймса Рэнди, а я сидела за завтраком рядом с Пэтом Робертсоном, накануне проиграв Ньюту Гингричу в пятикарточный стад (7) последнюю пластинку жвачки. Да, у Бога определенно своеобразное чувство юмора…

По словам Рэнди, пришельцы, кажется, уже собрали все образцы «хомо сапиенс», которые намеревались взять с собой. Летающие тарелки исчезли, а вместе с ними — безликие повстанцы. Крупные города лежали в руинах, и Рэнди со времен Прошлого так и не встретил пока ни одного живого человека. Когда началось вторжение, он плыл на лодке вместе со своей собакой и две недели спустя вернулся на берег, где и обнаружил, что ни его дома, ни семьи больше нет. Они остались вдвоем — он и его старый пес – и, обустроившись в башне маяка у океана, терпеливо ждали.

И тут же, сама собой, родился вопрос: сидеть и дальше в бункере или выйти наружу? Скиннер и Стрелки проголосовали за то, чтобы остаться, но все остальные мечтали скорее выбраться оттуда. Меня вообще никто не спросил: общество в тот момент уже менялось.

Наконец было принято компромиссное решение — отпереть замки, но остаться внутри. Скиннер и Байерс открыли тяжелую серую дверь, навалившись на нее всем своим весом. Петли заскрипели, и новый мир предстал перед нами во всей своей красе.

Снаружи не осталось ничего живого, кроме оленей, пасущихся в руинах курорта, и собак, разыскивающих своих хозяев. Людей не было. Малдер оказался прав: мир словно внезапно затих.

Мы оказались в довольно выгодном положении во всех смыслах этого слова. Во-первых, у нас всегда оставалась возможность спрятаться в нашей непроницаемой «крепости». Во-вторых, у меня было медицинское образование, у Стрелков — техническое, а у Скиннера и нескольких его друзей — военная выучка со времен службы на флоте. Ну, а у политиков… что ж, у них было множество мнений и идей. Города поблизости уцелели во время взрывов, а значит, радиация не представляла угрозы. А нам теперь предстояло отстроить себе новое жилище.

Конечно, не мы одни знали про бункер. Вскоре из лесов и с дорог, ведущих к долине, стали появляться мужчины с оружием в руках и с рюкзаками на спине. Некоторые из них происходили из этих краев и прожили всю жизнь в горах, другие были в Прошлом военными, которым удалось пережить взрывы, восстания и пчел. За шесть месяцев в колонии «Альфа» осело больше сотни человек, и ежедневно прибывали все новые и новые. Альфа-самцы. Название говорило само за себя: Скиннер никогда не был тихоней.

Разумеется, я взрослая, вполне самостоятельная женщина и могла постоять за себя. И, разумеется, не все мужчины на планете — маньяки-насильники. Но тот факт, что я была в колонии единственной женщиной, отнюдь не облегчал мне существование и со временем вынудил замкнуться в себе. Стоило лишь на секунду замешкаться, как откуда-то, словно по волшебству возникала целая толпа поклонников, готовых помочь с чем угодно: носить дрова, мыть посуду, стирать одежду в ручье. Их взгляды преследовали меня целый день — вездесущие и страждущие.