Не успев додумать эту мысль до конца, я вижу, что Гибсон целует девушку в лоб, а Малдер поднимает ружье. Я открываю рот, чтобы выкрикнуть «нет», но она уже мертва — лежит в луже собственной крови. Ребенка еще можно вынуть, но Гибсон качает головой. Нам все равно не спасти в таких условиях недоношенного младенца.

Нет, этого не может быть. Я скоро проснусь.

Малдер сворачивает спальник, на котором сидел, и счищает с «хамви» снег. И снова все повторяется: я залезаю на пассажирское сиденье, оставив тело девочки падальщикам. К ночи мы оставляем горы позади, и приходится признать — этот кошмар мне не привиделся. Все происходит наяву.

На закате машина останавливается: Малдер выбирает для ночлега викторианский дом с хорошей стратегической позицией — на вершине холма. Перед ним разгуливают олени, поэтому пока Гибсон и Малдер натягивают на «хамви» брезент, наш ужин уже готовится. Не могу понять, почему Малдер так зол. Потому что мы задержались из-за девчонки? Потому что пришлось остановиться в неизвестном доме? Потому что все замерзли и устали? Или просто потому, что сейчас полнолуние? Какой бы ни была причина, исходящие от него волны раздражения почти физически ощутимы и пугают не на шутку. После еды Гибсон, все еще заплаканный, неохотно уводит мальчика с собой, оставляя меня на милость Малдера, который сейчас больше всего смахивает на мечущуюся по клетке пантеру.

— Я не чудовище, Скалли.

Ну, подумать только — он заговорил! Ангелы, должно быть, возрадовались на небесах!

— Я выживал — так же, как ты. Я же не спрашиваю, на что тебе пришлось пойти ради этого.

Я не стреляла в детей, Малдер.

— Я сделал то, что надо было сделать. Тебе доставило бы большее удовольствие наблюдать, как она мучается еще несколько часов кряду? Или убить ее собственными руками?

— Прекрати! — кричу я. — Не смей подслушивать мои мысли!

— Я не виню тебя за то, что ты меня боишься или даже ненавидишь, но никогда — слышишь? — никогда не смей сомневаться в моих чувствах к тебе. Ты единственная, кто имеет для меня значение.

А Гибсон? А твой сын? Он тоже не имеет значения?

— Я подумал, что ты захочешь его взять… Крайчек ненавидит этого ребенка, и Марита давно мечтает от него отделаться. Он хороший мальчик, Скалли, но ты не обязана его любить. Я был к этому готов.

— И что ты сделаешь, если я не захочу его взять? Тоже убьешь? — Лучше уж я буду говорить вслух то, что думаю.

— Нет, отвезу обратно к матери и убью Крайчека, — говорит он, как будто это самая естественная вещь в мире.

— Мне нужны ответы, Малдер. Где ты был, что ты делал? Почему ты не пришел за мной раньше? В кого ты превратился? Я только что видела, как мой лучший друг, не моргнув глазом, застрелил девочку-подростка! Это не тот человек, которого я помню.

— А я в самом деле не тот человек, Скалли. И уже очень давно.

В полном молчании он ведет меня к нашему лежбищу — постеленным на полу состегнутым спальникам. Я молча позволяю ему быстро раздеть себя и жду, пока он снимет рубашку и ботинки. Малдер опускается на колени и тянет меня за собой.

— Ты же помнишь, что это лучший способ согреться, — говорит он без всякого намека на юмор и коленом раздвигает мне ноги, а его руки одновременно сжимают мою обнаженную грудь, покрывшуюся от холода гусиной кожей.

Я слышу в этих словах эхо прежнего Малдера, который, свернувшись рядом со мной там, в лесу, зажимал больное плечо и слушал, как я фальшиво напеваю песню «Three Dog Night». Может, и впрямь от того мужчины не осталось ничего, кроме призрачного сходства с тем, кого я вижу сейчас? Длинные огрубевшие пальцы, которые когда-то давно были такими изящными, приподнимают мои колени, оставляя меня полностью беззащитной. Он не снисходит до просьб, просто дает понять, что сегодня это случится. Я чувствую, как настойчиво упирается мне между ног его затвердевший член. Малдер опрокидывает меня на спину и, подняв вверх мои руки, прижимает запястьями к полу. Я чувствую как кожа на исцарапанных локтях, где только-только образовались корочки, болезненно натягивается.

Ничего не могу с собой поделать: мне страшно, и на глазах появляются слезы. Все, что он делает, кажется настолько отстраненным и неличным: так мужчины трогают проституток, так я прикасаюсь к пациентам. «Ложитесь на кресло и раздвиньте ноги, мэм».

Не делай этого, Малдер. Пожалуйста. Я люблю тебя. И готова отдаться тебе добровольно, но только не так. Не обращайся со мной, как с собственностью. Прошу тебя.

Я не заплачу. Не заплачу.

Малдер останавливается и встает, а я, раздетая, остаюсь дрожать на пыльном полу. От холодной поверхности меня отделяет лишь тонкий спальник. Я могу накинуть на себя второй, но не решаюсь. И вдруг замечаю вспышку света: Малдер возвращается в комнату со светильником в руках, ставит его в угол и снова наваливается сверху. Тусклое пламя бросает отсветы на его лицо, выделяя полные нежности глаза и губы и затемняя впалые щеки. Мой Малдер по-прежнему красив, даже если сам думает иначе.

Мир, похоже, сошел с ума, и Малдер тоже. Этот мужчина вот-вот меня изнасилует. Я пытаюсь убедить себя, что Малдер никогда так не поступит, но в этот раз мне стоит большого труда в это поверить.

Он снова приподнимает мои руки, и я дрожу еще сильнее, а затем склоняется ко мне, словно собираясь поцеловать, но вместо этого просто касается губами чувствительной кожи на сгибе локтя и скользит ниже. Он покрывает поцелуями каждый дюйм моего тела, а прикосновения его губ легкие, словно перышко.

— У тебя такая шелковистая кожа, Скалли. Самое восхитительное, что только можно себе представить… Такая красивая, такая белоснежная. — Целуя мою шею и плечи, Малдер удерживает меня одной рукой, кажущейся совсем темной по сравнению с моей, а другой нежно поглаживает меня между ног. Я слышу, как он шепчет, зарывшись мне в волосы:

— Я люблю тебя, Скалли. Это правда. Тебя одну. Никогда не сомневайся в этом.

И этих слов, произнесенных на полу брошенного дома, в тусклом свете керосиновой лампы, хватает, чтобы все изменить. Я ощущаю тепло его тела, оно согревает меня, и дрожь прекращается. А затем слышу звук расстегиваемой молнии, и чувствую, как Малдер пытается прочитать мои мысли.

— Скажи «да», Скалли, — шепчет он, слегка касаясь губами мочки уха. — Скажи, что хочешь этого.

Согласие едва-едва успевает сорваться с моих уст, как он тут же входит в меня, а я негромко вскрикиваю от неожиданности, не успевая приспособиться к его резким движениям. Может, это странно, но почему-то сейчас мне кажется, что это мой Малдер занимается любовью со мной. Я глубоко вздыхаю и заставляю свои мышцы расслабиться, раз за разом, словно мантру, повторяя про себя его последние слова.

После Малдер неподвижно лежит рядом, пока мое дыхание постепенно возвращается в норму. На секунду его рука накрывает мое лицо. Я испуганно замираю, и лишь затем догадываюсь, что он проверяет, не плачу ли я. Нет, не плачу. Завтра мне будет больно, но он спросил меня, и я сама ответила «да». Конечно, соглашаясь, я не думала, что он будет так груб. Мне не надо уметь читать мысли, чтобы догадаться, что сейчас он без слов просит прощения.

Почему ты поступил так? Что случилось? Секунду назад ты целовал меня, как нежный возлюбленный, а в следующее мгновенье просто использовал мое тело в попытке забыть, что не далее как сегодня застрелил девочку, лишь бы мне не пришлось смотреть, как она страдает.

Да, я прекрасно понимаю, почему ты так поступил.

Малдер, если это помогло тебе забыть, хотя бы на секунду, значит, оно того стоило.

И тебе не надо извиняться.

Я оборачиваю вокруг себя его руки и спокойно засыпаю. Только в его объятиях я чувствую себя в безопасности.

А пробуждаюсь от своего застарелого кошмара: я убегаю через лес от пришельцев, чувствуя вибрацию чипа у себя в шее, и лихорадочно ищу Малдера. Мне нужно обнаружить его первой, раньше них. Я не могу допустить, чтобы его поймали. Малдер трясет меня, чтобы я проснулась, но сон и реальность смешиваются, и я только твержу ему, чтобы он поскорее уносил отсюда ноги. Беги, пока они не добрались до тебя, Малдер!