— Они уже давным-давно добрались до меня, Скалли. Слишком поздно куда-то бежать.
Не знаю, почему, но от этих слов я начинаю плакать, и из моего горла вырываются громкие рыдания, которые грозят перебудить всех в доме. Малдер обнимает меня — так же, как в ту ночь в бункере, словно пытаясь укрыть от призрака смерти. В конце концов я успокаиваюсь, но Малдер не отпускает меня и целует в шею, перебирая пальцами спутавшиеся волосы, затем прижимает ближе к себе, и его губы обхватывают и начинают легонько посасывать мой сосок, на что мое тело моментально отзывается вопреки моему желанию. Сейчас он не вслушивается в то, что я думаю, поэтому мне приходится сказать вслух:
— Малдер, нет. Ты слишком поторопился этой ночью. Пожалуйста. Я не могу опять… Мне больно. Хочешь, я…?
Он яростно трясет головой и опускается ниже, прокладывая дорожку из поцелуев к моему пупку, а потом — ниже. От этих ласк у меня на миг перехватывает дыхание. Малдер осторожно переворачивает меня на спину, его пальцы скользят по внутренней стороне моих бедер, снова и снова, снова и снова… Язык нежно касается моей натертой плоти, прижимается, лижет, очерчивает круги и заставляет меня издать еще несколько невольных криков. Это не вынужденная импровизация, скорее… Извинение. Подарок. Сейчас, доставляя удовольствие мне, Малдер одновременно может почувствовать свой вкус внутри меня, и судя по той нежности, что сквозит в его действиях, он воспринимает это как искупление за свой ранний поступок.
Но внезапно Малдер останавливается, вскакивает на ноги и опрометью вылетает из комнаты.
Это странно, если не сказать больше.
Вернись, Малдер. С тебя причитается оргазм. Или даже два.
Слышатся торопливый топот ног, и в мой спальный мешок забирается Малыш. Я пытаюсь прикрыться, но мальчик так испуган, что, кажется, вовсе не замечает моей наготы. А в соседней комнате что-то ударяется об стену: по звуку это «что-то» очень похоже на человека. Затем я слышу, как кулаки врезаются в тело: не знаю, кто кого бьет, но если они не прекратят, одному из них конец.
— Что происходит? — спрашиваю я перепуганного мальчишку.
— Гибсон подслушивал Малдера, — доносится детский голосок откуда-то со дна спальника.
О господи. Гибсон, видимо, даже не догадывается, какую ошибку совершил: Малдер же изобьет его до смерти. Я поспешно накидываю его рубашку и бегу на шум драки. Малдер задул светильник, поэтому мне приходится передвигаться на ощупь. Я окликаю Малдера, и звуки затихают. Откуда-то слева доносится чье-то тяжелое дыхание, и, протянув руку, я касаюсь мягкой, покрытой потом кожи Малдера.
— Отпусти его, Малдер. Это не Скиннер. Ему всего пятнадцать, и сейчас его заведет даже вид совокупляющихся кошек. Ты же помнишь, каково это — быть пятнадцатилетним, Малдер?
Видимо, да, потому что я слышу, что он встает и отходит в сторону. Гибсон по-прежнему лежит и хрипит, пытаясь вздохнуть, но я не спешу ему помогать.
Просто не хочу.
Малдер не единственный, кто зачерствел за эти годы.
Малыш спрятался где-то около нашей так называемой «кровати», и я ложусь на пол, раздумывая о том, что ждет нас дальше. Не попытается ли Малдер выплеснуть часть своего гнева на меня? Мне не вынести еще одного раунда секса под девизом «любовь-ненависть», и неважно, любит он меня на самом деле или нет. Я просто не смогу подняться завтра утром.
Что-то горячее капает мне на лицо, и я понимаю, что это слезы Малдера, притягиваю его к себе и внезапно чувствую, как все его тело безудержно содрогается в моих объятиях. Он зарывается лицом мне в шею и плачет, рыдая несколько часов кряду, но так и не говорит, почему.
О чем ты скорбишь, Малдер? О том, что слушал, как Скиннер занимался сексом со мной? О том, что сделал меня шлюхой? О том, что убил бы Гибсона за то, что тот повел себя, как ребенок? О том, что стал таким черствым? О том, что вспомнил себя пятнадцатилетнего и понимаешь, как далек ты теперь от того человека? О том, что потерял свою душу? Или обо всем сразу?
К утру Гибсона и след простыл: видимо, ему расхотелось продолжать путь с нами. На деревянном полу той комнаты, где они вчера сцепились, видны следы засохшей крови, но Малдер одевается слишком быстро, чтобы я успела понять, не ему ли принадлежала эта кровь. Меня спозаранку разбудил Малыш: растолкал еще до восхода и заявил, что боится темноты. Не ты один, мальчик, да и темноты тут хватит на всех. С избытком. На завтрак мы едим оленину и снова отправляемся в путь. Малдер, несомненно, замечает, как я морщусь от боли, когда сажусь в машину, но ничего не говорит. Даже не знаю, чувствует ли он себя виноватым.
И снова мы едем на запад.
***
Он увидел стопу божию на подножке ткацкого станка, и он стремился поведать об этом; и потому товарищи провозгласили его помешанным. Ибо человеческое безумие есть небесный разум.
Герман Мелвилл
***
Иногда я чувствовала, что Малдер слушает меня, видимо, проверяя, все ли со мной в порядке. Похоже, он не сразу сумел вычислить мое местонахождение после перехода в новую колонию, но потом стал появляться все чаще и чаще. Когда тот мужчина напал на меня, пытаясь изнасиловать, то, без сомнений, не кто иной, как Малдер отрезал ему руки и оставил тело в лесу, где его и нашли несколько месяцев спустя. Другие, кажется, пришли к тому же самому выводу, потому что тогда я впервые услышала все эти слухи о своем напарнике.
Бывший агент ФБР, обладающий даром читать мысли. Который боролся вместе с повстанцами во время первого нашествия и использовал свой дар, чтобы обвести пришельцев вокруг пальца (или наоборот — зависит от рассказчика). После этого он якобы побывал в каждой точке земли, даже пересекал океаны, а теперь искал какую-то женщину. Другие говорили, что он всего-навсего выслеживал жертву, за которую назначали самую высокую цену, или просто мстил кому-то. Если между колониями начиналась война, там непременно оказывался Малдер и приносил с собой смерть. Если требовалось перевезти что-то через всю страну, через «дурные земли», для этого лучше всего подходил Малдер. А еще легенды гласили, что он был самым жестоким человеком из всех живущих.
Я не знала, во что верить, и поэтому просто ждала. И, не имея возможности уйти, часто думала о том, вернется ли за мной Малдер. Но спустя несколько лет решила, что этому не бывать.
Зато рядом со мной был Скиннер. Колонии «451» и «Альфа» заключили какой-то договор, и в тот вечер, вернувшись домой от пациента, я увидела своего бывшего начальника сидящим на ступеньках моего дома.
— Прости, Скалли.
И все? Ты обманом затащил меня в постель, продал меня, как продают скотину, а теперь надумал извиниться? Я ничего не ответила — просто дала ему пощечину. Скиннер покорно принял удар и молча ждал, не захочу ли я повторить.
Ты обеспечивал мне безопасность и даже убивал ради меня, хотя знал, что я тебя не люблю и не полюблю никогда. Обнимал меня, когда мне было страшно, и занимался со мной любовью, чтобы оградить от этих страхов. А теперь говоришь «прости»?
Ты столько месяцев позволял мне верить, что Малдер где-то там, снаружи, ждет меня, дал мне лучик надежды, который скрашивал мое существование, когда весь мой мир рухнул. И за все это ты хотел лишь секса, пусть никогда не забывал доставить удовольствие и мне, а теперь говоришь «прости»?
Он был прав, у меня чесались руки ударить его еще раз. И еще. Я даже не знала, кто или что внушило мне такую ярость. Вряд ли Скиннер.
— Ты должна знать: Малдер ищет тебя. Я помогу ему, чем смогу, но его больше нет в окрестностях «Альфы». Прости меня, Скалли. Я просто хотел, чтобы тебе ничего не грозило.
Мы молча смотрели друг на друга несколько секунд, а потом он отвернулся.
— Скиннер? — Он помедлил. — Я не была несчастна. И всегда была в безопасности. Ты сдержал данное Малдеру слово.
Это единственное, что я смогла произнести, чтобы хоть как-то дать понять, что прощаю его.
Скиннер ответил мне кивком и, надев капюшон, ушел в одинокую дождливую ночь. Мне пришлось зайти внутрь и запереть дверь, чтобы сдержаться и не побежать вслед за ним и той иллюзией безопасности, что покидала меня навеки вместе с этим человеком.
