— Никто тебя и пальцем не тронет, нам нужен врач — и только, — заверил он меня.

Помню, я подумала: «Мистер, мне плевать, даже если меня заставят рыть канавы. Лишь бы вы не оказались вторым Уолтером Скиннером».

Он сдержал слово. Бояться и впрямь было нечего, никто и не думал меня обижать. Спустя две недели супруга Грейнджера родила здоровых девочек-двойняшек, а я превратилась в местную героиню. И жизнь моя продолжила идти тем же чередом, что и раньше: головные боли, нарывы, порезы, а подчас — огнестрельные ранения. И нескончаемая череда отравлений: консервы уже начинали портиться. Роды и смертельные инъекции тем, кому суждено было умирать в мучениях. Все то же самое, за одним исключением: однажды ночью Малдер снова стал слушать меня.

И тогда я перестала молиться.

***

В божественном промысле нет ничего легкомысленного. Вселенная создавалась не шутки ради, но в обстановке торжественной, таинственной серьезности. Она сотворена загадочной силой, невероятно значимой и могущественной. Изменить это не в нашей власти. Все, что нам остается, — проигнорировать сей факт или признать его.

Энни Диллард

***

Я слышу, как Малдер хрипло смеется в темноте.

— Эх… Где мои пятнадцать лет?

А потом сверху доносится веселый смех девочки, и я понимаю, о чем он. Прошло так много времени с тех пор, как я в последний раз слышала смех Малдера, что мне не удается сдержаться и не поцеловать его. Я ведь уже начинала думать, что он и вовсе разучился смеяться. Малдер охотно отвечает на мой поцелуй, и мне приходит в голову, что в сорок пять люди все-таки знают больше, чем в пятнадцать. Именно об этом мужчине я грезила столько лет, а не о том, который застрелил ребенка и ударил своего сына. И даже не о том, кто спас меня от пришельцев. Уютно устроившись на его обнаженной груди, я жду наступления утра.

На рассвете мы пересаживаемся в другой автомобиль и продолжаем наш молчаливый путь на запад. Здесь, в горах, намного холоднее, и Малдер достает два зимних пальто. Одно протягивает мне, другое накидывает на мальчика. Стало быть, он давно запланировал эту поездку. Но я все равно мерзну: ледяной воздух проникает сквозь открытый люк на крыше нашего «хамви» (1). Гибсон с девчонкой примостились на заднем сиденье, прикорнув друг у друга на плече. А от того Малдера, что вчера смеялся вместе со мной, нынче не осталось и следа: вместо него за рулем сидит молчаливый мужчина с мрачным выражением лица и целеустремленным взглядом.

После обеда его сменяет Гибсон, а Малдер вместе со мной и Малышом дремлет на заднем сиденье. Вчера ночью ни один из нас троих толком не выспался. Гибсон, судя по звукам, долетавшим сверху чуть ли не до утра, тоже. Из-за этой истории с девчонкой я не могу справиться с возникшей к нему антипатией. Наверное, он «слышит» меня, потому что начинает обороняться:

— Если бы она не была со мной, то давно стала бы шлюхой в какой-нибудь колонии, Скалли. Что, по-твоему, лучше?

«Лучше бы мы жили в мире, где заниматься сексом с тринадцатилетними незаконно, Гибсон», — думаю я. Но не произношу этого вслух. Если Прайс и слышит мои мысли, то предпочитает оставить их без комментариев.

Он едет прямо посреди дороги, не обращая никакого внимания на разметку, как человек, учившийся водить в мире без машин. Малдер управлял автомобилем так же, как будто специально стер все воспоминания о Прошлом. Девчонке удается отвоевать пассажирское сиденье: можно сказать, в буквальном смысле, ведь в ее худеньких руках зажато ружье. А Малыш заворожено глядит в окно, за которым все выше и выше вздымаются горные хребты.

А мне по-прежнему не дают покоя одни и те же вопросы. Где ты был до сих пор, Малдер? Почему не приходил за мной? Не вступил в колонию, притворившись моим мужем или взяв чужое имя? В какую из ночей ты зачал этого ребенка? Не тогда ли, когда слушал нас со Скиннером? Судя по возрасту мальчика, очень даже может быть, но неужели ты мог так со мной поступить? Как так вышло, что ты огрубел и изменился настолько, что я с трудом тебя узнаю? Кто ты? Убийца? Мученик? Жертва? Куда ты меня везешь? Почему не хочешь перемолвиться со мной даже словом? Помнишь ли все эти проведенные вместе ночи — долгие разговоры в арендованных машинах обо всем и ни о чем, бесконечные поездки в поисках истины, кофе в пластиковых стаканчиках на заправках и китайскую еду, офис в подвале и наш старый проектор? Помнишь ли ты еще, кем мы когда-то были, Малдер?

В ответ — все то же молчание, хотя я чувствую, что он настроен на мои мысли даже сейчас, когда спит. Машина тем временем перебирается через горы. Гибсон замедляет ход на слепом повороте, и Малдер мгновенно просыпается, схватившись за ружье, из которого вчера стрелял гусей. Девушка подскакивает и кладет оружие на плечо, а Малыш жестом велит мне пригнуться. Мы съеживаемся на заднем сиденье, «хамви» медленно ползет вперед, а девчонка, приподнявшись, осторожно накидывает на капот маскировочную ткань. Раздается несколько выстрелов, и в ответ Малдер дважды нажимает на курок. Звук пуль, пробивающих плоть, вызывает у меня тошноту. Шины издают омерзительный скрежет, когда мы торопливо заворачиваем. Ну вот, кажется и все. Малыш снова садится и тянет меня за рукав, а Малдер приставляет ружье к дверце и опять засыпает. Во сне он еще больше напоминает моего Малдера.

Гибсон, в отличие от последнего, не так внимателен к желанию других сходить в туалет, поэтому к тому моменту, как я решаюсь попросить его остановиться, Малыш и девчонка уже не находят себе места. Не сказав в ответ ни слова, Гибсон жмет на тормоз. Честное слово, чего бы только не дала за возможность затеять очередную дружескую перепалку с Малдером, как раньше. Даже согласилась бы на вполне себе горячий спор: мне уже здорово не по себе от того, что практически все вокруг меня слушают мысли друг друга и ничего не говорят.

Я тяну время как можно дольше и отвожу Малыша в женский туалет в уцелевшем туристическом центре. Он прекрасно функционирует: женщины больше им не пользуются, благо их почти не осталось, да и тяжеловато было бы сломать конструкцию, которая недалеко ушла от простой ямы в земле. На стойках до сих пор лежат брошюры, и я на ходу беру несколько, надеясь чем-нибудь занять мальчишку. Потом мы решаем немного пройтись, чтобы поразмять ноги, и я показываю Малышу, как лепить снежки и как в них играть. К моменту нашего возвращения девочка уже нетерпеливо ходит взад-вперед, а на бесстрастном лице Малдера наконец появляется хоть какое-то выражение — крайнего раздражения.

Малдер и Гибсон, судя по всему, спорят без слов, указывая попеременно то на девчонку, то на машину. Малыш немедля решает «перевести» для меня эту дискуссию:

— У нее скоро родится ребенок, раньше срока. Малдер хочет оставить ее здесь, а Гибсон — подождать и взять и ее, и ребенка с нами. Он говорит, что ты ей поможешь и что он ее здесь не бросит. А Малдер говорит, что она все равно умрет, и лучше ее сразу застрелить. Что не так уж мало шлюх осталось в мире, чтобы Гибсону некого было трахать, кроме как малолетку…

Малдер и Гибсон замирают, когда Малыш произносит эти слова вслух, и спор мгновенно прекращается. Малдер распаковывает несколько спальников и раскатывает их на полу на первом этаже туристического центра. А затем принимается собирать дрова: значит, мы остаемся.

Через несколько часов я замечаю, что девчонка не прекращая нарезает круги по покрытому оранжевой плиткой полу. Ей явно становится хуже. Гибсон ходит за ней, изнывая от волнения, а Малдер, привалившись спиной к стене и положив рядом ружье, смотрит прямо перед собой. Малыш сидит у него под боком, молча, словно пребывая в каком-то странном забытьи, как ребенок, переживающий свою первую бомбежку во время войны.

Следующий день не приносит никаких изменений, кроме того, что девочка теперь лежит на полу, поскольку ходить уже не может. У меня с собой есть сумка, в которой найдется скальпель и основные медицинские принадлежности, но там нет подходящих инструментов, чтобы сделать кесарево, которое ей и требуется. Если бы поблизости была больница, я бы отвезла ее туда, но мы сейчас находимся прямо посреди Скалистых гор. Малдер прав: она умрет. У меня с собой есть старый добрый демерол, но, боюсь, его не хватит, чтобы избавить ее от страданий. Может, удастся унять боль на несколько часов, но в конце концов…