— Это произошло в конце февраля. Ребекка перехаживала два дня и чувствовала себя совершенно несчастной. Я допоздна засиживался в офисе, пытаясь наверстать время, так как я хотел взять отпуск после рождения ребенка. Отец подарил мне папку для старшего юриста. Я никому не говорил, что совершенно не готов взять на себя такую нагрузку. Я пытался бороться с этим.

Гордость взяла верх. Я положил слишком много времени на дела и в связи с этим мой брак затрещал по швам. Мой отец должен был лучше подумать, прежде чем назначать меня старшим юристом. Но, видимо, он хотел заставить меня бороться. Сейчас я это понимаю. Назначая меня, он наказывал меня за неповиновение. Чего он не мог предугадать, так это моего желания доказать, что он ошибался, ему и всем остальным, кто еще сомневался. Я должен был доказать, что столь же хорош и достоин имени, которое ношу.

Я никогда не забуду ту ночь. Никогда за всю свою жизнь. Я был вдали много дней, разгребая те дела, и на сон мне оставалось лишь часа три. Отношения между мной и Ребеккой становились все более напряженными. Я бы предположил, что это случилось из-за моего столь долгого отсутствия. Мы пришли на день рождения Гэвина в дом моих родителей. Между тем мой отец был в редкой форме недовольства качеством моей работы. Такое чувство, что я стоял перед выбором между Эйденом и Ребеккой всю ту ночь. И я выпил. Ну, может, стаканчика два, — холодный смех вырывается сквозь поток слез. — Тогда еще я мог справиться со своим пристрастием к алкоголю. По крайней мере, я так думал.

Слова плавно льются. Неважно, как сильно я пытаюсь остановить рыдания, они становятся все безудержнее.

— К концу ночи я был таким измотанным и расстроенным, — я молчу. Всхлипы сотрясают мое тело, как и все, что почти в течение семи лет я пытаюсь скрыть. — Я не должен был садиться за руль в ту ночь, — закрываю глаза. Ужасно как их жгло непролитыми слезами. В своей голове мне все виделось настолько ясно, как будто произошло только вчера. — Пока мы ехали домой, я сказал Ребекке, что опять оставлю ее одну и поеду в офис. Было очень поздно, но столько дел нужно было еще переделать. Она взорвалась. Она обвинила меня в измене. Она кричала, что больше неинтересна мне, потому что толстая и беременна. Я пытался объяснить ей, какое сейчас на меня оказывается давление, но она не хотела меня слушать.

Каждый волосок на моем теле топорщится из-за воспоминаний и той боли, которую они причиняют. Я наклоняю голову к груди, сглатывая слезы, бегущие по губам. Я пытаюсь сделать глубокий вдох, но получаются лишь короткие всхлипы. И я утешаю себя тем, что вообще могу дышать, хотя боль так велика, что лучше бы и не дышать вовсе.

— Я помню, как орал на нее, говорил, что никогда не изменю ей, что все, что я делаю, это для нее и ребенка. В ее словах было столько яда. Мы дрались раньше, но она никогда не пыталась унизить меня до глубины души. Когда я убедил ее, что у меня нет ни с кем романа, она заявила, что спала с Эйденом последние восемь месяцев.

Ее слова эхом проносятся у меня в голове.

— Она сказала, что, раз меня все время не было дома, она нашла отличного парня, чтобы потрахаться. Этим парнем оказался Эйден и секс с ним вышел отличным.

Маккензи прижимает обе руки ко рту, сдерживая всхлипы:

— О, Боже, нет!

Я киваю, закусив нижнюю губу. Как же тяжко. Боль сильнее по сравнению с разрывающим грудную клетку надрывом. Я закрываю глаза, вновь переживая тот вечер:

— Мы так орали друг на друга, отбросив всяческие приличия, что я и не заметил, когда нас вынесло на встречную полосу. Асфальт был совершенно скользким после дождя. Очнулся я только когда раздался гудок грузовика, летящего на встречу.

Образы той ночи с ужасающей реалистичностью проносятся перед глазами. Визг шин. Крики Ребекки. А потом — чернота.

— Меня занесло, — восклицаю я, — и я потерял контроль. Это последнее, что я помню до того, как пришел в себя. Огни вспыхивали вокруг меня. Ужасный надсадный рев сирены пронзил мои уши. Врач пыталась разговаривать со мной, но я ничего не слышал. Все, что меня волновало на тот момент, это Ребекка и ребенок. Я повернул голову и увидел ее рядом в кресле без сознания. Я орал на врачей, чтобы забыли обо мне и сосредоточили все внимание на ней, — я начинаю раскачиваться взад и вперед. Воспоминания не дают спокойно усидеть на месте.

Маккензи сидит словно парализованная. В шоке после моих слов, если я верно вижу через свои залитые слезами глаза.

— Дальше нас отвезли в травмпункт, где моя милая маленькая девочка вошла в этот мир. Но вместо того, чтобы радоваться ее рождению, мне пришлось скорбеть о ней из-за ее смерти.

Каждое произнесенное слово, словно ножом разрезает грудь, бередя старые раны. Я пытаюсь стереть тыльной стороной ладони слезы с лица. Достоинство кончилось напрочь. Я не могу смотреть на Маккензи. Даже если бы и смог, то не разгляжу её за потоком льющихся слез. Мое тело сотрясают рыдания, рвущиеся из моей груди. Моя сладкая девочка ушла из-за меня. Маккензи кладет руку мне на ладонь. Я поворачиваю ладонь вверх, переплетая наши пальцы. Ее прикосновение должно было успокоить меня, но в том состоянии горя и отчаяния, в котором я сейчас нахожусь, успокоиться крайне сложно.

— Они вручили мне ее бездыханное тельце. Она была завернута в какое-то розовое одеяльце. Она была такой крошечной. Такой красивой. Я помню, как держал ее на руках в первый и в последний раз. Она была настолько беленькой, что даже видны были залысины. Ее маленькие глазки были закрыты. Казалось, она просто спит, — я задыхаюсь от горя при воспоминании образа моей девочки у себя в голове. — Она была маленьким ангелом, посланным специально для меня, с такими совершенными ручками и ножками. И я убил ее.

— Это все твоя вина! Ты убил ее! Меня тошнит от тебя! Я ненавижу тебя! Ты убил нашего ребенка, ублюдок! Ты ничем не лучше своего отца! — слова Ребекки сворачивают кровь до сих пор.

— Я не видел ничего вокруг, кроме маленькой девочки у себя на руках. Мир обезумел вокруг меня, но это не имело никакого значения. Там были только я и Отэм. Я смутно помню, но, кажется, Ребекка орала медсестре, чтобы она забрала у меня ребенка, что я не заслуживаю даже прикасаться к ней, не то, что держать. Когда, наконец, медсестра забрала ее из моих рук, я рассыпался по полу лужей слез. Все мои надежды и мечты рухнули вместе с той маленькой девочкой и некого было винить, кроме себя.

Горе застревает в горле, душа меня, мешая мне дышать.

— Это должен был быть я, Микки, — хриплю я, почти свернувшись в кокон в агонии. Кулаки врезаются в матрас. Ненависть к себе обрушивается на меня. — Я должен был умереть в ту ночь, не она. Это я был тем, кто выпил и не обращал внимания на дорогу. Я проведу остаток своей жалкой жизни, пытаясь сделать что-то хорошее, но правда в том, что я почти ничего не могу сделать. Ничего не могу, чтобы вернуть мою девочку к жизни, — я останавливаюсь. Легкие растягиваются под глубокий всхлип и становится нечем дышать.

Маккензи порывисто обнимает меня, утягивая в свои теплые объятия.

— Ты не можешь винить себя за это, Энди, — я хочу успокоить ее, но не могу позволить. Она должна возненавидеть меня. Я заслуживаю ее ненависть. Я и сам ненавижу то чудовище, которым я был.

Я вскакиваю с кровати, стараясь держаться подальше от нее.

— Разве ты не видишь? — я машу руками в воздухе, переходя на крик. — Я не заслуживаю твоей симпатии. Я убил свою дочь. И если бы не мой отец, я бы сейчас, наверное, сидел в тюрьме, — ногтями я скреб себе кожу.

— Тюрьма? — переспрашивает она. — Это был несчастный случай.

— Это не то, во что верит великий граф Саффолк. Он звонил в пару мест и ему сделали одолжение, обвинение сняли. Если бы не он, меня бы обвинили в убийстве, — я всхлипываю в очередной раз, стараясь все высказать до того, как она снова меня покинет. Теперь уже навсегда. Никакого другого выхода я не вижу. Особенно после того, как она узнала, что я был убийцей. — Вот почему я начал пить запоем и вот почему ушел, едва Оливия объявила, что беременна. И почему мне пришлось почти бежать из этой квартиры сегодня утром. — Мечась по маленькой комнатушке отеля, я чувствую себя, словно зверь в клетке. Тот, кто вкусил свободы, знает, сколько счастья она приносит, особенно когда он застревает в клетке. Мое прошлое становится моей клеткой, моим адом, и я заслуживаю, чтобы оставаться в ней. — Быть рядом с ребенком для меня настоящий кошмар. Все воспоминания об Отэм разом просыпаются во мне. Я вижу, кем могла бы быть моя девочка и это большее, с чем я могу справиться.