— Чужая слабость порождает насилие, Джонни почти так же славно, как другое насилие. Не забывай…
Что Мориарти хотел сказать этим? Джон был так распалён, что даже постарайся, не смог бы вникнуть. Остатков разума хватало только на то, чтобы не останавливаться в том, что уже получалось. Даже кровь на губах Джима была сладкой. Этого было слишком много и одновременно так мало.
Джон с удовольствием впечатал кулак в солнечное сплетение, ощутив, как Джим от неожиданности прикусил его язык и поражённо отстранился назад, падая на матрас. Его глаза закатились, обнаружив розоватые белки, затрепетали хищные ноздри, кровоточащие губы округлились в стоне. Джон зажмурился, ощущая ответную реакцию, и лихорадочно задрожал, кончая на этот раз ярко, пронзительно и по живому.
Где-то за стенкой часы пробили полночь. Только полночь, а он уже был выжат досуха.
========== Отрицание ==========
Оглушительный детский смех и солнечные блики на острых травинках. Лёгкий стремительный и чуть неуклюжий бег, больше похожий на полёт.
Странно было сейчас вспоминать прошлое, а в особенности ту его часть, что была связана с детством. Джон видел себя со стороны, шестилетним мальчиком. Почему-то этот эпизод он помнил со стороны, не своими глазами, будто разделился надвое — себя настоящего и прошлого. Он продолжал оставаться в стороне, когда его шестилетняя версия бегала по лужайке за кузнечиками и стрекозами. Джон плохо помнил тот день. Кажется, они гуляли в парке с отцом. Гарри нигде не было видно, скорее всего, её с ними и не было. И это совсем не удивляло.
В большой стеклянной банке уже было не менее десятка кузнечиков и всего одна стрекоза. Джон не мог вспомнить, что потом сделал с таким уловом насекомых. Наверное, не в них было дело. Обзор на мальчика ему загородила фигура мужчины в светлом пуловере и в лёгких льняных брюках. Сначала Джон подумал, что это отец, потому что маленький Джон, увидев его, поспешно закрыл банку и сломя голову побежал навстречу. Он что-то прокричал ему, но кроме шума ветра в траве, взрослый Джон ничего не услышал. Мужчина подхватил мальчика на руки, и только теперь Джон понял, что этот человек не мог быть его отцом. Его папа имел такие же светлые волосы, какие были у Джона сейчас, только он намного раньше начал лысеть. Это просто не мог быть он.
Маленький Джон что-то говорил незнакомцу и показывал пальцем на взрослого Джона. Мужчина стал поворачиваться, чтобы взглянуть, на что его просят посмотреть, но прежде, чем Джон смог увидеть хотя бы его профиль, снова очнулся в постели с разгорячённым суккубом. Все вопросы, связанный с воспоминанием, если это был оно, тут же истёрлись из его мыслей, как зыбкий сон.
***
На улице уже давно сгустилась ночь, а в спальне Джона Уотсона вокруг кровати сиял жёлтый потусторонний свет, будто демон, желая, чтобы любовник не отводил от него глаз, зажёг вокруг кровати сотню невидимых свечей.
Танец продолжался. Не было какого-то перехода. Они перетекали из одной позы в другую, не сговариваясь, будто знали друг друга тысячу лет, по микродвижениям и взглядам, коротким стонам и капельке пота на виске, понимая, куда двигаться в следующий миг.
Сейчас Джон сам раскинулся на простынях и лениво следил за тем, как суккуб так знакомо, как в его утренней фантазии, не отрывая пронизывающего взгляда, двигал сжатыми губами по его члену, почти утыкаясь носом в светлые волоски в паху, в то время как его горячие ладони гладили по внутренне стороне бёдер. Джону казалось, что когда он кончит — в какой раз? Он не вёл счёт, потому что они давно слились в лихорадочную агонию движений, поцелуев-укусов и прикосновений везде и всюду… Ему бы в голову не пришло, даже посмотреть на часы, — но он точно знал, что в этот раз умрёт. Не от какого-то сногсшибательного оргазма, а просто, потому что потратит на него свои последние силы.
Он наконец-то пришёл в себя. Он как будто вспомнил, где он и с кем, с чего всё началось. Чувствовал сам, а не через призму наведённой похоти, возможно, именно по этой причине все последующие прикосновения уже не казались такими яркими. Тело онемело. Оно слишком перенасытилось ощущениями, удовольствием и похотью. Он продолжал чувствовать умелые движения тёплого рта и сжимающее головку горло, и то, как в задний проход проскользнули два пальца, так чувствительно нащупав простату, но едва ли он мог испытать от этого больший восторг, чем многие разы до этого, которые были так же ярки.
Он кончил почти механически, потому что так было устроено его тело. Суккуб отстранился, сыто облизывая с губ белое. Что-то в нём неявно менялось прямо на глазах. Как будто взгляд стал более хищным, в улыбке всё чаще мелькал оскал звериных клыков. Когти не мерещились, они действительно обозначились на изящных руках. Он становился мощнее и одновременно грациознее, как большой хищный зверь из дикого леса.
— Какой же ты отзывчивый. Как жаль, что ночь не может быть вечной, — Джим довольно улыбнулся и снова сполз ниже, встав между его разведённых ног на колени. — Джонни-Джонни, у меня для тебя грустные новости. Мы скоро расстанемся. Это будет последний раз. Знаешь, я уже наполнен почти под завязку, но сейчас это будет нечто особенное.
За его спиной из ночного воздуха распахнулись, как два лепестка чудовищного цветка кожистые нетопыриные крылья, огромные настолько, что задевали стены и царапали острыми косточками пол. Они на секунду окутали демона, отгородив от Джона непроницаемой ширмой, а когда раскрылись, суккуб предстал уже полностью преображённым в свой истинный облик, свой боевой костюм, хотя ничего из одежды на нём так и не появилось. Помимо вполне ожидаемых рогов и хвоста, его ноги трансформировались в когтистые рептильи лапы, когти уже не казались, они были на самом деле, чуть более непристойно обозначились соски на припухлой груди, но более всего пугали железные шипы, сверкавшие на гипертрофированном члене. Это казалось устрашающим и лишним, их вид невольно приводил в ужас. Только лицо осталось прежним, потому что не будь его, это был бы кто-то совсем другой.
— Нравлюсь? — спросил Джим, самодовольно, потому что знал ответ наперёд. — Скажи, что я нравлюсь тебе таким? Девочки любят комплименты…
— Нравишься, — прошептал Джон, потому что это было правдой.
Еле касаясь острых шипов, суккуб провёл рукой по своему устрашающему члену вниз, приподнял подтянутую розовую мошонку, продемонстрировав влажные от смазки половые губы.
— Видишь, как у меня там красиво. Я бы мог стать твоей невестой. Твоей мёртвой женой. Каждую ночь ты бы наполнял меня доверху…
Суккуб одним слитым движением сел на член Джона и, нарочито медленно и тягуче завертел бёдрами.
— Скажи, что любишь меня, — попросил он, как просят сказать врача, что диагноз не смертелен и существует лекарство.
— Я люблю тебя, — ответил доктор Уотсон.
— Как это хорошо, потому что я тоже тебя люблю, Джонни. А потому спрошу тебя ещё раз. Дам тебе последний шанс. Я щедр… — Сейчас его можно было назвать прекрасным, таким добрым и сострадательным. — Измени своё желание. Попроси другое. Что угодно попроси, Джонни, и я выполню это с радостью, даже если это и вправду невозможно. Синий звук, горький свет… Откажись от Шерлока. Он не нужен тебе…
— Нет.
Душная сладость исчезла, теперь пахло дымом, свечным воском и горькой полынью. Свечение вокруг кровати сменилось на красное, превратив лицо Джима в зловещую маску. Воздух стал горячим и сухим, как в афганской пустыне. Он обжигал лёгкие, его было мало, и приходилось вдыхать больше и чаще, забывая порой выдыхать. Джону показалось, что он начал слышать шёпот, временами хриплый, иногда напевный, срывающийся на вой. Он раздавался откуда-то из вне, но Джону казалось, что он звучит в его голове. Это сводило с ума и сжимало сердце ледяной рукой.
Суккуб размеренно двигался в своём особенном ритме, раскинув руки и закинув голову к небу, всему безграничному космосу, точно совершал грандиозный обряд.
— Ты зря выбрал это желание, — с жаром шептал он. — Я предупреждал тебя, что оно потребует слишком большую жертву. О, ты даже не представляешь, насколько окажется велика цена. Но ты получишь своего друга-детектива. Он будет снова рядом, снова живым. Не сразу. Но ты успеешь возненавидеть его. Шерлок будет изломан смертью и болен жизнью. Так несчастен, бедняжечка…
