Второй из Красноголовых лежал спиной к Эвдене в нескольких шагах от нее, и по голове его текли струйки, еще более красные, чем его волосы. Он пытался встать на ноги. Эвдена думала только о том, чтобы помешать ему подняться, она кинула в него топор, но промахнулась и увидела, как он повернул и, обежав маленькую Си, помчался сквозь тростник. На мгновение на тропе показался Змея, но тут же она увидела его спину. В воздухе мелькнула палица, и Эвдена заметила, как лохматая, с запекшейся на волосах кровью голова Уг–Ломи нырнула в заросли вслед за Змеей. И тут же раздался его пронзительный, почти женский визг.

Пробежав мимо Си к папоротнику, где торчала рукоятка топора, Эвдена, еле переводя дыхание, обернулась и вдруг увидела, что на поляне, кроме нее, осталось только три бездыханных тела. Воздух звенел от криков и воплей. Голова у нее кружилась, перед глазами все плыло, но тут ее пронзила мысль, что на львиной тропе убивают Уг–Ломи, и, с невнятным возгласом перескочив через тело Бо, она помчалась вслед за Уг–Ломи. Поперек тропинки лежали ноги Змеи, его голова была скрыта в тростнике. Эвдена бежала, пока тропинка не повернула и не вывела ее на открытое место возле ольхи, и тут она увидела, что оставшиеся в живых люди племени бегут к становищу, рассыпавшись по склону, словно сухие листья, гонимые ветром. Уг–Ломи уже настигал Кошачью Шкуру.

Но быстроногий Кошачья Шкура ускользнул от него; не смог он догнать и молодого Вау–Хау, хотя преследовал его, пока не очутился далеко за холмом. Уг–Ломи был полон воинственной ярости, а кусок копья, застрявший у него в плече, действовал на него, как шпора. Убедившись, что ему не угрожает опасность, Эвдена остановилась и, тяжело дыша, смотрела, как вдалеке маленькие фигурки поспешно взбегают на холм и одна за другой скрываются за его гребнем.

Скоро она снова оказалась в одиночестве. Все произошло удивительно быстро. Дым Брата Огня ровным столбом поднимался над становищем к небу, точь–в–точь как еще недавно, когда старуха стояла на склоне, вознося моления льву.

Ей показалось, что прошло очень много времени, прежде чем Уг–Ломи снова показался на вершине холма. Тяжело переводя дыхание, он с торжествующим видом подошел к Эвдене, стоявшей на том самом месте, где несколько дней назад племя оставило ее в жертву льву. Волосы падали ей на глаза, лицо горело, в руке она сжимала окровавленный топор.

— Ва! — закричал Уг–Ломи и потряс в воздухе палицей, теперь красной от крови, с налипшими волосами. Он с признательностью посмотрел на бившуюся вместе с ним Эвдену. И она, взглянув на него, сияющего от счастья, почувствовала, как слабость разливается по ее телу, и заплакала и засмеялась.

При виде ее слез сердце Уг–Ломи сжала какая–то непонятная ему сладкая боль. Но он только громче крикнул: <Ва!> — и потряс топором. Как подобает мужчине, он велел Эвдене следовать за собой и, размахивая палицей, большими шагами направился к становищу, словно он никогда не уходил от племени; перестав плакать, Эвдена торопливо пошла за ним, как и подобает женщине.

Так Уг–Ломи и Эвдена вернулись в становище, из которого за много дней до того убежали от Айи. Возле костра лежал наполовину съеденный олень, точь–в–точь как это было до того, как Уг–Ломи стал мужчиной, а Эвдена — женщиной. И вот Уг–Ломи сел и принялся есть, и Эвдена села рядом с ним, как равная, а все племя смотрело на них из безопасных убежищ. Через некоторое время одна из старших девочек, робея, пошла к ним с маленькой Си на руках, и Эвдена позвала их и предложила им пищи. Но девочка испугалась и не захотела подходить к ним близко, хотя Си рвалась от нее к Эвдене. А потом, когда Уг–Ломи кончил есть, он задремал и наконец заснул, и мало–помалу все остальные вышли из своих убежищ и приблизились к ним. И когда Уг–Ломи проснулся, все (если не считать того, что нигде не было видно мужчин) выглядело так, будто он никогда и не покидал племени.

И вот что странно, хотя так это и было: пока Уг–Ломи сражался, он забыл о раненой ноге и не хромал, но, после того как он отдохнул, он стал хромым и хромал до конца своих дней.

Кошачья Шкура, и второй из Красноголовых братьев, и Вау–Хау, который искусно обтачивал кремни, как это делал раньше его отец, убежали от Уг–Ломи, и никто не знал, куда они скрылись. Но через два дня они пришли и, сидя на корточках поодаль в папоротнике под каштанами, смотрели на становище. Уг–Ломи хотел было их прогнать, но гнев его уже остыл, и он не тронулся с места, и на закате они ушли. В тот же день они набрели в папоротнике на старуху, там, где Уг–Ломи наткнулся на нее, когда преследовал Вау–Хау. Она лежала мертвая и в смерти стала еще безобразнее, но тело ее не было тронуто. Шакалы и стервятники, отведав, оставили ее — она была поистине удивительной старухой!

На следующий день мужчины пришли снова и сели ближе, и Вау–Хау держал в руке двух кроликов, а Красноголовый — лесного голубя, но Уг–Ломи встал и на глазах у женщин насмехался над пришедшими.

На третий день они сели еще ближе — у них не было ни камней, ни палок, только те же дары, что и накануне, а Кошачья Шкура принес форель. В те времена людям редко удавалось поймать рыбу, но Кошачья Шкура часами тихо стоял в воде и ловил ее без всякой снасти. И на четвертый день Уг–Ломи дозволил им с миром вернуться в становище и принести с собой пищу, которую они добыли. Форель съел Уг–Ломи. С этого дня и на многие годы Уг–Ломи стал главой племени, и никто не осмеливался противиться его воле. А когда пришло его время, он был убит и съеден точно так же, как Айя.

Моравия любит солнце и вся тянется навстречу ему. Самые высокие горы — на севере, самая большая низменность — на юге. Посредине — удивительно живописный горный кряж Крас с зияющими бездонной глубиной пропастями и сталактитовыми пещерами.

Все воды ее по склонам гор устремляются на юг, лишь у самой границы сливаясь в один могучий поток. Это Крас не давал им объединиться раньше. Это он разделяет Моравию: в западной половине все воды вбирает в себя своенравная Дыя, восточная — отдает их реке Мораве. Обе реки сливаются далеко на юге, в краю болот. Древнее слово «морава» означает «трясина».

Там, где мощная Дыя последней большой дугой обнимает известняковые Павловские горы, находится поселение Дольни Вестонице — поселение, известное сегодня всему миру. В слое желтой гончарной глины, на котором оно стоит, в 1924 году было найдено множество костей мамонтов и других давно вымерших животных и обломки кремневых орудий. Так ученые узнали о том, что здесь, под Павловскими горами, на берегу реки, в далекие–далекие времена было большое становище древних охотников.

МОЛОДЫЕ ОХОТНИКИ

Солнце уже взобралось на вершину гор, и его теплые лучи купаются в озерках и заводях огромной низменности.

Кто знает, куда катится река Дыя. Могучая, она извивается по низменности, растекаясь рукавами, пробегает через заросшие тростником болота. Иногда и не разберешь в буйной зелени, где вода, а где земля. Йиглава и Свратка сплетают на бескрайней равнине свои раскидистые рукава, и трудно сказать, где, собственно, они вливаются в Дыю. Тучи комаров и мух носятся над болотистой низменностью; они жалят всех, кто попадается им на пути: животных и людей, кочующих по этому обширному краю. Кто может, спешит укрыться от насекомых в лесах и на склонах гор.

На холме близ Дыи играет стайка голых детей. Свежий ветерок отгоняет надоедливых комаров и злых мух. Еще минуту назад мальчишки ни за что не хотели принимать в игру девчонок, даже замахивались на них камнями. Ведь мальчишки скоро станут охотниками, будут сражаться с медведями, мамонтами и носорогами! А девчонки? Они умеют только готовить пищу да выделывать звериные шкуры!

Мужчина — это господин, даже если он всего–навсего мальчишка, который и тетиву–то как следует натянуть не может.

Однако скоро, захваченные игрой, позабыв недавние распри, и девочки и мальчишки уже весело играют в прятки. Что им законы разделения первобытного общества, — все одинаково ловки, одинаково быстро бегают, прыгают, лазят по деревьям. И даже самые маленькие не отстают от старших. Один малыш ушиб плечо и голову, на колене — огромный синяк. Глаза полны слез, он так и кривится от боли. Его окружили остальные ребята и замерли в ожидании — не поднять ли на смех расплакавшегося малыша. Но малыш не плачет, грязной ладонью вытирает глаза, шмыгает носом и улыбается.