Капли дождя стекают по окну, и мир расплывается. Или это слезы стоят в карих глазах? Серый осенний мир, на который она смотрит из окна маленькой квартирки в маггловском районе на окраине Лондона и который изо всех сил старается казаться счастливым. Маггловский мир такой и есть. В нем не было войны. В нем кипит жизнь. Люди перебегают улицу, то тут, то там, колеса машин расплескивают воду из луж. Странные они, эти маггловские машины, непонятные. Здесь все непонятное. Но это и к лучшему. В мире магглов почти ничто не напоминает о магии. Только волшебная палочка в кармане джинсов. Она почти ею не пользуется. Пытается быть нормальной. Хотя это самое ненормальное, что она может делать. Но разве она виновата, что после всех бед и разрушений, причиненных магией, она не хочет колдовать? Позже она, конечно, снова возьмет в руки палочку, ведь она чистокровная колдунья, без магии она не смыслит своей жизни, но это будет позже, не сейчас.
Демельза Робинс родилась в магическом мире. Мире ярких вспышек заклинаний и бурлящих зелий в котлах, мире, где можно исчезнуть с громким хлопком и появиться в другом месте, просто подумав об этом, мире, где на метлах летают, а не метут ими пол. И она тоже летала. Носилась по квиддичному полю в красной форме, уворачиваясь от бладжеров так ловко, как, наверное, не удавалось никому до нее, и раз за разом забрасывала квоффл в кольцо. Пока власть не захватил лорд Волан-де-Морт и всё не сломал.
Едва ли не первым, что сделали Пожиратели Смерти, освоившись в Хогвартсе, был запрет квиддича. Почему? Видимо, посчитали, что это недостойно отпрысков магической аристократии. А для полукровок и магглорожденных – слишком большая роскошь. Метлы конфисковали, квиддичные раздевалки заперли, а поле так и простояло пустым, пока не сгорело в Битве за Хогвартс, оставив после себя только пепелище, напоминающее о том, что когда-то здесь собирались десятки детей, громкими криками подбадривая команды своих факультетов. А ей даже сделали выговор, как и многим другим чистокровкам. Леди Робинс не должна носиться по полю на метле, как какая-нибудь дикарка! Леди. Дурацкий, никому не нужный титул, про который уже и не помнит-то никто. Она не леди. И никогда не хотела ею быть.
Сначала она думала, что не справится без этого. Глупая детская убежденность, что ей не прожить без квиддича, что он для нее всё. Ей ведь было всего шестнадцать лет, можно было позволить себе возомнить, что без этого ее жизнь не имеет смысла. Пока она не увидела, что теперь творится в школе. Даже чистокровные слизеринские аристократы вжимались в стены, когда Кэрроу проходили мимо них. Только бы их не заметили, только бы не решили, что они что-то делают неправильно. Она тоже пряталась. Даже она, бесстрашная гриффиндорка, чистокровная волшебница, Демельза Робинс, пыталась всеми силами избежать чересчур пристального внимания к себе. Хватило одного раза, одного слишком дерзкого взгляда в сторону Алекто, чтобы понять, что даже «чистая» кровь может не спасти от внезапного и беспричинного гнева Пожирательницы. Оставшийся на груди шрам служил напоминанием об этом до сих пор. А что говорить о других? Полукровки рыдали в туалетах после очередной встречи с Пожирателями, на уроке ли или в Большом Зале. Твоя мать - магглорожденная? Или хуже того, вообще маггла? Получи за это пару Режущих и Круциатус. О магглорожденных и говорить нечего. Самые беззащитные из них ходили с вечно заплывшими лицами, не успевали пройти одни синяки, как появлялись новые. Но именно среди них возникли первые очаги сопротивления. Так называемая Армия Дамблдора не в счет, она действовала тайно, понимая, что лучше не выдавать себя и не совать голову в пасть к Василиску. Зато среди магглорожденных нашлись те, кто не побоялся этого сделать. Нет, они не бросались на Кэрроу с волшебными палочками наперевес и не устраивали для них ловушки. Они молча поднимались с пола после каждой новой пытки, сверля Пожирателей полным ненависти взглядом. И этого Кэрроу боялись куда больше всех надписей на стенах вместе взятых. Они не могли сломать так ненавидимых ими маггловских отродий.
Демельза не знала, когда она начинала испытывать запретные чувства к одному из этих отродий. Ведь разрешена только ненависть к низшей касте волшебников, а вовсе не восхищение тем, как он снова и снова поднимается после очередного Круциатуса, выпрямляясь во весь рост и гордо вскидывая подбородок, или защищает от этих чудовищ младшего брата. Или желание прижать эту светловолосую голову к своей груди и солгать, что все будет хорошо, только бы снова увидеть улыбку на этих губах и в этих ярко-голубых глазах. И слушать этот голос с ирландским акцентом, говоривший все то, о чем думала она сама. Он понимал ее лучше, чем кто-либо другой. А она запоздало заметила, какой он сильный и красивый. Будто не училась вместе с ним с первого курса.
Колин фотографировал ее, когда она сидела на диване в гостиной и пыталась делать уроки или просто смотрела на пламя в камине, мог караулить часами, пока она случайно не сядет так, как ему понравится, и щелкал фотоаппаратом. Перебирал ее вьющиеся темно-каштановые волосы, когда она клала голову ему на грудь и засыпала, уверенная, что в этих сильных руках ей ничего не грозит. Говорил, что она очаровательная. Они целовались в пустых коридорах, где никто не мог их увидеть, и держались за руки под партой, пока Кэрроу расхаживала взад-вперед перед доской, поливая грязью неволшебников. И прятались от всего мира в спальне, за задернутым пологом, занимаясь любовью, а она боялась сделать что-то не так, ведь у нее до него никого не было. Нет, ей и в голову не приходило назвать это просто сексом. Она любила его. Они не говорили о любви до той самой ночи, когда мир рухнул, и не думали о ней, но она любила его даже когда сама еще этого не понимала.
Колин сказал об этом первым. Когда его буквально силой тащили из Большого Зала к проходу в Выручай-Комнате, через который эвакуировали несовершеннолетних студентов, он кричал, что так нельзя, что он тоже может сражаться, что он должен, если не он, то кто защитит его брата. И что он любит ее и не бросит один на один с надвигающейся на замок армией Волан-де-Морта. Она не была одна, в замке оставалось немало других студентов, таких же семнадцатилетних мальчишек и девчонок, которых какой-то глупец посмел назвать взрослыми. И преподаватели, Орден Феникса. Но без него вдруг стало так страшно. Пришлось загнать страх поглубже, заставить себя не думать о том, как плохо все может закончиться, о том, что она может умереть. Лучше думать о том, что с ним все будет хорошо, что он в безопасности. Она не смогла признаться ему в ответ, все еще не была уверена, в своих чувствах, в самой себе, но его громкое «Я люблю тебя» согревало изнутри, отдаваясь эхом в голове, повторяясь снова и снова. Она верила, что справится, что сможет.
Не смогла. Упала на пол, споткнувшись о чью-то волшебную палочку, когда пятилась от наступающих на нее Пожирателей, подруги и просто однокурсницы, такие же глупые самоуверенные девчонки, как она сама, уже лежали на полу. Мертвые. Она осталась последней, не из-за каких-то выдающихся способностей, а потому что ей повезло больше, чем другим. Они думали, что это будет как на занятиях в Армии Дамблдора, рано или поздно все вступили в нее, чтобы научиться защищаться, но Пожиратели Смерти знали только одно заклинание, а среди стайки глупых шестикурсниц не было Гарри Поттеров, чтобы выжить после него. И они умирали одна за другой, падая на пол и застывая, словно надоевшие кукловоду и брошенные им марионетки. Она тоже приготовилась умереть, когда на нее направили палочку и Убивающее Заклятие почти сорвалось с чужих губ. И до сих пор в ушах звучал его крик, когда за секунду до конца он выскочил из бокового коридора.
«А ну отойди от нее, тварь!»
До сих пор звучал в ушах звук, с котором раскрученный на длинном ремне фотоаппарат ударил Пожирателя по лицу и брызнул осколками объектив. И два слова, которые так и не смогли произнести не сумевшие справиться всего с двумя противниками шестикурсницы, два слова на выдохе, пока враг не опомнился.
