- Чего ты добиваешься, глупец? Аллах проклял всех неверных и покарал тебя первым из них. Опусти меч, и я пощажу тебя.
- Семь, - просипел прокаженный король и ударил сам. Меч со звоном поцарапал бронзовое покрытие на щите султана. – Мне было семь, курд, когда мой наставник впервые заметил, что мои руки не чувствуют боли. Когда он понял, что это проказа. Если твой Аллах проклинает детей, то он никакой не бог, а самый настоящий дьявол.
Султан рассвирепел от этих кощунственных слов. Прокаженный не желал, чтобы его щадили, а потому следующий удар, нанесенный в полную силу, вновь отшвырнул его на землю. Маску снова перекосило на его лице, сбился покрывающий голову темный платок, и король сорвал их трясущейся рукой, едва успев откатиться в сторону. Сабля впустую ударила по земле.
- Animam meam convertit, deduxit me super semitas iustitiae propter nomen suum, - шептал прокаженный, пытаясь встать. Ноги у него дрожали и подкашивались, а волнистые волосы цвета тусклого золота закрывали лицо, с трудом позволяя разглядеть движение искаженных губ.
Подкрепляет душу мою, направляет меня на стези правды ради имени Своего.
Узкий прямой клинок поднимался с невиданным упорством. Откуда такая сила в этом разваливающемся теле? Что за демоны заставляют его вставать вновь и вновь?
- Nam etsi ambulavero in medio umbrae mortis, non timebo mala, quoniam tu mecum es, - сиплый, сорванный от криков голос неожиданно окреп, и султан едва не отшатнулся, когда прокаженный резким, дерганым движением вскинул голову. Правую щеку и скулу у него разъело язвами, уродуя некогда красивое лицо, перекошенный рот двигался с трудом, из левого уголка губ струилась по подбородку кровавая слюна. Но зеленые глаза лихорадочно горели невиданным для умирающего огнем. – Virga tua, et baculus tuus, ipsa me consolata sunt.
Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной. Твой жезл и Твой посох – они успокаивают меня.
Один рывок, большего и не нужно. Всего один, чтобы обезглавить магометанскую армию и подарить королевству хотя бы несколько месяцев спокойствия, пока наследники Салах ад-Дина будут грызться между собой за оставленные им земли и власть.
Стискивавшие крестовидную рукоять меча руки тряслись, как в лихорадке, золоченая кольчуга давила на поясницу при малейшем наклоне, но нужен был всего один рывок.
- Parasti in conspectu meo mensam adversus eos qui tribulant me, - узкий клинок повернулся в руках, рассекая воздух. – Impinguasti in oleo caput meum et calix meus inebrians, quam praeclarus est! - выкрикнул король и ударил.
Ты приготовил предо мною трапезу в виду врагов моих. Умастил елеем голову мою, и чаша моя преисполнена.
Сталь звенела, заглушая собой все иные звуки, мир сузился до креста и полумесяца, повторенных изгибами клинков, Балдуин хрипел, задыхаясь, слеп от разъедающего глаза дыма, но рубил, судорожно стискивая трясущиеся пальцы на обтянутой белой кожей рукояти. И враг пятился, спотыкаясь на неровной земле, отступал с искаженным от ужаса лицом.
Ты не ждал этого, султан? Ты верил, что сумеешь победить того, кто сражается во имя Христа?
- Et misericordia tua subsequetur me omnibus diebus vitae meae! – кричал Балдуин, и за спиной уже вторили десятки голосов. Они прорывались на помощь королю, не щадя ни магометан, ни самих себя. – Et ut inhabitem in domo Domini in longitudinem dierum!
Так, благость и милость да сопровождают меня во все дни жизни моей. И я пребуду в доме Господнем многие дни.
Узкий клинок ударил, задев край покрытого бронзой щита и едва не вырвавшись из рук, в звенья кольчуги на вражеском горле, и по стальным кольцам потекла кровь. Король взмахнул мечом еще раз, рубящим ударом сверху вниз по уже оседающему противнику, и голова с мерзким чавкающим звуком отделилась от туловища, покатившись вниз к голубоватым водам реки и разбрызгивая по земле кровь. Мгновение Балдуин не слышал ничего, кроме собственного сиплого дыхания, вырывающегося из раздираемой болезнью гортани, а затем встретился взглядом с братом султана. У того шевелились тонкие губы в обрамлении ухоженной бородки, мамлюки натягивали тетивы, а под ногами уже дрожала земля от ударов сотен лошадиных копыт.
Беги, подумал Балдуин, а не стреляй. Ты не успеешь.
***
- Воды! – вновь закричали во дворе полуразрушенной крепости. Мари переступила, стараясь не смотреть вниз, через чье-то разрубленное тело и схватилась обеими руками за шершавую ручку колодезного вóрота, невольно поморщившись от боли. Трясущаяся, но уже вытирающая слезы служанка бросилась помогать, причитая над содранными в кровь пальцами госпожи.
- Подайте воды графу Раймунду! – кричали за спиной, и обе девушки торопливо схватились за ручку тяжелого ведра, полного прозрачной воды. Ледяной настолько, что от одного только глотка начинали болеть зубы. Мари протянула графу – невысокому поджарому мужчине лет сорока – грубо выструганный деревянный черпак, а потом они оба повернули головы на чей-то крик:
- Король!
Тот шел, пошатываясь, на негнущихся ногах и с низко опущенной головой, отчего длинные волнистые волосы цвета тусклого золота закрывали его лицо, и содрогался от коротких приступов кашля, обхватив себя руками.
- Хвала Господу! – выкрикнул граф таким тоном, что его благодарность больше походила на ругательство, и бросился к шатающейся фигуре в темно-синем одеянии и золоченой кольчуге, разом позабыв о питье. – Мы ищем тебя по всему полю боя! А где… Где твоя маска?
- Потерял, - едва слышно ответил король сиплым, сорванным от криков в бою голосом и зашелся надрывным кашлем. Раймунд поспешно схватил его за плечо, не давая измученному телу рухнуть на колени в грязь и залившую землю кровь.
Граф ведь королю двоюродный дядя, запоздало вспомнила Мари, вновь опуская черпак в ведро, чтобы набрать еще воды. И остановилась на середине движения. Балдуин выставил вперед подрагивающую руку в плотной кожаной перчатке, отстраняя бросившегося к нему графа, и поднял голову, растерянно посмотрев на тонкую невысокую фигурку в измаранном бирюзовом блио и с выбившимися из-под жемчужной сетки длинными золотисто-медными волосами. Она была последней, кого король ожидал увидеть в недостроенной крепости.
Мари вздрогнула, встретившись взглядом с зелеными глазами, прозрачным левым и мутным, будто затянутым белесой пленкой правым, а затем разглядела искаженный, перекошенный в подобии усмешки рот, ввалившиеся щеки и заострившиеся черты, одновременно похожие и вместе с тем имевшие мало общего с его серебряной маской. Настолько их исказили неестественная худоба королевского лица и разъедавшие плоть язвы на правой щеке и скуле.
- Хотите… воды, государь? – пролепетала Мари, сглотнув и поняв, что смотрит на него слишком долго. Что может обидеть его таким пристальным разглядыванием измученного лица. Король моргнул, будто не ожидал подобного вопроса, и медленно протянул подрагивающие руки, сложив ладони в подобии чаши. Мари неловко наклонила черпак, и на кожаные перчатки полилась вода, смывая с них пыль и песок.
Пил он жадно, широко открывая перекошенный рот, и неловко, вода стекала по подбородку розоватыми струйками, смешиваясь с окровавленной слюной.
- Язык прокусил, - просипел Балдуин, когда граф Раймунд с беспокойством повернул его лицом к себе. – Благодарю вас, мадам*. К сожалению, я не знаю вашего имени.
Едва стоящий на ногах и дышащий так, будто у него вот-вот остановится сердце, король по-прежнему не забывал о хороших манерах.
- Мари де Бельвуар, Ваше Величество, - пролепетала Мари и, набравшись смелости, прошептала, не зная, что еще она может сделать. – Благодарю вас, Ваше Величество. Вы спасли нас. Вы спасли нас всех.
Король сипло выдохнул, опустил в ответ голову в дерганом подобии кивка, закрыв лицо длинными волнистыми волосами, и пошатнулся. И тогда она бросила черпак и протянула руку, обхватив пальцами предплечье в золоченой кольчуге в надежде, что сумеет поддержать короля, если тот начнет падать. Балдуин хрипло кашлянул, по-прежнему не поднимая головы, и оперся на ее руку. Не мучай его столь страшная болезнь, и Мари, наверное, бросилась бы ему на шею в безотчетном и непозволительном для женщины ее положения порыве. Но проказа не оставила ей почти ни малейшей возможности высказать, как горячо она благодарна и как восхищена силой его духа. Стоявший на пороге смерти Балдуин сражался в сотни раз отчаяннее любого из христиан.
