- Что?

- Доброе утро! – ехидно гаркнул Фрэнк и тряхнул на нее мокрыми волосами. Алиса взвизгнула и спряталась обратно. После чего пообещала из-под одеяла мрачным голосом:

- Я тебе это припомню.

- Припомнишь, припомнишь, - продолжил ехидничать Лонгботтом, бросая полотенце на кровать и выуживая из-под нее рабочие брюки. Потом открыл шкаф и спросил: – А ты свитер мой не видела?

- Какой?

- Серый.

- Его в трех местах прожгло, я выкинула. Забыл что ли, как неделю в ожогах ходил?

Да уж, Конфринго – та еще мерзость. Повезло еще, что не в голову, в лучшем случае сожгло бы всё лицо. А в худшем пришлось бы хоронить его в закрытом гробу.

Ладно, Салазар с ним, со свитером, решил Фрэнк и вытащил из шкафа первую попавшуюся рубашку. Думать в такую рань о сочетании цветов он был не в состоянии.

- Алис.

- Нет, - донеслось из глубин одеяла. – Я второй раз на это не куплюсь.

- Нет, я хотел тебе сказать, что я пошел, - хмыкнул Фрэнк, застегивая на запястье холодный металлический браслет наручных часов. Потом взял с тумбочки серебряный перстень и привычно надел на средний палец правой руки. Крупный синий камень в кольце тускло блеснул в свете лампы, словно подмигнув хозяину.

Одеяло медленно зашуршало, и из него снова, на этот раз с опаской, показалось сонное личико.

- Иди, - согласилась Алиса, настороженно щуря дымчато-голубые глаза и ожидая от мужа очередного подвоха.

Фрэнк рассмеялся и наклонился, чтобы коротко чмокнуть ее в губы.

- Осторожнее там, - добавила Алиса, прежде чем вновь завернуться с головой.

- Хорошо, - ответил Фрэнк, застегнул набедренную кобуру с палочкой и вышел из комнаты, прикрыв за собой дверь.

В длинном коридоре царила кромешная темнота, разгоняемая только едва уловимым свечением, исходящим от развешенных по стенам каплевидных и треугольных щитов. Их владельцы давно уже лежали в каменных склепах с мечом на груди и сломанной волшебной палочкой в изголовье, оставив после себя только имя в летописи да пару строк о деяниях давно ушедших веков. Почти позабытые миром, как и те битвы, в которых они когда-то сражались не только колдовством, но и сталью, не раз бывавшей смертоносней заклинаний. Теперь никто уже не ковал клинки, отражающие чары, и не заговаривал кольчуги от арбалетных стрел, но щиты по-прежнему висели на обитых деревянными панелями стенах, и в темноте тускло блестела повторяющаяся раз за разом фраза, выжженная заклинанием на отполированной поверхности щита. Avec le feu et l’epee. Огнем и мечом.

А в холле над лестницей висела огромная картина, изображавшая в полный рост высокого мужчину в кольчуге и женщину в темном платье с длинным поясом из крупных бронзовых колец. Левая рука женщины была затянута в тонкую перчатку до локтя, а вьющиеся кольцами волосы раздувало ветром, бросая светло-рыжие пряди на широкое плечо мужчины и сплетая их с его длинными темно-каштановыми волосами. За спиной у них пылало зарево пожара, сверкали вспышки заклинаний, носились потерявшие всадников лошади и сражались на мечах и топорах мужчины в кожаных куртках с нашитыми на них металлическими пластинами. Фрэнк почтительно склонил голову, проходя мимо портрета. Аженор де Лонли́ ответил лишь коротким кивком, а вот на тонких губах Маргери́т де Сен-Бриё на мгновение появилась улыбка, и она весело подмигнула спускающемуся по лестнице потомку.

Когда-то они оба были соратниками Вильгельма Завоевателя, восьмой сын обычного французского рыцаря и внебрачная дочь бретонского герцога от приворожившей его колдуньи, одинаково нищие и не имеющие за душой ничего, кроме магии и клинка. Земли для себя и своей гордой возлюбленной Аженор добывал мечом и колдовским огнем, сражаясь плечом к плечу с другим магом из армии Вильгельма – Арманом Малфоем. Новый король не забыл о награде – или же попросту опасался ссориться со своими колдунами, – как не забыл и о собственной выгоде. Иначе не был бы королем. Аженор был отправлен в Дарем, строить и владеть одним из замков в новой линии обороны с Шотландией, а заодно не интриговать при королевском дворе. С тех пор прошло почти девятьсот лет, потомки французского завоевателя не раз перестраивали поместье и внутри и снаружи, но даже они порой чувствовали себя неуютно, проходя ночью по длинным коридорам. Сколько бы поколений не жило в этом доме, хозяином в нем оставался Аженор.

Снаружи было темно и ветрено. Негромко поскрипывали в ночной тишине голые, посеребренные инеем ветви деревьев, и шумела где-то невдалеке река, извергаясь бурным потоком со склонов холмов. Фрэнк застегнул куртку и раскурил сигарету, прикрывая ее рукой, чтобы огонек зажигалки не задуло порывом ветра. В пачке осталось всего две.

Луна уже зашла, и петляющую между деревьями дорожку освещали только полупрозрачные, больше напоминающие серебристый дым, щупальца мерцающего тумана, клубящегося вокруг мэнора. В нескольких ярдах впереди виднелись остатки старой каменной кладки. Прежде там проходила одна из крепостных стен, опоясывающая вершину холма, но со временем она обветшала за ненадобностью и была в какой-то момент попросту разобрана одним из прежних хозяев, оставившим лишь несколько поросших мхом и вьюнком камней. Которые каждый раз вызывали у Фрэнка невольную улыбку, напоминая, как семнадцать лет назад с этих камней ласточкой слетел Фабиан.

- Видал?! – спросило у него тогда рыжее чудовище, пропахав носом землю и напрочь перепачкав свою отутюженную белую рубашечку. И неожиданно для самого себя выплюнуло два передних зуба. – Ой.

К счастью для него, зубы были молочные – да и сам Пруэтт этим гордился и считал не «трагедией», как выразилась тогда его бабка, а боевой раной, – но шепелявил он после этого очень забавно.

У подножия холма туман загустел, теряя прозрачность и поднимаясь выше от земли, а у самой ограды и вовсе превратился в сплошную молочно-белую стену, едва заметно колышущуюся от порывов ветра и обвивающую щупальцами металлические зубцы на высоких воротах. Те беззвучно приоткрылись, стоило только поднять руку с серебряным перстнем, и немедленно захлопнулись за спиной. С этой стороны ворот туман становился совершенно непроницаемым, не позволяя разглядеть даже очертания оставшегося позади пологого холма с возвышающимся на нем мэнором. Только полуразрушенная башня донжона выступала из серебристого свечения, притворяясь развалинами какого-то старого и давно уже никому не нужного замка. Её не раз пытались восстановить, последнюю попытку предпринял Арфанг Лонгботтом незадолго до начала войны с Гриндевальдом, но никакая магия была не в силах удержать осыпающиеся стены. После того, как двести лет назад, повинуясь воле разгневанного хозяина, в донжон ударил молния, обрушив крышу, все попытки перестроить его заканчивались тем, что верхние этажи складывались, словно карточный домик, уже на следующий день после окончания строительных работ. Словно сама башня не желала, чтобы ее возводили заново. Фрэнк посмотрел на нее еще раз и трансгрессировал с негромким хлопком.

В Лондоне шел дождь. Крупные холодные капли громко барабанили по стеклам и крышам припаркованных в темном переулке маггловских машин, а перед маленькой, едва заметной на фоне грязной стены дверью натекла огромная лужа. Лонгботтом решил не рисковать, выясняя, какой она глубины, и попросту перепрыгнул на символическое крылечко перед дверью. Та открылась с негромким скрипом и звоном колокольчика.

- Привет, Нэнси.

- Привет. Всё прыгаешь? – весело спросила продавщица за прилавком, наблюдавшая за происходящим снаружи через замаскированное под стену огромное окно.

- Да, вплавь она мелковата будет, - согласился Фрэнк, и девушка рассмеялась. – С ментолом есть что-нибудь?

- Обижаешь, - снова хихикнула Нэнси и полезла куда-то под прилавок. – Специально для тебя приберегла. Целый блок!

Лонгботтом огляделся, больше по привычке, чем действительно ожидая увидеть здесь что-то новое, заметил длинную трещину, протянувшуюся через всё окно, и спросил:

- А со стеклом у вас что?