— Ой, Лерка, чуть не забыла! — воскликнула Анна за ужином и выскочила из-за стола. Она вернулась со стопкой газет. — Тут про твоего этого… Вознесенского написано. Ты знаешь, что он сидит уже несколько лет? Это моя мама собирала для тебя… Но не решилась передать сама.

Лера похолодевшими руками взяла газеты и вышла из-за стола. Перед ней запестрели заголовки, в каждом из которых была фамилия Станислава. Статьи обвинений звучали убийственно. Срок заключения казался невообразимо долгим.

— Господь все видит, — тихо обняв подругу за плечи сказала подошедшая сзади Анна, — это ему за тебя, и то мало будет. Ты не горюй, ему ты сейчас точно не поможешь. Небось уже в Москву собралась? Смотри у меня!

— Ты думаешь, не стоит? — Лера подняла на подругу встревоженные глаза.

— А что ты ему скажешь сейчас? Что он скажет тебе? Прошло слишком много времени. Не стоит, подружка. Ты уже отстрадала свое, пусть теперь помучается и он. Скажи мне лучше, ты сейчас счастлива? Только честно.

Лера отрицательно помотала головой и заплакала. Через несколько секунд она пришла в себя и попыталась оправдаться:

— То есть нет, у меня, конечно, все хорошо… Маркус меня так любит. Мы собираемся пожениться, только я еще не знаю когда. Но Станислав…

— Не печалься, — тихо произнесла Анна, — разные люди приносят разный опыт. Может быть, тебе сейчас и не нужна вовсе эта разрушительная, безумная любовь. Посмотри на меня. Могла ли я такое представить? Да я дня без Галы не мыслила. А ведь прошло столько лет… Думала, глупая, что если она умрет раньше, чем я, застрелюсь, не выдержу. Но нет… Все снова изменилось.

— Да, ты во всем права, Ню. Во всем… — Лера уткнулась подруге в грудь и всхлипнула.

В этот момент в комнату притопотала дочь Галы в ярко-красной пижамке и требовательно подергала Леру за руку, привлекая внимание.

— Леа, мне еще не хочется спать, — сказала она, кокетливо опуская длинные ресницы, — почитай мне сказки.

Отказать этому чудному созданию было невозможно. Лера невольно подняла голову и рассмеялась.

— Представь, эта капризница уже любит красное белье, — вслед за ней весело расхохоталась Анна, — отказать ей действительно невозможно. Иди почитай. Только недолго…

Как ни странно, Лера уезжала от Анны в очень хорошем настроении. В старинном особняке семнадцатого века наконец появилась жизнь!

— До свиданья, Леа! — махала ей вслед маленькая девочка с обольстительными черными глазами, сидя на руках у очень бледной, но бесконечно счастливой Анны.

Единственное, что тяжким грузом легло Лере на сердце, — дошедшие до нее наконец из России новости про Вознесенского. Такого развития событий она предположить не могла. Что это? Судьба или снова случайность? Обратная дорога показалась слишком короткой из-за нахлынувших мыслей.

Маркус встретил Леру дома, внимательно заглядывая в глаза. Он словно чувствовал что-то неладное — как-то неспокойно ему было все эти дни. Он нервничал и почти не спал.

Вернувшись в дом, Лера постаралась коротко ответить на все его вопросы, в двух словах рассказала о Диане и, сославшись на дорожную усталость, сразу отправилась спать, не притронувшись к ужину. Ей совершенно не хотелось ничего обсуждать. Чем дальше, тем больше думала она о Вознесенском и о том, как ей быть в такой непростой ситуации.

Из дневника Леры

В Альпах весна. Удивительная, теплая весна. Начали зеленеть луга, сегодня я снова видела радугу — как будто знак свыше, предвестие. Прошло четыре года с такой же точно весны, рассыпавшей знаки. Теперь кажется, что это все так далеко… Сейчас все другое. Вокруг меня другие люди. Маркус очень хороший, добрый, понимает меня во всем. А я все еще думаю о С., думаю против воли, и от этого мне мучительно, горестно.

Когда я узнала от Ню о том, что он в тюрьме, первой мыслью было — лететь к нему очертя голову. Но была и следующая мысль: а что потом? Все у нас с ним уже было: разлуки, ссоры и встречи. И тюремный опыт, наверно, сильно меняет людей. Он стал другим человеком за это время, да и я сильно изменилась. К тому же, если бы он хотел меня видеть, он нашел бы способ дать мне знак. Я не знаю… Мне страшно думать об этом. Здесь почти ничего не рассказывают о России, а когда рассказывают — только плохое. Я не знаю, что там сейчас происходит, что стряслось с С.

Стараюсь жить обычной жизнью, как будто ничего не произошло. Но чем дольше я пытаюсь это делать, тем явственнее ощущение, что я делаю что-то не то, что все мои движения по жизни — суета, а я неизменно упускаю нечто главное. Как будто стою на обочине дороги, по которой проносятся автомобили. Все рядом — надо только шагнуть, но нет возможности сделать решающий шаг, и я продолжаю оставаться сторонним наблюдателем, которому по большому счету абсолютно нет дела до всего происходящего.

Мы с Маркусом после моего возвращения от Анны наконец решили, что поженимся осенью. Я уже знаю, что клином не выбивают клин, но наличие каких-то формальных обязательств должно меня как-то изменить. Быть может, все проходят такие периоды в молодости, а потом все меняется… Ню вдруг нашла себя в дочке Галы. У каждого свой жизненный путь и свое открытие, миссия. Но что я должна сделать в этом мире, зачем я здесь? Этот подростковый, по сути, вопрос продолжает меня мучить. Мне кажется, что я никак не понимаю того — самого главного, и от этого все другие мои действия бесплодны…

А может быть, все-таки нужно было тогда бросить все и поехать к С.?

Вознесенский, закутавшись в одеяло, сидел у крошечного столика под зарешеченным окном и карандашным грифелем бессмысленно чертил что-то на бумаге. Это погружало его в странное медитативное состояние, которое стало привычным за эти годы. Вопреки его собственным ожиданиям, тюремная жизнь не сломала его. Как сказал ему однажды заключенный из соседней камеры, тюрьмы ломают сталь. А трава все равно пробивается через асфальт, гнется, прибивается к земле — но растет. Вознесенский чувствовал себя именно такой травой. Три года с лишним — достаточный срок для того, чтобы многое переосмыслить. Времени у него для этого было предостаточно. Именно в тюрьме к нему пришло смутное поначалу, а потом все более ясное понимание того, что всю жизнь он менял маски, шуршал мишурой, занимал себя чем-нибудь, чтобы только быть вечно в самом центре шторма, глубоко погруженным в суету… Выпадение из привычной круговерти стало главным ударом.

Одиночество — очень серьезное испытание, он даже не подозревал об этом. Стрелки на часах теперь изменяли свой ход в зависимости от его настроения. Первый год в борьбе и противостоянии с реальностью пролетел почти незаметно. Второй полз настолько медленно, что вместил как будто несколько жизней. Третий двигался по своей параллельной траектории, не задевая души. Четвертый был самым длинным и мучительным. Сколько было прочитано книг, передумано! А ответа на мучившие вопросы все не находилось. Почти каждый день Станислав перечитывал письмо Петрина, и каждый раз оно вызывало в нем одну и ту же, бьющую в самое сердце боль. Он просил адвоката попробовать разузнать что-то о своем сводном брате, но никакой информации не было.

Однажды Вознесенский собрался с мыслями и написал письмо Алине, то есть Алексею (даже в мыслях он не мог ее так называть). Просил о встрече. Ответа он так и не получил…

Смерть Свенцицкой не стала для него тяжелым ударом. Она исчезла для Стаса в тот день, когда сообщила о том, что ненадолго уезжает в Париж. Ее отъезд был, по сути, бегством и означал для Вознесенского фактическую смерть их отношений. Он переживал тоскливыми ночами, в сотый раз перебирая события своей жизни, не понимая, в чем была движущая сила этой многолетней связи. Неужели их связала только та кошмарная история, о которой он отчаянно старался забыть? О смерти Ирены его деликатно известила Людмила, которая изредка навещала его — одна из немногих…