«В сумерках случаются загадочные вещи».

Может, он в самом деле видел призрака? Или кто-то над ним подшутил?

Фридрих окинул взглядом огромное помещение. Выход из него только один – там же, где вход. Никто не смог бы проскочить незаметно.

Он снова обернулся к окну. У окна стоял деревянный письменный стол на львиных лапах. Фридрих перегнулся через стол и протер на грязном стекле круглый глазок. Стало видно поваленное дерево, где он обедал, и птиц рядом. Точно, окно то самое. Фридрих подергал задвижку, задел стол, и в столе что-то забренчало.

Фридрих выдвинул верхний ящик. Там лежала коробочка, в какие пакуют губные гармоники. На крышке была надпись:

Фридрих открыл коробку. Внутри оказалась гармоника той модели, которую обычно отправляли в Америку. Дата на коробке обозначала год, когда их начали выпускать, но у этой гармоники наружные крышки выглядели новыми, а корпус – более старым. Сбоку, на самом краешке, поверх черной краски была выведена красным крошечная буква «В».

На этом инструменте сейчас играли? Но… Как это может быть?

Он точно слышал музыку?

Фридриха пробрала дрожь. Он торопливо шарил взглядом среди теней.

Прозвучал фабричный гудок. Фридрих подскочил от неожиданности.

«Случаются загадочные вещи… Бывает, человек поднимется туда и не вернется».

Фридрих поскорее вернул гармонику в коробку, а коробку сунул в нагрудный карман и побежал вниз по лестнице. Чуть не кубарем скатился с последних ступенек и выскочил за дверь.

Согнулся пополам, переводя дух, потом подобрал судок с остатками обеда и бегом помчался в цех.

– Племянник, что случилось? Ты бледный, как привидение! – сказал дядя Гюнтер, когда Фридрих вернулся на свое рабочее место.

– Кажется, я как раз привидение услышал, – ответил Фридрих, повязывая фартук, и рассказал о том, что с ним случилось.

– Наверняка этому есть разумное объяснение, – сказал дядя Гюнтер. – Музыка как вода, везде дорожку найдет. Может быть, звук шел с другого этажа и усилился, отражаясь от стен.

Фридрих в этом сомневался. Музыка показалась ему такой близкой, словно гармоника хотела, чтобы он ее нашел.

– Можно, я ее у себя оставлю?

– Почему бы и нет? Фирма каждый год выдает нам по нескольку штук.

Фридрих показал ему красную букву «В».

– Что это, по-твоему?

Дядя Гюнтер присмотрелся внимательнее.

– Похоже на метку мастера. Правда, обычно так делать не принято. На звучание она не повлияет. Инструмент в хорошем состоянии. Крышки у него сменили, так что не поймешь, долго ли он пролежал в ящике. Наверное, принадлежал кому-нибудь из прежних работников. Его нужно почистить и настроить. – Дядя Гюнтер хлопнул племянника по плечу. – Фридрих, мой мальчик! Если наши узнают, что ты ходил один на кладбище, ты станешь героем. Мало кто на такое отважится!

По дороге домой с работы Фридрих вынул из кармана гармонику и поднес к губам.

Он выдул на пробу несколько аккордов. Дядя Гюнтер был прав – гармонику требовалось настроить, но пока Фридриха это не слишком волновало. Он сыграл первые ноты песни «Alle Vögel sind schon da» – «Птички уже прилетели».

У гармоники был насыщенный, словно бы неземной звук – точно такой же Фридрих слышал днем на кладбище машин. Он играл, а воздух вокруг словно вибрировал, наполняясь неведомой силой. Музыка окутала Фридриха, точно плащом, и он почувствовал себя под защитой, как будто ничто не в силах его задеть. Может, это от радости, что скоро приедет Элизабет и семья снова будет в сборе? Или тут что-то другое?

Простая, завораживающая мелодия так его очаровала, что он прошел мимо школы и даже не вспомнил, что нужно бояться. Подходя к дому, он вдруг понял, что за всю дорогу почти не сутулился. Его даже не беспокоило, что соседка, госпожа фон Гербер, которая вечно донимала его сплетнями и советами насчет того, как свести родимое пятно, подметает двор под своими окнами, где в ящиках росла герань.

Он не стал от нее шарахаться, как обычно, а, наоборот, окликнул:

– Здравствуйте, госпожа фон Гербер!

Она даже вздрогнула, так удивилась.

– Добрый вечер, Фридрих…

Он помахал соседке и убрал в карман таинственную гармонику.

На каждом шаге она билась о его грудь, словно стук сердца.

Дома Фридриха встретил чудесный запах жаркого, корицы и яблок.

Улыбаясь, он повесил пальто на вешалку и в предвкушении потер руки.

На стене висели старенькие часы с кукушкой и с гирьками в виде сосновых шишек. Открылась крохотная дверка, окруженная резными деревянными листьями и зверьками. Кукушка высунулась из домика и прокуковала время.

– Жаль, старый друг, ты не сможешь поесть вкусностей вместе с нами! – сказал Фридрих.

– Сюда! – позвали из кухни.

Отец сидел за столом, а Элизабет, стоя у плиты, помешивала тушеное мясо деревянной ложкой. Поверх серой юбки с белой блузкой она повязала передник. Фридрих окинул взглядом тесную кухоньку: буфет орехового дерева с маминой коллекцией расписанных вручную тарелок; ряд жестяных коробок для круп и специй, выставленных по росту; окно с зелеными ставнями и Элизабет – наконец-то дома!

Он подбежал к ней сзади, обхватил за талию и поднял.

– Фридрих! Поставь меня сейчас же!

Отец засмеялся.

Фридрих отпустил сестру.

– Лизбет, скучала по мне?

Ей было почти восемнадцать. Выше него, хотя и ненамного. Глаза голубые, точь-в-точь как у отца и у самого Фридриха. Длинные белокурые локоны, ямочки на щеках – она раскраснелась в жарко натопленной кухне. На столе на доске лежал свежевыпеченный хлеб. В кастрюльке томились шпецле [9]. Сбоку на печке остывал посыпанный сахарной пудрой штрудель.

Фридрих дернул завязку передника. Сестра со смехом увернулась и погрозила ему деревянной ложкой.

– Ты уже попробовала отскрести пациенту родимое пятно сапожной щеткой? – спросил Фридрих.

Элизабет подбоченилась.

– Ты когда-нибудь перестанешь мне это припоминать?

– Я ничего не забываю! Помнишь, мы играли в прятки, и если ты меня находила раньше, чем я добегу в «домик», тебе в награду разрешалось меня забинтовать с головы до ног, как мумию?

Отец кивнул:

– Ты уже тогда была медсестрой.

В прошлом году Элизабет уехала в Штутгарт, к единственным их родственникам, кроме дяди Гюнтера: маминому двоюродному брату, его сестре и дочери Маргарете – она тоже училась на медсестру. А теперь Элизабет осталось пройти три месяца практики в местной больнице под руководством их семейного врача, доктора Брауна.

– Так хорошо, когда ты дома! – Фридрих козырнул. – Командуй!

Элизабет указала ложкой на стул:

– Сядь рядом с папой, я подам шпецле. Отец, ты первый – расскажи, как прошли последние рабочие дни и первые дни золотого возраста!

Отец стал рассказывать, как его провожали на пенсию, всю последнюю неделю поздравляли и по-доброму поддразнивали, устроили в его честь угощение. Рассказал, что собирается организовать камерный ансамбль.

– Конечно, это будет не так весело, как наши концерты в гостиной. Я надеюсь попозже услышать польку на фортепьяно!

Элизабет скорчила гримасу и обернулась к Фридриху:

– А ты как?

– Отец подал за меня документы в консерваторию.

– В январе он будет выступать перед комиссией. Боится, я же вижу, – сказал отец. – Поговори с ним ты, Элизабет.

– Конечно, обязательно нужно поступать! – сказала Элизабет. – Ты всегда этого хотел. Чего тебе бояться?

Фридрих пожал плечами. Разве не понятно, почему он волнуется?

– В комиссии всего восемь человек, – сказал отец.

Отцу легко говорить. Не он должен стоять перед совершенно посторонними людьми и делать вид, будто у него и с лицом все в порядке, и музыку он исполняет хорошо. А если вдруг его примут, что тогда? Сможет он сидеть в одном классе с незнакомыми студентами? Даже если он вытерпит косые взгляды и шепотки за спиной, для чего все это? Сможет он выступать перед публикой? Разве у него хватит духу дирижировать целым оркестром?! От одной мысли внутри все скручивает.