Мой пропуск и моя зарплата теперь с гордостью говорят о том, что я старший ординатор (хотя, по правде говоря, моя зарплата точно так же могла бы сказать, что я кассир в банке или довольно опытный молочник), и мои следующие несколько должностей должны стать финишной прямой на пути к званию врача-консультанта. А жизнь консультанта, по правде говоря, казалась мне весьма привлекательной перспективой. Зарплата растет, количество рабочих часов снижается. Дежурства на телефоне из дома, многочисленные выходные. Никто не заставляет меня принимать пациентов в урогинекологической клинике. Мое имя написано заглавными буквами в самом верху родительского завещания (наверняка с последующим примечанием «знаете, а он ведь консультант-гинеколог»). Самое же главное – это стабильность: работа, на которой можно оставаться столько, сколько я сам пожелаю, на которой мне не придется собирать чемодан, как только я запомню код от замка в раздевалке.

Первым делом, однако, мне нужно будет вдоволь поработать старшим ординатором – пройти эту бурю перед затишьем. Да, в роли ординатора мне приходилось очень много и без устали вкалывать, однако то был стресс совсем другого рода – теперь мне предстояло быть самым старшим врачом в отделении в нерабочие часы. Теперь, когда у меня срабатывал пейджер, это означало, что появилась проблема, с которой ни старший интерн, ни ординатор справиться не смогли, а если я тоже окажусь не в состоянии с ней разобраться, то могут умереть мать или ее ребенок. Конечно, по телефону всегда можно вызвать дежурного консультанта, однако это не более чем формальность – большинство экстренных ситуаций разрешаются за считаные минуты, прежде чем консультант успеет переодеть свой домашний халат. Отныне я был вынужден брать на себя полную ответственность за ошибки и косяки старшего интерна и ординатора, с которыми я запросто мог никогда прежде и не встречаться. Хотя по ночам у меня частенько бывало так, что пейджер молчал час-другой, я все равно рыскал с волнением по отделению, заглядывая по очереди в каждую палату и спрашивая: «У вас все в порядке?»

В общем, я не особо удивился, когда пришел на прием к терапевту и медсестра измерила у меня давление 182/108 мм рт. ст.[133]. Она не собирается довольствоваться моим объяснением, что я только что после дежурства, где со мной работали два врача на замену, и после 12 часов работы мой мозг все еще кипит от напряжения, лихорадочно мечась между нервными мыслями, являющимися медицинским эквивалентом «Не оставил ли я включенным газ?». Сделали тому пациенту КТ? Наложил ли я второй шов? Не забыл ли я назначить метотрексат?

Меня записали на повторный прием к терапевту через неделю. Опять мое давление оказалось таким же высоким. Опять я был снова после работы. Я заверил, что измерил себе давление сам в клинике, и оно было совершенно нормальным, однако врач хотела удостовериться. По правде говоря, я ей нагло соврал, ничего такого я не делал. Она назначила мне суточный амбулаторный мониторинг давления[134].

Так как выходные у меня были большой редкостью, я носил на себе манжету в день приема в женской консультации – это было практично (оперировать бы мне не пришлось), а стресса, теоретически, должно было быть меньше.

Я объяснял пациентам, что им нужно начать принимать лекарства от гипертонии, в то время как прикрепленное к моей руке устройство гордо демонстрировало, что у меня самого давление значительно выше, чем у них.

Среди всех предсказуемо «уморительных» комментариев, которые говорили мне пациенты, один сказал нечто на удивление проницательное: «Забавно – никогда не думаешь о том, что врачи тоже болеют».

Это действительно так, и мне кажется, что это часть чего-то большего: пациенты не воспринимают врачей как людей. Вот почему они так охотно жалуются, когда мы ошибаемся или выходим из себя. Вот почему они готовы наброситься на нас, когда мы наконец принимаем их в семь вечера в загруженный день, даже не задумываясь о том, что мы тоже предпочли бы находиться у себя дома. Такова обратная сторона, когда хочется верить, что врач не способен допустить промах, что он не в состоянии ошибиться с твоим диагнозом. Им не хочется думать, что медицина – это лишь одна из профессий, которой любой на планете в состоянии научиться, которую мог выбрать в качестве своей карьеры даже их недалекий двоюродный брат.

Через час после того, как я вернулся домой, мое давление стабилизировалось, так что, к счастью, мои артерии были пока еще в неплохом состоянии. Кроме того, было любопытно выразить в миллиметрах ртутного столба, насколько это нервное занятие – работать старшим ординатором.

9 августа 2010 года, понедельник

Сегодня пациентка назвала своего ребенка в мою честь. Это было запланированное кесарево вследствие ягодичного предлежания, и, приняв роды, я сказал: «Адам – хорошее имя». Родители со мной согласились – дело в шляпе.

Я говорю «Адам – хорошее имя» после каждых принятых родов, однако новоиспеченные родители впервые меня поддержали. Раньше мое имя не выбирали даже в качестве среднего. Как бы то ни было, сегодня все встало на свои места, и во второй операционной было положено начало команде Адамов, которую я так сильно заслуживал. (Не совсем уверен, однако, что эта команда будет делать, когда наконец соберется? Бороться с преступностью, может быть? Или же они бы могли просто подменять меня на дежурствах?)

Старший интерн, ассистировавший мне во время проведения кесарева, спросил, сколько родов я принял. По моим оценкам, где-то 1200. Порыскав в интернете, он сообщил мне, что в среднем 9 из 1200 рожденных в Великобритании детей называют Адамом. Получается, что как минимум 8 пар родителей передумали из-за меня называть своего ребенка в мою честь.

15 августа 2010 года, суббота

Вызвала в родильную палату одна из младших ординаторов – ей никак не удавалось уцепиться щипцами за голову младенца. Недавно нам прислали партию щипцов, в которых после стерилизации были перепутаны половинки – где-то было две левых, где-то с разных наборов. Когда я пришел, оказалось, что правая часть щипцов аккуратно размещается на голове ребенка сбоку, в то время как левая часть оказывается смещена в район промежности.

Ошибка исправлена, и роды проходят без особого труда (их принимаю я – теперь этому ординатору я бы не доверил и мешок с картошкой).

– Нам придется ей все рассказать? – заговорщицки спрашивает младшая ординатор, проверяя границы моей этики, словно я строитель, а она надеется избежать уплаты НДС.

– Ну разумеется нет, – отвечаю я. – Тебе придется.

23 августа 2010 года, понедельник

Третью неделю на новом месте, и вот я собираюсь расширить критерии на прохождение лечения бесплодия.

Сегодня принимал пару, прошедшую неудачный цикл ЭКО, – что было неудивительно. Шансы на успех в их конкретном случае составляли не более 20 процентов для одного цикла. Там, где я работал всего месяц назад – в пешей доступности отсюда, – они имели бы право на три цикла, которые повысили бы их шансы почти до 50 процентов. Они спросили у меня, сколько стоит лечение в частной клинике, и я им все рассказал – порядка 4000 фунтов за цикл. Выражение их лиц говорит мне, что с тем же успехом я мог назвать сумму в четыре триллиона фунтов[135].

Как говорят, люди вправе решать, заводить им детей или нет. Но никто не утверждает, что пациенты с повторяющимися выкидышами не должны получать медицинский уход до тех пор, пока у них не родится ребенок. И НСЗ совершенно справедливо не ограничивает их права. А что насчет пациенток, у которых было две внематочные беременности, после которых у них не осталось фаллопиевых труб, а также надежды забеременеть, не прибегая к ЭКО? Мы только тем и занимаемся, что предоставляем людям право выбора, которое у них и так было бы, если бы не медицинские проблемы. Или не предоставляем, если их фамилия начинается с буквы Г. Конечно же, я преувеличиваю. Это было бы совершенно нелепо. Им могут отказать в медицинской помощи только по разумным причинам – например, из-за того, что они живут на одну улицу дальше от территории, которую покрывает больница.