Самое же главное, она презирала моего консультанта, профессора Флетчера. Она называла его «стариком» каждый раз, когда видела, хотя и была старше его на добрых 15 лет, постоянно тыкала ему пальцем в грудь, когда что-то доказывала, а однажды даже потребовала вызвать его непосредственное начальство. Каждый раз во время обхода я с нетерпением ждал, когда очередь дойдет до нее – с ней всегда было приятно поболтать, и у меня было такое чувство, что я узнал ее достаточно близко.

Она сразу же вычислила, что я поляк, несмотря на тот факт, что три поколения моих родных жили в Англии, вступали в брак исключительно с англичанами и посылали своих отпрысков учиться в престижные школы. Она спросила у меня, какая изначально фамилия была у моей семьи – я ответил, что Стриковски. Она высказала сожаление, что такая прекрасная польская фамилия ушла в небытие, и сказала, что мне следует гордиться своим наследием и поменять ее обратно.

За все эти месяцы я успел познакомиться со всеми ее детьми, а также с многочисленными друзьями и соседями, которые приходили ее навещать в больницу. «Теперь они меня полюбили!» – говорила она. Шутки шутками, было сразу понятно, за что ее любили – она была весьма притягательной личностью.

Я был очень расстроен, когда узнал, что она умерла. Я решил пойти на похороны – мне казалось, что так будет правильно. Я нашел себе замену на вечер, чтобы у меня это получилось, и из вежливости дал знать профессору Флетчеру, что собираюсь пойти.

Он сказал, что мне нельзя – врачи не ходят на похороны своих пациентов, это непрофессионально. Я не совсем понял, почему. Его главным доводом было то, что необходимо разделять личную и профессиональную жизни, с чем я в определенной степени был согласен, однако говорил он это с такой интонацией, будто я собирался на похороны, чтобы попасть в завещание. Полагаю, за всем этим скрывалось довольно старомодное убеждение, будто смерть пациента означает неудачу со стороны врача, будто он должен испытывать за это чувство стыда или вины. Не совсем уместная позиция для работы в женской онкологии, где смерть – довольно обычное явление. Я был разочарован – в том числе и потому, что специально сдал свой костюм в химчистку, – однако он мой начальник, и в этом вопросе он был весьма категоричным.

Разумеется, я все равно пошел на похороны – хотя бы ради того, чтобы дать ей возможность еще разок послать моего консультанта подальше. Служба была прекрасная, и я уверен, что поступил правильно, – по отношению как к себе, так и к ее друзьям и родным, с которыми виделся в отделении.

Я понимаю, что все ноют по поводу своей зарплаты и думают, будто они заслуживают надбавки, однако, оглядываясь назад на времена своей работы старшим интерном, я объективно понимаю, что мне явно недоплачивали, – в конце концов, я буквально решал вопросы жизни и смерти, – не говоря уже о том, что я 6 лет проучился в мединституте, 3 года проработал врачом и начал накапливать всякие сертификаты о последипломном образовании.

Вместе с тем врачи обычно не привыкли жаловаться на нехватку денег. В конце концов, мы идем в эту профессию не ради наживы, в чем бы там порой ни убеждали лживые политики. К тому же, как бы мы ни были недовольны своей зарплатой, поделать с этим мы ни черта не могли. Она единая для всех. Пожалуй, даже неуместно говорить об этом как о зарплате. НСЗ следует называть те деньги, которые они платят врачам, «пособием»[67]. Пускай наша зарплата и ниже рыночной ставки, но мы ведь становимся врачами, потому что это наше призвание, а не ради денег.

Традиционная система оплаты труда наемных служащих оказывается неприменима к профессии врача. Нам не платят премий, – не считая разве что тех 40 фунтов, что получают младшие врачи, подписывая специальный документ для похоронного бюро, подтверждающий, что у пациента, которого собираются кремировать, нет электрокардиостимулятора. (Электрокардиостимуляторы взрываются в процессе кремации, унося вместе с собой крематорий и всех присутствующих, как, видимо, это выяснила на своем опыте одна семья во время особенно нервных похорон.) Если задуматься, то получается прямая противоположность оплате по результатам работы. Не нужно выслуживаться перед начальством или обскакивать своих коллег. Повышение нельзя заслужить: ты двигаешься по карьерной лестнице в заранее заданном темпе.

Такое ощущение, что все думают, будто врачам достаются лучшие места в самолетах просто так, однако на самом деле единственный способ этого добиться – это надеть костюм, найти хорошую работу в городе, начать зарабатывать больше и покупать билеты в бизнес-класс. Что у нас есть, так это, полагаю, неограниченная возможность советоваться с врачами любых специальностей в больнице в случае возникновения любых проблем со здоровьем. Это хорошо, однако у нас все равно не было бы свободного от работы времени, чтобы самостоятельно ходить по врачам. С другой стороны, нам приходится по любому поводу давать всем своим друзьям медицинские консультации, так что не уверен, что оно того стоит. «Не мог бы ты одним глазком взглянуть» слышишь чаще, чем «Привет, рад тебя видеть»[68]. Единственным моим небольшим утешением было то, что мне не приходилось консультировать родных, так как большинство из них сами были врачами.

Все медики привыкли иметь дело с медленным продвижением по карьерной лестнице и скудными материальными поощрениями, однако гораздо сложнее смириться с тем фактом, что очень редко можно услышать в свой адрес: «Хорошо сработано!» Пожалуй, дворецкие в Букингемском дворце, обязанные покидать помещение спиной вперед и никогда не встречаться глазами с королевой, и то добиваются большего признания. Только когда в пятый или шестой раз я получил по рукам за какую-то банальную оплошность, связанную с человеческим фактором, до меня дошло, что ни один из моих консультантов ни разу не отвел меня в сторонку, чтобы сказать, что я прекрасно со всем справляюсь. Или похвалить за грамотно принятое решение, за спасенную жизнь, за мою сообразительность или за то, что я тринадцатую смену подряд задержался на работе без малейшего недовольства с моей стороны.

Пациенты, с другой стороны, обычно это понимают. Когда кто-то из них выражает благодарность, всегда знаешь, что он делает это искренне – даже если для тебя это и не было чем-то особенным, лишь один из крошечных кошмаров, с которыми сталкиваешься днями напролет. Я храню каждую присланную мне от пациента открытку. Поздравительные открытки на день рождения и Рождество от родных и друзей всегда отправляются в мусорное ведро, однако эти ребята пережили все переезды и даже остались со мной после того, как я истошно вычистил все медицинские записи у себя дома, когда с медициной раз и навсегда было покончено. Они придавали мне сил. Эти лучи добра и внимательности подбадривали меня, когда мое начальство не могло или не хотело оказать мне такую честь.

Только сейчас, на моей третьей должности в роли старшего интерна, я впервые почувствовал должное признание со стороны врача-консультанта. Через несколько месяцев на новом месте мой руководитель сообщила мне, что один из ординаторов раньше времени уходит со своего поста, чтобы заняться исследовательской работой, и спросила, не буду ли я заинтересован занять его место. Она сказала, что была сильно впечатлена моей работой в отделении. Я знал, что это неправда, так как встречались мы с ней ровно дважды – первый раз, когда нас представили друг другу, и второй, когда она отчитывала меня за то, что я назначил пациенту антибиотики орально, а не внутривенно. Было очевидно, что она просто просмотрела все резюме и увидела, что я проработал старшим интерном дольше всех. Как бы то ни было, порой не важно, как именно тебя замечают, если вообще замечают, так что я, сияя от радости, сообщил, что с удовольствием соглашаюсь.