Кроме того, такое ощущение, будто люди не понимают, что со всем этим связан целый ритуал, которому нужно учиться, состоящий из санитарной обработки, облачения в хирургический костюм и резиновые перчатки. Перчатки! «Как насчет того, чтобы мы передали ребенка прямо вам в руки? – предложил я. – На нас будут перчатки, так что формально вы будете первым, кто к нему действительно прикоснется».
Прокатило.
25 февраля 2010 года, четверг
В родильном отделении сработал тревожный сигнал. Врачи и медперсонал забегали по коридору, однако никто не увидел, над какой палатой загорелся свет.
Следовало бы придумать куда более логичную и высокотехнологичную систему, раз под угрозой жизни людей. А у нас все устроено по тому же принципу, по которому пассажиры самолета вызывают стюардессу. Кто-то нажимает кнопку, и каждые пару секунд раздается слышимый повсюду пронзительный писк, после чего члены экипажа/акушерской бригады начинают слоняться туда-сюда в поисках загоревшейся лампочки, чтобы понять, кто именно их вызвал, и отключить сигнал. Если бы я только мог поменять неотложные медицинские ситуации на что-нибудь более спокойное и безмятежное – например, на просьбу подлить джина с тоником.
Противный звуковой сигнал все не умолкает, и так как драгоценное время утекает, мы принимаем решение обойти по очереди все палаты, чтобы проверить каждую из рожениц. Очевидно, что одна из лампочек перегорела.
Как выяснилось, экстренных проблем нет ни у кого. Откуда же тогда сигнал? Раздевалка, операционные, туалеты, наркозные комнаты, комната отдыха – разделившись, словно Скуби-Ду и остальные ребята, мы прочесали каждый дюйм отделения. Ничего. Ложная тревога. Мало того что сигнал оглушительно громкий, так еще и у каждого члена персонала выработался условный рефлекс подскакивать с места, когда они его слышат. Это весьма неприятный фоновый шум, как если бы по радио вместо очередного трека поставили сигнал воздушной тревоги.
Мы позвонили в техподдержку. Пришел какой-то парень и 10 минут без толку промудохался с какой-то коробкой на стене. Нам пообещали прислать кого-нибудь завтра, чтобы все починить, а пока нам придется либо непрерывно слушать сигнал тревоги, либо полностью отключить систему тревожного вызова. Мы вызвали профессора Карроу, дежурного консультанта, и он был в бешенстве. Главным образом из-за того, что последние 10 лет ему успешно удавалось избегать нахождения в родильном отделении в свои дежурства, а также потому – о чем он уведомил техника, – что это крайне серьезное происшествие. Под угрозу поставлены человеческие жизни, и компании следует немедленно как-то решить проблему. Техник бормочет, что сделает все, что в его силах, однако ничего не обещает, – да и кроме того, справлялись же как-то в родильных отделениях 100 лет назад, когда не было никаких тревожных кнопок?
Профессор Карроу уставился на него ледяным взглядом: «Да, и каждая двадцатая женщина умирала во время родов».
3 марта 2010 года, среда
Ставил последнюю скобу, скрепляя кожу после запланированного кесарева без осложнений, как вдруг операционная медсестра объявляет, что количество ватных тампонов не сходится – одного не хватает[121]. Без паники, говорим мы себе, начиная паниковать. Мы ищем на полу, в простынях – тампона нигде нет. Мы копошимся в плаценте и кровяных сгустках в контейнере для биологических отходов, словно ищем подарки в кадке с отрубями (Рождественская игра в Великобритании. – Примеч. перев.) – тампона нигде нет. Я звоню мистеру Фортескью, дежурящему сегодня консультанту, чтобы тот принял решение, вскрывать ли пациентку или отправлять ее на рентген[122].
Мистер Фортескью решает, что нужно вскрывать, и мы ждем, пока подействует эпидуральная анестезия. Тем временем он решает рассказать мне одну историю, случившуюся несколько лет назад. К нему на прием пришла пожилая дама с жалобами на боли в нижней части живота. Проведя обследование, он отправил ее на рентген, который обнаружил у нее в брюшной полости ложку. После ряда уместных вопросов: «Вы когда-либо проглатывали ложку?», «Вы засовывали себе ложку во влагалище или задний проход?» – стало ясно, что понять, как этот предмет туда попал, вряд ли удастся. Как бы то ни было, ложка причиняла ей боль, и, чтобы ее вытащить, нужно было провести операцию под общей анестезией.
И действительно, во время операции была обнаружена лежащая среди ее кишок и других потрохов десертная ложечка. Когда ее достали, то из отличительных признаков на ложке были обнаружены ряд царапин с тыльной стороны, а также оттиск «Собственность больницы Святого Теодора» на ручке. Мистер Фортескью встретился с пациенткой в палате после операции, и они оба одинаково недоумевали относительно того, как эта ложка умудрилась проделать свой путь из больницы Святого Теодора в ее брюшную полость. Если не считать ложки, которая все это время перемешивала ее внутренности, словно ризотто, то последний раз она имела с ними дело в 1960-х, когда ей там проводили кесарево. В больнице категорически открестились от хирургической имплантации ложек на регулярной основе, однако смогли разыскать медкарту пациентки. Толку от нее оказалось мало. Судя по всему, мало кто из врачей, выворачивающих содержимое ящика со столовыми приборами в распоротый живот своим пациентам, любит это дело документировать. Однако по ним удалось хотя бы установить, как звали оперировавшего ее хирурга. Джентльмен этот уже давно почил, однако мистеру Фортескью в конечном счете удалось связаться с кем-то, кто стажировался под его началом, чтобы попытаться узнать, не было ли у того привычки посреди операции прерываться на сладкое. Удивительно, но объяснение случившемуся все-таки удалось получить. Этот хирург постоянно использовал стерильную десертную ложку, когда зашивал влагалища прямых мышц живота[123], чтобы защитить расположенные под ними ткани. В тот самый раз ложечка просто провалилась вниз, и он, мысленно послав все к чертям, продолжил зашивать.
Анестезиолог объявляет, что мы можем начинать, и только я начинаю снимать скобы, как в операционную забегает акушерка и говорит, чтобы мы остановились, потому что тампон нашли: он был в руках у ребенка. Все присутствующие вздыхают с облегчением, за исключением операционной медсестры, которая добрых полчаса без надобности нервничала и рыскала по мусорным контейнерам. «Долбаный мелкий воришка», – сказала она, не видя, что прямо за акушеркой находится тот самый тампон в руках у того самого ребенка, который находится на руках у своего отца.
18 марта 2010 года, четверг
Экстренный вызов в отделение неотложной помощи – женщина рожает на 25-й неделе прямо за шторкой. Вместе со старшим интерном, анестезиологом и акушеркой мы несемся со всех ног вниз, а бригада неонатологов бежит следом за нами со всем необходимым оборудованием. Пациентка пыхтит, а ее состояние ужасное – анестезиолог дал ей обезболивающее. Акушерке не удается уловить сердцебиение плода с помощью фетального монитора – дело плохо.
Я осматриваю женщину. Никаких признаков родовой деятельности. На самом деле шейка ее матки вытянута, твердая и полностью закрыта – она не рожает. Странно. Я спрашиваю, в какую женскую консультацию она ходит, она отвечает, что в нашу. Кто-то ищет ее имя в компьютере и ничего не находит – не то чтобы в этом было что-то странное. Компьютеры отрицают существование практически каждого пациента – да от карт Таро нам было бы больше пользы.
Кто-то из персонала уходит за аппаратом УЗИ, а я спрашиваю у пациентки, когда ей последний раз делали УЗИ. На прошлой неделе. В этой больнице, так ведь? Да. На пятом этаже? Да. Ага, понятно. Я отправляю анестезиолога, акушерку и педиатров обратно. Все снимки для пациентов в этой больнице проводятся на первом этаже этой трехэтажной больницы.
