Сегодня на работу пришла посылка – и я не хотел бы показаться неблагодарным, однако… Что, серьезно?.. Бейсболка и брелок для ключей с логотипом компании?..

21 апреля 2008 года, понедельник

Выполнял запланированное кесарево, а ассистировал мне студент-медик с похмелья. За исключением разве что диатермического ножа[84], который создает аппетитный запах жареного бекона, зрелища и запахи родильного отделения наутро после бурной пьянки воспринимаются не очень-то хорошо. Вы только взгляните на составляющие: во время операции проливается более полулитра крови, из матки, когда ее разрезаешь, хлещут околоплодные воды, ребенок обмазан такой гадостью, на фоне которой меркнет содержимое кошачьего лотка, а плацента пахнет затхлой спермой – ни с чем из этого явно не стоит иметь дела, когда у твоей отрыжки все еще привкус «Егермейстера», а глаза не перестали слезиться от индийской еды. Я принял роды и только начал зашивать матку, как студент упал в обморок, плюхнувшись лицом прямо в раскрытую брюшную полость. «Пожалуй, нам стоит дать пациентке антибиотики», – предложил анестезиолог.

13 мая 2008 года, вторник

Вместе с Роном и еще парой приятелей участвовали в викторине в пабе, и одним из вопросов был: «Сколько костей в организме человека?» Я ошибся где-то на 60, вызвав негодование своих товарищей по команде. Я пытался было объясниться: этому никого не учат; не может быть такой клинической ситуации, в которой это действительно нужно будет знать; это бесполезный факт; я не стал бы ожидать от Рона, что он скажет, сколько всего разных налогов существует… Но уже поздно. По искаженным ужасом лицам моих приятелей становится понятно, что они все вспоминают те случаи, когда обращались за медицинским советом к врачу, который даже не знает, сколько в человеческом теле костей. Три остальные команды дали правильный ответ[85].

2 июня 2008 года, понедельник

Женская консультация. Вызвала акушерка, чтобы я осмотрел ее пациентку – первая беременность с низким риском, 32-я неделя, пришла на очередное обследование. Акушерке не удалось поймать сердцебиение плода с помощью фетального монитора[86], так что попросила меня взглянуть. Такое случается довольно часто, и в 99 процентах случаев все оказывается в порядке. Обычно я иду за портативным аппаратом УЗИ, прикатываю его, словно тележку с едой в гостинице, быстренько показываю на мониторе родителям сердце их ребенка, а затем укатываю его обратно, скалясь, словно ведущий телевикторины. После того как они безуспешно пытались услышать биение детского сердечка, все, что им нужно, – это лишь безоговорочные доказательства на экране того, что он в норме.

Данный случай, однако, явно относится к тому самому одному проценту, что мне становится ясно, как только я захожу в кабинет. Акушерка явно знает свое дело, и она бледная как смерть. Пациентка – терапевт, замужем за ординатором-офтальмологом, так что мы оказались в редкой ситуации, когда все присутствующие уже знают, что что-то совсем не так. Я даже не могу выдавить из себя привычные «уверен, что все в полном порядке», готовясь провести УЗИ.

В довершение ко всему мне еще пришлось вызвать консультанта, чтобы тот официально подтвердил смерть плода, хотя и мама, и папа оба знали, что передо мной на экране были четыре неподвижные камеры сердца их нерожденного ребенка. Она вела себя рационально, практично, сдержанно – резко переключилась в рабочий режим, полностью отгородившись, подобно мне, от эмоций. Он же просто разбитый. «Родители не должны хоронить своих детей».

5 июня 2008 года, четверг

Редко когда повторно видишься с пациентами, однако во время вечернего обхода родильного отделения я наткнулся на того самого терапевта, который диагностировал ранее на этой неделе внутриутробную смерть плода. Теперь она пришла на индуцированные роды[87]. Странно, но они вместе с мужем вроде как рады меня видеть – я для них знакомый человек, которому не нужно ничего объяснять, который в курсе случившегося и может немного подбодрить в этот кошмарный, страшный день.

Что тут вообще можно сказать? Огромный и прискорбный недостаток нашего обучения в том, что никто никогда нас не учил разговаривать со скорбящими парами. Будет лучше или хуже, если я скажу, что в следующий раз обязательно все получится? Мне хочется дать им надежду, однако кажется, что лучше этого не говорить. Звучит как какая-то особо извращенная версия поговорки «на нем свет клином не сошелся», сказанной после расставания с возлюбленным, словно один ребенок может полностью заменить другого. Сказать, как я им сочувствую? Разве тем самым я не стану перетягивать внимание на себя, вынудив их задуматься о чувствах еще одного человека? Им хватает жалости и сочувствия со стороны родных – зачем им это от постороннего человека? Может, обнять? Или перебор? Или недобор?

Делай то, что умеешь. Я просто рассказал им, что произойдет в ближайшие несколько часов. У них тысячи вопросов, на которые я отвечаю по мере своих возможностей. Очевидно, что так они справляются со своим несчастьем, фокусируясь на его медицинском аспекте.

Каждый час я заглядываю к ним, чтобы проверить, как у них идут дела. Уже перевалило за восемь вечера, однако я решил задержаться в родильном отделении, пока они не закончат. Г. ждет меня дома с минуты на минуту, однако я соврал, что у нас неотложная ситуация и мне нужно остаться. Не знаю, почему я не мог просто рассказать все как есть. Я вру и пациентке, когда она меня спрашивает, почему я все еще здесь в двенадцатом часу ночи. «Я кое-кого подменяю», – говорю я. Мне действительно кажется, что если не мои навыки общения, то мое присутствие уж точно хоть немного, да помогает им.

«Роды» происходят вскоре после полуночи, я беру у мамы кровь на анализ и рассказываю ей про все анализы, которые можно сделать для выяснения причины смерти плода. Они соглашаются на все, что вполне можно понять, однако это значит, что мне придется взять у ребенка образцы кожи и мышечной ткани, что является для меня самой ужасной частью работы в родильном отделении. Когда я только начал этим заниматься, мне было настолько не по себе, что приходилось, по сути, смотреть в сторону, пока я проделывал все необходимые манипуляции. Теперь же, став менее восприимчивым к тому, в потерю восприимчивости к чему попросту невозможно поверить, я могу смотреть. У меня просто разрывается сердце, когда нужно резать мертвого ребенка. Ожидаешь, что они будут выглядеть красивыми, совершенными, невинными – чаще всего это далеко не так. Вот уже пару недель, как он мертв – тело ссохшееся, кожа облазит, голова размякшая, выглядит чуть ли не обгоревшим. «Прости, – говорю я ему, забирая необходимые образцы тканей. – Ну вот и все».

Я снова его одеваю, поднимаю глаза к богу, в которого не верю, и говорю: «Присмотри за ним».

10 июня 2008 года, вторник

Остановила полиция в Голландском парке. «Вы в курсе, что проехали на красный свет?» Честно говоря, нет, не в курсе. Я ехал домой на автопилоте, совершенно измотанный после бесконечного ночного дежурства, за которое сделал пять кесаревых. Остается надеяться, что в операционной я был более внимательным, чем за рулем.

Я объяснил, что возвращаюсь домой после 30 часов в родильном отделении. Плевать они на это хотели – штраф в 60 фунтов и 3 штрафных балла (Система наказаний за нарушения ПДД в Европе. – Примеч. перев.).