Она засучивает рукава, хватает мальчишку за ворот и оттаскивает. Он трепыхается, точно зверек подбитый, пытается вырваться, но не удается: галлерийка вцепилась крепко. И даже пинок не помогает. Девушка лишь качает головой, давая понять, что подобное на нее не действует.

– Кто пустил сюда малька? – Она пытается поднять мальчишку повыше и тут же слышит прорывающийся через окружающий шум возглас:

– Дэ́вин!

Навстречу бежит растрепанная крупная женщина в перепачканном переднике. Каким-то чудом она не задевает как столы, так и тех, кто за ними сидит. А следом несутся, едва не путаясь в своих ногах, дети – остроухие, щекастые и похожие один на другого. И что они делают в заведении, куда приходят выпить и повеселиться люди старшего возраста? Их же затопчут. Затопчут и не заметят.

Галлерийка тяжело вздыхает и разжимает пальцы, а освободившийся мальчуган, подскочив, несется навстречу братьям и сестрам.

– Держала бы их отсюда подальше, мамаша.

В раскатистом хохоте теряются слова. Окружающим до происходящего нет дела. Они обсуждают интересные темы, жалуются на нелегкую долю, а некоторые – те, которые сидят уже достаточно долго, – и вовсе развлекают себя различными странными играми, например, у кого быстрее кружка опустеет. Или пытаются выяснить, кто сильнее. В любом случае проигравший вынужден платить.

Галлерийка вытягивает шею, поднимается на носках. После долгой дороги хочется отдохнуть, только в отдых обычно входят еда и выпивка, на которые не хватает средств. Пошаришь рукой по сумкам и одежде, а там и денег только на кружку-другую чего дешевого. Потому и пытается галлерийка понять, можно ли стащить со стола хоть кусочек хлеба, чтобы не ложиться спать голодной. Размышления прерывает звонкий, явно пытающийся перекричать завсегдатаев детский голос:

– А ты играешь?

Не успевает ответить: «Не играю», как следом звучит такое знакомое:

– Самое время!

Ведь ничто не скрашивает вечер так, как песня, которую можно подхватить, вознести высоко-высоко и вознестись следом; песня, которая заставит подняться даже тех, кто вусмерть пьян.

– Э, нет, – отвечает галлерийка. – Удумали тоже. Я бы и рада, да не могу, поняли?

Поднимает над головой перевязанную руку, поджимает губы, на которых еще остался след синей краски. Песня, даже одна, решила бы многие проблемы, только без игры на инструменте как исполнишь? Особенно когда твой голос походит на скрежет когтей по стеклу. Галлерийка не надеется на то, что люди достаточно выпили, чтобы не придать этому значения. Каждому же хочется слышать мотив, который то льется, подобно спокойной реке, то начинает бурлить, вспениваться, уносить течением всё дальше.

– Ну что-о-о такое? – недовольно тянет кто-то.

В таких маленьких деревеньках, как эта, слишком мало места, но слишком много народа. Порой задумываешься: и как они все вообще уживаются на небольшом клочке земли? А вот музыканты появляются нечасто. Здесь люди занимаются другими, по их мнению, более ценными делами. Если у тебя есть время бренчать на инструменте и рифмовать приличные (или не слишком) слова, то ты просто просиживаешь штаны и велика вероятность, что получишь за это выговор. Тем не менее певцов ждут. Ведь они могут не только скрасить вечер, но и принести с собой целый ворох историй – ценных для тех, кто никогда не покидает родные края.

– А откуда ты идешь? – не унимаются дети. Девочка со сплетенными в кольца косами хватается за ремень галлерийки своими бледными маленькими ручками и тянет вниз.

– Расскажи!

За одним возгласом слышится другой, третий, и вот они уже сливаются воедино. Где женщины, где мужчины – непонятно. Галлерийка улыбается и помахивает перебинтованной ладонью. И, словно слушаясь, толпа принимается выкрикивать чаще, громче.

Расскажи!

Галлерийка отбивает такт, хлопая по бедру, и слово делится на короткие слоги, которые летят из всех углов. Девушка щурит черные глаза и будто бы видит, как воздух, теплый, наполненный дымом, подрагивает всякий раз, как звучат радостные голоса, в которых иногда теряется ее собственный.

Всё смолкает тогда, когда кто-то, не выдержав, бьет. По столу ли, по стулу, а может и вовсе по крепкой стене – непонятно, но окружающие мгновенно закрывают рты. Даже чадо, которое галлерийка была готова схватить за острое ухо и оттащить от себя, делает шаг назад. Музыканту дают слово.

– Вот дерьмо. – Вместо того чтобы начать, девушка хлопает себя ладонью по лбу и смеется. – Может, позволите хоть горло промочить?

Она ожидает недолго. Не видевшие жизни за пределами высокого частокола люди ставят перед ней кружку пенного траува, а затем – еще одну, и тогда она заскакивает на стол, закидывает ногу на ногу и кладет на колени инструмент, по струнам которого тут же проходятся пораненные пальцы.

– Иду я из славного места, из небольшой деревушки, что в соседнем тоу, – произносит она, а затем чуть тише добавляет: – та еще дыра, скажу я вам. А по пути собирала я чужие истории да в свои попадала. И не одна я бродила. Пятеро нас, разных, которых дороги свели, хотя, казалось бы, развести должны.

Галлерийка касается пояса из плотной кожи, вслепую находит узел и, подцепив его когтями, развязывает. На ладони оказывается круглая монета с замысловатым чеканным узором. Не подойдешь поближе, – так и рассмотреть его не сможешь. Только все вокруг знают, что за ним кроется. Ведь если в крупных городах никого не удивишь печатью гильдии охотников за головами, то в местах поменьше подобное – большая редкость, как и музыканты. Все знают, что это, все видели, слышали, обсуждали или осуждали. Но едва ли есть хоть один человек здесь, в таверне, который откажется посмотреть на того, кто (вот смех-то!) нечисть по лесам гоняет, а потом сочиняет про это песенки.

– Так о чём же вам поведать?

– О том, что там, за сторожевыми башнями! – выкрикивает сидящий за соседним столом юнец.

– О путешествиях, – дав ему договорить, подает голос остроухая девочка. Она мнет в нетерпении новый белый передник и задерживает дыхание, отчего на круглых щеках начинает проступать неровный румянец.

– О твари всякой-разной.

– И чтоб пострашнее!

Услышав это, недовольно хмурится мать. Она хватает за руки детей, прячет их за своей спиной, но те всё равно выглядывают, улыбаются и ждут, когда же заговорит музыкант. А галлерийка осматривается, крутит монетку, а затем бьет по ней большим пальцем, и та подскакивает, сверкает своим блестящим боком.

– Пострашнее? – Она ничуть не удивляется. Ловит печать, прикусывает острыми клыками, задумывается: и с чего же начать?

Пока люди просьбы свои озвучивают, каждый – от других отличную, галлерийка берёт кружку и, прикрыв глаза, наслаждается вкусом тра́ува. Она жадно выпивает всё, не оставляя ни капли, а после собирает со стенок пену пальцем.

– Ближе! Ближе! – зовет галлерийка, оставляя в сторону тару и возвращая монету на пояс.

И все – даже те, кто занимал дальние столы, – как завороженные тянутся к ней, собираются в полукруг. И каждому хочется оказаться рядом, потому что вот-вот в деревушке, где никогда ничего не происходит, случится история. Чужая, приукрашенная, а возможно, и вовсе придуманная – случится. Под тихий шепот, скрип половиц и стук сапог слова сплетутся, сложатся, выстроятся таким образом, что нетрезвые посетители таверны увидят (по крайней мере, если не уснут) приключение, которое будет пахнуть выпивкой и дымом. Они отправятся в путь, не покидая своих привычных мест, пока пальцы одной руки неторопливо перебирают струны.

Слушайте!

Ведь кто знает, когда в следующий раз порог таверны переступит бродячий музыкант?

Мы знаем, что слишком разные для того, чтобы существовать вместе. Кто-то хочет вспомнить свое имя, кто-то – забыть. Кто-то ищет свою семью, кто-то давно сбежал от нее, чтобы не видеть никогда. Разные характеры, разные занятия. Меня, например, было бы принято считать бесполезной, если бы не висящий на бедре кинжал, которым можно и бочку вскрыть, и человека.