— Гляди, што и не зря! — неожиданно раздался голос Задора, который стоял тут же, в горнице. — Я, как бывал в степях, уж не однова слыхивал... Есть у калмыцкого журухты одного зелейных дел мастер... Уж не в обиду тебе, пан, будь сказано: полячек забеглый... Пан Зелиньский, как его прозывают... Откуле он, и не знать!.. А дело понимает, зелье мелет, сушит, в зёрна катает... И пушечное, и мелкое, ружейное изготовляет, и мушкеты направлять может... И пушечку им добыл... Энто всё правда, как есть...
— Вот как... Ну, ладно... Дальше, Федя... досказывай...
— Да, почитай, уж и всё, ваше превосходительство... Надоело нам в полону, в осаде сидеть... Выбрали мы ночку потемнее... Коней на обе стороны развели, им под хвосты репьёв навязали, узды сняли да как стегнули, как гикнули!.. Кони вихрем прянули, воду переплыли, не задержались и на тех берегах... По сонным по недругам поскакали... ихних коней потревожили... Те тоже в коновязях бьются, вырываются, за нашими следом понеслися... Бусурмане треклятые перепужалися, спросонку не знают, што и творится. Во все концы за нашими и за своими конями кинулися... А мы ждать не стали. Лодки потихоньку на воду... Сели, ударили вёслами подружнее и к свету далече-далече были от тово острова окаянного, ото всей орды вонючей!.. Где лучше показалось, на берег вышли, крюк дали здоровый, домой поворотя, да по старым следам и добралися, наконец, пешие, заморённые до истока Иртыша, до озера Зайсана... Тута уж как дома себя почуяли, хоша и холода осенние нас встретили вместо зноя лютого. Да мы холодам рады были... Больных да слабых оставить много пришлося по пути... А так сотню людей привёл я в Тару. Маленько пообтрёпаны, зато сами молодцы... Через день десяток и сюды придут. Пешие тоже, все без коней осталися... А я уж у знакомца маштака взял, вперёд с докладом поспешил... Суди меня, князь-государь, как воля твоя!..
Встал Гагарин, привлёк к себе офицера, который с последними словами низкий поклон отдал князю, и крепко расцеловал храбреца.
— Вот тебе мой суд и правда! Дело своё ты по чести исправил... А что удачи не было... Господня воля на то... Уж не одна эта заварушка на мой пай заворошилася... Сладкого попил, и к горькому, видно, теперь привыкать надо!
Не совсем понятны окружающим слова Гагарина, его грустное выражение лица. Но долго не задумался над этим никто.
По примеру князя поп Семён, Келецкий и даже люди попа и князя окружили молодого смельчака-героя, поздравляют с чудесным спасением.
Агаша молчит, глазами сулит что-то юноше, затаёнными в груди вздохами переговаривается с ним...
А когда закончился бесконечный ужин и пресыщенные, пьяные, заснули все, кроме Трубникова, которого, по старой памяти, в большой горнице уложить распорядилась Агаша, когда мёртвая тишина в доме нарушалась только тяжёлым дыханием и храпом спящих повсюду людей, какая-то белая тень прокралась неслышно в горницу, скользнула к ложу Феди, склонилась над ним... Жаркие чьи-то уста слились с его устами... И не знал юноша, спит он или наяву раскрылось перед ним далёкое небо, полное восторгов и чудес...
Накануне самого Крещенья объявил Гагарин Агафье Семёновне, что дня через четыре, через неделю, не больше, надо ему по важным делам в Россию ехать...
— С полгодика в отъезде пробыть придётся, коли не больше! Гляди, смирненько живи без меня... Не оставлю я тебя без присмотру, знай... Федю просил приглядывать, да ещё... Что с тобою?.. Девушка, что ты?! Чего напужалась?.. Вернусь я... по-прежнему зажи...
Не договорил Гагарин, глядит, что с подругой сделалось.
Упала она перед иконами, вся трепеща мелкой, частой дрожью, и громко, вне себя выкрикивает:
— Господи! Помилуй, Заступница!.. Господи...
А сама в землю лбом с размаху ударяется часто и гулко... На расширенных, неподвижных глазах две слезы застыли под густыми тёмными ресницами.
И слушая эти молитвенные слова, видя это не то восторженное, не то скорбное, полное муки лицо, не только Гагарин, но и более тонкий знаток души человеческой, особенно женской, не понял бы, напугана ли девушка отъездом всемогущего покровителя, дающего столько радостей и благ земных? Тоскует ли она о чём или радуется затаённо от предвкушения новых радостей и полной свободы?..
Свобода тем более может быть полная, что вот уже дня три как Задор из дому исчез. Перед этим он подолгу толковал наедине с Келецким или втроём с Гагариным сидели.
Бледный, взволнованный, но суровый на вид батрак, прощаясь, сказал девушке:
— Ну, либо пан, либо пропал! Иду неведомо на што! Либо рыбку съесть, либо на кол сесть!.. Не жди скоро, да встречай апосля хорошенько. В долгу не остануся... Осударыней, гляди, не то султаншей тебя сделаю!..
Поцеловал так, что кровь у неё проступила на губах, и ушёл...
А теперь и старик немилый уезжает... Сам говорит, не меньше чем на полгода. А Федя тут... Ему поручено «смотреть» за нею... Уж они насмотрятся друг на друга и днями, и ночами долгими... Всё ясно видит девушка... И боится, что сон это... Что испытывает любовницу колдун-людоед, каким ей порою князь представляется... Что подслушал он думы её затаённые, шёпот сонный, вызнал чарами тайну заветную и теперь глумится над беззащитной, прежде чем замучить, истомить, в прах истоптать за измену...
Вот почему громко, отчаянно выкрикивает девушка призывы к Богу. А в душе тихо молит:
— Защити, спаси, порадуй Богородица-Троеручица!.. Дай сбыться счастью великому, Господи!
* * *
Огромным, пышным поездом, долгим обозом тянется по зимним сверкающим снежным путям и просторам Сибири вереница саней, возков, кибиток и пошевней с огромным возком, целым домиком на полозьях, позади.
В этом возке-жилище передвижном, которое резво тянут шесть пар сильных, горячих коней, едет губернатор Сибири к царю.
Челядь на полдня раньше едет перед возком. Где остановки намечены — там люди разгружают сани, с верхом нагруженные, быстро принимаются за дело, и князь, прибыв к обеду или к ужину с ночлегом, чувствует себя словно дома, ест, пьёт, как любит; спит и живёт, как привык...
Чем ближе к границе, к предгорьям Урала, отделяющим Россию от Сибири, тем спокойнее становится на душе у князя.
Вспоминает он всех сильных друзей своих, которым немало подарков и денег не один десяток тысяч переносил... Шафиров, Головины, Апраксины и сам Данилыч, наконец камрат любимый, друг царя... Не дадут они в обиду Гагарина, если бы и было что тяжкое за ним... А пока и нет ещё ничего. Мысли... мечты?.. Но за них не судят на Руси, никто не казнит за них. А Пётр, умный, широкий, всё понять умеющий, со многими ладить готовый... Он за мысли карать не станет, если бы даже каким-нибудь волшебным путём и раскрыл их в смятенной, тёмной душе своего вельможи, сибирского губернатора...
Совсем повеселел князь Матвей Петрович. Шутит с Келецким, с Федей Трубниковым, которого взял с собою до Верхотурья, со Стефаном Ранчковским, капитаном драгунской роты, охраняющей поезд губернатора...
Только не доезжая Верхотурья нежеланная встреча случилась одна, которая сразу испортила настроение Гагарину.
Небольшая кибитка, вроде купеческой, очевидно поджидая губернаторский возок, стояла при дороге, и бойкая, лохматая тройка сибирских коньков позвякивала бубенцами, роясь мордами в рыхлом снегу.
Подскочили Трубников и Ранчковский к трём тёмным фигурам, закутанным в длинные дохи с меховыми башлыками на головах, потолковали о чём-то и вернулись быстро к возку.
— Что... что там?.. — приоткрыв дверцу, спросил обеспокоенный Гагарин. — Кто это там ещё?.. Что за люди? Зачем меня им надо?.. Отчего не едут своим путём, благо есть где разминуться на просторе...
— Глазам не поверишь, гляди, ваше превосходительство! — улыбаясь удивлённо, заговорил Трубников. — Ведаешь ли, твою милость встречает, желает челом бить? Нестеров Ивашка, шпынь подлый, доноситель и пролаза... Сказывает, к тебе послан от государя и с указом особливым...
