— Он... гад ядовитый... ко мне... от государя? Кто пьян из вас?.. Ты ли ослышался, его ли вязать надо да ослопьями полечить?..

   — Верно сказываю, государь мой!

   — Вельможный князь, трудно ли дело узнать? — вмешался Келецкий. — Пусть подойдёт шпион, подаст, что там есть у него... от государя или от приказа Сибирского.

   — И увидишь... и беспокоить себя не стоит, ясновельможный господин мой.

   — Добро. Зови! — приказал Гагарин.

За десять шагов от возка в снег ничком пал Нестеров, его два товарища, которые, словно поросята за маткой, тянутся за ним. Ползёт по снегу шпынь, а над головой какую-то бумагу, пакет с печатью большою держит.

Подполз, запричитал пожеланья и приветы, изъявления рабской покорности, и остальные двое вторят ему.

Но почти и не слышит их Гагарин. Взломана печать, развернут пакет, бумага вздрагивает в руках князя. Немного там писано. Уведомляется только губернатор Сибири, что назначен фискалом-доносителем в тобольской губернии и во всей Сибири подьячий Ивашка, Петров сын, Нестеров, а в помощь ему два меньших подьячих: Бзыров Илюшка да Цыкин Макарка. А до кого сие надлежит, те бы по сему повелению поступали и всякое вспоможение тем фискалам оказывали, как закон гласит...

В России уж несколько лет, как завелись такие царские фискалы. И в Сибири, конечно, без них не обойтись. Имел уже своих частных призорщиков Гагарин, вроде того же Задора. Они вызнавали общие слухи и толки, заменявшие в эту пору общественное мнение. Им же поручалось выслеживать воровские дела, заговоры против власти и многое другое. Конечно, мог Пётр послать в Сибирь своих фискалов, но должен был, по крайней мере, заранее предупредить...

А тут вдруг послан именно тот, кто целый ворох клеветы и яду, смешав были с небылицами, обрушил на Гагарина.

Недобрым знаком показался этот посыл князю. Но молчит он, только рука дрогнула, когда передал он бумагу Келецкому, да посерело его полное, от холода рдевшее раньше лицо, выдавая высшую степень волнения.

Видит это Келецкий, готов уже заговорить с новым фискалом, вызнать, что надо, чтобы неизвестность не мучала князя. Но Нестеров, не дожидаясь вопроса, словно угадывая чувства и мысли вельможи, смиренно запричитал:

   — Уж помилуй раба свово, Ивашку, князь-воевода! Не вели казнить, дозволь слово молвить... Как сам свет государь, наш батюшка, Пётр Лексеич мне приказывал... На Воронеже допущен был я на очи царские, светлые... В Питербурх государь поспешал... Наспех и указ мне выдан... С той самой притчины и не поспели упредить тебя, милостивца, што посылаюсь я, холопишко твой последний, на службишку царскую под твой начал, на твою милость. А сказано мне: «Сам челом добей, всё объяви светлому губернатору, князю Матвею Петровичу!» Так я чиню по приказу! Не погуби, помилуй!

Вслушался в торопливую, подхалимскую речь Гагарин и успокоился сразу.

Значит, случайно так вышло... Не хотел никто обидеть князя обходом его власти, уроном его чести и прав...

Холодно, но без гнева обернулся он и взглянул на троих людей, лежащих в снегу ничком.

   — Добро... так, энти двое?..

   — Илюшка Бзыров! Макарка Цыкин! — сразу выпалили оба младших фискала, добивая снова в снег челом.

   — Добро! Поезжайте, делайте, что вам приказано... А ты, Федя, — обратился он к Трубникову, — всё едино тебе ворочаться надо... Проводи их, там справь всё, как надлежит... Да и сам за ими поглядывай! — понижая голос, добавил Гагарин. — Либо людей верных припусти... Чтобы ни единый шаг энтих... фискалов приказных без ведома не остался без твоего... А ты мне будешь отписывать... Цифирью, как я оставил тебе памятку... Ну, Христос с тобою, сынок! Послужи мне верой-правдой. А я уж в долгу не пребуду. Знаешь Гагарина!..

Поцеловал офицера князь, дверцы возка захлопнулись, готовится князь своим путём покатить, а Нестеров с товарищами и Трубников — своим...

Но неожиданно снова распахнулась дверца, рука князя поманила Нестерова, который стоит у возка, ждёт, пока тронется тот, чтобы ещё раз вслед поклониться вельможе.

   — Поди-ко сюды, Петрович... Скажи мне: што ты тамо... в Питере и всюду про самоцвет цены безмерной, про рубиновый камень толковал, а?..

Смутился приказный, но сейчас же овладел собой, прямо глядит в глаза князю.

   — А ничего плохово, милостивец! Был-де камень заклятой, с яйцо величины...

   — Куриное, ты сказывал?.. Хе-хе...

   — Ку-уриное? — нерешительно протянул фискал. — Не! Сдаётся, сказывал про... голубиное... И про знаки... и про то, што сгинул той самоцвет, ровно леший ево взял... И как ты искал ево, милостивец... и... не нашёл как... и...

   — Д-да... да! Слыхали мы, что ты тамо плёл! Да, слышь, прошибся малость! Не захвачен никем самоцвет заклятой, клад великий... И богдыхану не продан, ни послам ево, которые мимоездом гостили в Тоболеске... Одно и было... Списал Зигмунд точнёхонько знаки те, что на камне врезаны... И распознали их послы богдыхановы. На ихнем, на древнем никанском наречии то писано. И означает: «Земля ждёт». И сказывали хинцы-послы, что знаки такие писались на тиарах и на коронах царских, на жуковинах, на перстнях. Чтобы владыки, Богу уподобясь, о смертном часе памятовали... Людей своих бы не обижали... И тот самоцвет найден... У меня он, да, Иванушка!.. И везу я его, — словно неожиданно для самого себя проговорил Гагарин, — везу с собою и передам, кому следует.

Широко раскрыл глаза фискал. Поражён и Келецкий, которого мало что удивить может. Не ожидал он того, что услышал. Правда, взял с собою Гагарин дорогой рубин, но и не думал раньше отдавать кому-либо этого сокровища.

Только сейчас, при встрече с Нестеровым, пришло на ум хитрому вельможе пожертвовать камнем, чтобы этой ценой на долгое время обезопасить себя от преследований со стороны Петербурга.

Правда, жертва велика, но за один год Гагарин так много успел скопить, управляя краем, а впереди сверкали такие груды золота и всякого добра, что можно было расстаться даже с заветным рубином...

Оцепенел и Нестеров, его совсем сбил с толку этот умный шахматный ход. Появлением камня будут рассеяны многие обвинения, которые ловко возвёл на Гагарина приказный, когда счастливый случай доставил ему возможность «по душе» побеседовать с самим Петром.

Тот, как и Гагарин, как и многие другие, сразу оценил смётку и природное дарование сыщика, таящееся в безобразном, невзрачном человечке, в жалком подьячем. Но почти всё, сказанное и открытое царю Нестеровым, висело ещё в воздухе, требовало доказательств, их обязался прислать фискал, как только вступит в свою должность.

Самым главным было обвинение Гагарина чуть ли не в убийстве есаула Васьки из-за рубина сказочной цены и красоты. И неожиданно это хитросплетение рухнуло...

Настал черёд Нестерову поникнуть головою... Он, позеленелый от внутренней досады, часто и низко кланяется только вслед возку, который тронулся и покатил себе вперёд.

А Гагарин, после первой минуты внутреннего удовлетворения от такой удачной выдумки, от смелого хода, снова затих, словно дремлет, смежив усталые от снегового блеска глаза, и думает, думает...

Молчит и Келецкий, глядя по сторонам сквозь окна возка, затянутые прозрачной, переливчатой слюдою.

Одна мысль особенно не даёт покою князю. Тревожит его участь тех богатств, которые остались там, в губернаторском доме, в сундуках и укладках, за крепкими дверьми подвалов и кладовых.

«Мало что может случиться без меня! — думает он. — И пожар, и воры!.. А то и прислать может царь приказ: собрать мои пожитки и ему на просмотр везти... Лучше бы с собой было взять... либо припрятать понадёжнее»...

Эта тревога, эта мысль почти всю остальную дорогу не оставляла князя.

Жарко, душно в небольшой горенке постоялого двора, где второй день проживает первый фискал сибирский Нестеров со своими двумя сотрудниками Бзыровым и Цыкиным.