Кроме шведов, зодчих и десятников, кроме русских приказчиков, подрядчиков и мастеровых, ещё одна необычная фигура дьяка из канцелярии губернаторской появилась в это утро на постройках, словно ожидая приезда Гагарина.

Он слонялся среди общего развала и рабочей сутолоки, входил в полуотстроенные корпуса, слонялся по дворам, загруженным материалами и мусором, обращался с расспросами к рабочим и урядникам, а сам всё поглядывал туда, откуда должна появиться колымага князя.

Вот и затемнел возок, показался из-за угла, направляясь к постройкам.

Дьяк быстро подошёл к одному из арестантов, кудлатому, сильному, не молодому уже мужику, убирающему мусор и отвозящему его на тачке подальше от почти законченного здания новой «важни», где взвешиваются товары для оплаты пошлиною.

   — Так, слышь, Сёмка, не забудь, как я учил тебя вечор при допросе... Не проворонь дела! Волю и рубленики получишь, ежели всё ладно будет... А нет — не взыщи! Шкуру спущу последнюю и головы тебе не сносить! Гляди!

Шепнул и отошёл дьяк, встречать князя кинулся вместе со всеми начальными лицами, которые были на постройке.

Внимательно, как всегда, осматривал работы Гагарин, обходя все уголки, слушая объяснения и доклады начальников, отдавая распоряжения, подписывая требования на материалы, рабочих подбодряя ласковым словцом или крепкой русской бранью, смотря, кто заслужил чего...

Вот и туда дошёл Гагарин, где кудлатый арестант с тачкой мусор возил от готового здания к общей куче в самой глубине двора. Вдруг тачку покинул свою мужик, на землю ничком упал, закричал:

   — Милости пожалуй, князь-государь! Слово молвить вели великое, дело государево.

Вздрогнул от неожиданности Гагарин, испугался даже сначала, но сейчас же овладел собою, видя, что никакой опасности не грозит со стороны кудлатого арестанта, смиренно лежащего ничком на грязной, холодной земле.

   — Что за дело? Сказывай! — подойдя ближе, спросил отрывисто Гагарин. — Кто ты? За что взят?

   — Посадский я, холопишко твой, Сенька, Вавилов сын... А по кличке — Шкура. А взят за подпал... По осени пожаром пол-угла, почитай, на речном посаде слизнуло. А на меня речи, я, стало быть, подпалил... И с товарищи, кабыть, для грабежу на пожаре... И за тот подпал изловлен, бит до полусмерти... И в тюрьму до суда и сыску взят под приставы... А на сыске и повинился, на дыбе да под кнутом...

   — Ну?!

   — А теперя, как уж дело до конца приходит, хочу тебе, государь-воевода, всю правду открыть! — стоя уже на коленях, негромко, таинственно заговорил мужик. — Палил я, што греха таить!.. Да, слышь, не по своей воле... По чужому наущению... от богатея от нашево, от Сидора Калиныча Хони подучен был... Ворог ему был Микитка Семёнов, так Хоня и подучи меня евонное жильё попалить... И за работу три рублёвика сулил... И задатку полтину дал... А других недодал, как изловили меня... Вот теперя я и каюсь тебе! Суди меня, воевода-князь государь!..

Опять бухнулся в землю лбом мужик.

   — Вот как! — в раздумье проговорил Гагарин и повернулся к дьяку. — А ты кстати тута, Мосеич!.. У тебя, кажись, дела о пожогах... Ты знаешь ли этого Хоню?

   — Как не знать! Первый богач и скряга по всему Тоболеску! — значительно заговорил дьяк. — И лихоимец нещадный! Много народу разорил, большие тысячи и сотни тыщ, сказывают, словно домовой, в сундуках бережёт... Ан, и ево Господь попутал ноне, коли правду мужик-то бает! — закончил ещё значительнее свой доклад дьяк.

Быстрым взглядом обменялся Гагарин с дьяком, как будто сейчас только понял всю важность неожиданного признания кудлатого арестанта-мужика.

   — Угу!.. Ин, ладно! Так, вели мужика отсюда в приказ вести... Допрос ему учини наново... попристальней... Да... и за этим... за богатеем-скрягой... За Хоней спосылай... Я сам скоро тоже к вам буду. Надо дело вывести...

Повернулся, дальше по стройке пошёл.

А дьяк, потирая руки, поспешил в канцелярию, куда и арестанта за ним повели. А там и старика-богача Хоню доставили.

Жалел скупой старик от сотен тысяч поделиться кой-чем с новыми хозяевами города, хотя те и подсылали к нему своих людей... Теперь узнал, что ни года, ни положение, ни богатство не спасают от лап приказных пиявок того, на кого глядит их жадное око.

Почти полгода протомился в темнице грязной старик... Поджигатель, указавший на него, уже и бежать успел... А Хоню на допросы тягают, голодом морят, всё новые вины на нём отыскивают, так что уж и сам верить стал несчастный, что казни и пытки заслуживает он... Только когда сын скряги по приказанию отца раскрыл похоронки заветные и чуть не половину состояния принёс и сдал кому следует, дело вдруг получило новый оборот, домой вернулся старик, потеряв не только деньги, но и остаток сил, здоровья. Скоро умер он.

А у Мойсеича с товарищами почти удвоились их сбережения, лежащие на дне старинных дедовских укладок. Да и губернатору «челом ударили» его помощники, в белом убрусе дар принесли, мешок золота, тысяч на пятнадцать рублей торговой ценой.

Но пока тянулось это дело и другие, ему подобные, пока удачи и неудачи переплетались, творя причудливый узор жизни, Гагарин только об одном и думал: поскорее бы выбраться к своей любимой подруге, к поповне ненаглядной и бесценной для князя по-прежнему.

Снова декабрь на исходе. Роковой, 1713 год близок к концу. Опять Гагарин второй день гостит у попа Семёна в слободе, справляет весёлое Рождество.

Не узнать теперь скромного поповского дома. Тёсом он обшит, изукрашен, размалёван, словно игрушечка. А внутри и прямо рай земной. Нет того дорогого и отборного из тканей, мебели, утвари и мехов или ковров, чего бы ни наслал Гагарин в избытке попу с дочерью для убранства гнёздышка, где живёт его сладкая.

Всё, что любит Гагарин в своём обиходе, здесь постоянно находится или привозится за ним, когда князь собирается в Салду на погост.

Но не только любви отдаётся здесь губернатор. Долгие разговоры с глазу на глаз с Сысойкою ведёт он часто или третьим Келецкого приглашает... Батрак даёт отчёт князю обо всём, что слышит в народе... Говорит о ропоте и недовольстве против Петра, растущем в целом крае, что ни день, что ни час.

   — Только бы весть подать... Клич бы только кликнуть! Полёта тыщ робят и мужиков набежит... И не с пустыми руками... А дать им ошшо пищалей, мушкетов, да с казаками, с драгунами спаровать... Так в те поры... Приди кто ни есть, сунься! Вот чего выкусит!

И огромный увесистый кулак Задора, сложенный особенным образом, мелькнул в воздухе.

Несмотря на серьёзность минуты, усмехнулся Гагарин и Келецкий.

   — Не бахвалься, парень! — заметил князь. — Знаешь, не хвалися, идучи на рать!.. А и шкуры не дели, бирюка не изымавши!.. Подождём, поглядим ещё... Ежели нельзя будет полой воды удержать, так хотя пустим её на наши колёса...

И после этих таинственных, неясных разговоров долгое время какой-то странный бывает Гагарин, даже на Агафью почти не глядит, а перед собою смотрит, словно видит вдали что-то большое, яркое, отчего даже жмурит свои заплывшие, небольшие глаза.

Всё Рождество собрался провести у подруги своей Гагарин. Здесь надеялся отвести сердце, найти забвение, избавиться хоть на время от забот, которые теперь всё чаще и тяжелей ложатся на душу новому хозяину Сибири.

Письма тревожные то и дело приходят из Питера и Москвы. После Нового года решил князь пуститься в путь, побывать у царя; всё исправить, что ещё поправимо, и снова, вернувшись, спокойно зажить со своей Агашей... Очень ещё беспокоит князя, что давно от Трубникова нет вестей. Последний гонец явился около месяца назад. А послан он был и того раньше, ещё в июле, когда Трубников со своим отрядом стоял у самого истока Иртыша и готовился вступить в безбрежную, морю подобную, жгучую пустыню песчаную, в Шаминскую степь, за которой лежит заветное озеро золотоносное Кху-Кху-Нор.