Руководство ЦАЯ также недоумевало и по поводу Ворона. Нечаев знал о нескольких попытках если не переманить того в Центр, то хотя бы склонить к сотрудничеству. Однако сталкер любой другой государственной организации предпочитал ИИЗ. Перекупить его не выходило, пригрозить возбуждением какого-либо дела от административного до уголовного – тем более.

Любая попытка ограничить его свободу получала ответ, причем зачастую очень жесткий. Об истории ныне благополучно уволенного начальника отдела кадров, загоревшегося блестящей идеей в счет дальнейшего сотрудничества помочь Ворону выиграть суд по обвинению в оставлении человека в опасности (дело раздули из-за Никиты Гранина, добровольно ушедшего в Зону и ставшего неким посредником между эмиониками и людьми), не забудут еще долго. Сталкер, даже не дослушав до конца «взаимовыгодного предложения», спустил на сотрудника Центра своего адвоката, который едва ли не раздул коррупционный скандал.

К Нечаеву же Ворон отнесся приветливо с самого начала и поддерживал приятельские отношения, не подпуская слишком близко, но и не выказывая недоверия. Легендарный сталкер не переносил «друзей с работы» и попыток контроля, однако именно с ним любил побеседовать на посторонние темы и практически сразу перешел на «ты». Начальники в ЦАЯ недоумевали по этому поводу и скорее всего именно потому еще не отозвали Нечаева из ИИЗ.

Вздохнув поглубже, он поставил ногу на узкий бордюр и сделал первый неуверенный шаг, руки развел в стороны, подобно канатоходцу, выполняющему под куполом цирка опасный трюк. Однако врожденная неуклюжесть обошла его сегодня стороной. Пройтись по бордюру получилось даже с некоторой долей изящества, какой Нечаев от себя не ожидал.

– Генрих Альбертович, – представился доктор и протянул ему руку.

– Нечаев.

– Я сразу узнал вас: с братом вы просто одно лицо.

– Двоюродным, – зачем-то уточнил Нечаев и пожал широкую и неожиданно мозолистую ладонь.

– Да-да, конечно. Пройдемте, – предложил доктор.

Они подошли к неширокой калитке, выкрашенной в белый цвет, как и решетчатые ворота для въезда автотранспорта рядом. Пропустив доктора вперед, Нечаев вошел следом и передернул плечами, услышав жужжание электронного замка. Некоторые больницы охраняли почище знаменитого форта Нокс, и эта не была исключением. В нее отправляли так называемых «странных» пациентов: тех, у кого тесное общение с Зоной или вынесенными из нее артефактами вызывало признаки душевной или физической болезни.

– Как добрались?

– Благодарю. Пробки, – ответил Нечаев.

Доктор явно чувствовал себя не в своей тарелке, а потому суетился и задавал глупейшие вопросы. А еще у него обнаружилась отвратительная привычка постоянно поправлять очки. Глядя на это, Нечаев несколько раз ловил собственную руку в невольном движении проверить, как поживают на носу собственные.

– Его ведь действительно зовут Арлен? – уточнил доктор.

– Вне всяких сомнений, – усмехнулся Нечаев. – Арлен Владимирович Знаменский, мой двоюродный брат по материнской линии, пропавший четыре месяца и пятнадцать дней назад.

– Просто поймите меня правильно, нечасто встречаются русские люди с кельтскими именами, – сказал доктор и поправил очки.

Нечаеву очень захотелось намекнуть на имя и отчество собеседника, но он вовремя прикусил язык. Вызывать антипатию человека, от которого полностью зависит благополучие родственника, – крайне неразумно.

– Оно не кельтское и даже не ирландское, – сказал он и развел руками. – Советское, как и мое. Наши матери были довольно оригинальны, и спорить с ними у отцов не хватило ни сил, ни аргументов. Владлен не что иное, как имя и псевдоним вождя мирового пролетариата. Арлен в расшифровке – армия Ленина.

– Зато красиво.

– Мы тоже так считаем. Не Даздрапермы – и спасибо.

Доктор коротко рассмеялся.

– А у меня немецкие корни, и в школе за них доставалось неслабо, – сказал он. – Я думал, вы поляк.

Нечаев пожал плечами.

– Не знаю, возможно, в роду имеются и выходцы из Польши. Никогда не задавался целью выстроить фамильное древо. Арлену вы не поверили?

– Как вам сказать? – вопросом на вопрос ответил доктор. – К нам привозят разных пациентов. Не все они адекватны.

Нечаев вздохнул:

– Называйте вещи своими именами, будьте уж так добры: не в своем уме.

Доктор остановился. Они как раз дошли до клумбы с оранжевыми лилейниками и с установленным посреди нее бюстом кого-то явно прославленного и многое сделавшего для науки врачевания вообще или конкретно для этой больницы.

– Ваш брат пережил нервное потрясение и сейчас находится в посткризисном состоянии, но за его душевное здоровье я могу вам ручаться, – заявил доктор с какой-то странной злостью, которой Нечаев от него никак не ожидал.

– Прошу прощения, – повинился он. – Я настроился на худшее.

– А для вас таковой является душевная болезнь?

– Несомненно. Со всем остальным можно справиться, – уверенно заявил Нечаев.

По лицу доктора пробежала тень.

– Я знавал человека, утратившего способность двигаться, но сохранившего ясный ум и желание жить, – сказал он. – Не думаю, будто он согласился бы с вами.

– Не удивлюсь, если он выкарабкался, – уверенно ответил Нечаев. – Пока разум ясен, всегда остается шанс.

Доктор вздохнул и спросил:

– Вы верите в наличие души?

Нечаев нахмурился. Отвечать он не спешил.

– На земле в сравнительно недавнем прошлом имелась культура, утверждающая, будто душа располагается под кожей, и любая рана может способствовать ее потере, – сказал доктор и вновь поправил очки.

– В этом случае все мы бездуховны, поскольку нет на земле людей, ни разу не разбивавших в детстве коленей.

– Должно быть, потому вы так держитесь за разум?

– Скорее, разум для меня неотделим от души и наоборот, – заявил Нечаев. Разговор все сильнее казался ему каким-то неправильным. – Так тот человек выздоровел?

– Если так можно назвать с ним произошедшее, остался ли он при этом именно человеком, лично мне неведомо, – сказал доктор, не подтверждая и не отрицая, и продолжил: – Ваш брат поступил к нам месяц назад, две недели пролежал в реанимации, затем очнулся, но не мог не только говорить, но и есть самостоятельно. В понедельник написал свое имя, вчера – ваше и номер мобильного телефона.

– Как он себя чувствует?

«И почему он здесь?» Однако этот вопрос Нечаев предпочел не озвучивать. В конце концов, раз ему позвонили и вызвали сюда, то и причину кризиса расскажут.

– Пока не очень, но будет хорошо. – Доктор подхватил его под руку и возобновил движение, даже шаг ускорил. – Я навел справки, ваша сфера деятельности напрямую связана с проклятой московской пакостью.

Нечаев кивнул. Для выяснения этого, в сущности, и справок никаких не требовалось, достаточно было зайти на сайт Института Исследования Зоны, на котором висело не только ФИО, но и фотография.

– В этом случае вас может заинтересовать не только Арлен.

Нечаев удивленно взглянул на него.

– Не поймите неверно, – сказал доктор. – Я вовсе не замалчиваю информацию. В курсе и представители власти, и сотрудники Центра Аномальных Явлений, однако личная заинтересованность никогда не бывает лишней.

Личная заинтересованность присутствовала, как ни крути. Арлен был еще тем сорвиголовой: авантюрист, юбочник, повеса. В деловых кругах сначала Москвы, а затем Подмосковья он считался лучшим кризис-менеджером. Когда бизнес дышал на ладан и его требовалось реанимировать, приглашали Арлена. Тот ставил рабочий процесс и сотрудников с ног на головы, заставлял плясать лезгинку и выворачиваться наизнанку, но вытаскивал фирму из болота банкротства, налаживая все заново. Потом, получив желаемое и свой куш, уходил. Тихая гавань просто не могла удержать его.

То же касалось и женщин: рокерши, панки, актрисы, спортсменки. В отношения с каждой Арлен бросался как в омут головой. Любая его пассия, начиная с группы детского сада, являлась той самой единственной любовью, которую он искал всю жизнь, но обретал максимум на месяц.