Незадолго до сокращения с работы матери выделяют долю в четырехкомнатной квартире, которую мы, объединившись с другими совладельцами, размениваем и въезжаем в маленькую, старую, убогую, но свою двухкомнатную хрущевку. У меня появляется своя комната и тумбочка, в которой я храню уже довольно увесистую пачку вкладышей от «Дональдов». Значит, можно, уединившись, перебирать и подолгу, словно Скупой рыцарь, рассматривать свои сокровища.

Весной 90-го около нашей школы открыли «комок», так в те годы, весьма недолго, называли коммерческие магазины, использовав то же наименование, ранее, в 60–70-е годы, относившееся к магазинам комиссионным. Молнией проносится по коридорам новость: «Дональды» в этом комке можно купить по цене 91 копейка за штуку. Просто так! То есть без всяких цыган и унижений. Приносишь свой кровный рубль, отдаешь его продавщице, а она тебе, мало того, что «Дональд» вручает, так еще и 9 копеек сдачи. Невероятно! Цена, впрочем, стала вскоре расти, а денег на обеды нам давали все реже.

1991 год начался с показа «Утиных историй» на советском телевидении. По воскресеньям на полтора часа улицы нашего города пустели, семьи объединялись ради совместного просмотра приключений трех забавных утят и их капиталиста дяди. Был там и Дональд, правда, какой-то не совсем такой, как во вкладышах, какой-то одновременно подурневший, поглупевший и помолодевший что ли. Появлялся в мультфильмах он нечасто, да и то только, чтобы попасть в какую-нибудь нелепую ситуацию. Пусть и такой, но это был он, Дональд, теперь еженедельно приходивший в наши пропахшие дихлофосом квартиры.

Комков становилось все больше, а денег – все меньше. Помню, как летом 91-го я колесил на своем велосипеде по городу в поисках хлеба, а наткнулся на табачный бунт. Бунтовали наши отцы, отчаявшиеся прокормить детей и уволенных жен, бунтовали, требуя от обреченной уже власти хотя бы сигарет, чтоб не так тошно было. Бунтовали на центральной площади города, там, где за каких-то пару лет до того их дети наивно рассчитывали встретить сердобольных иностранцев. Сигареты меня не интересовали, мама отправила меня с заданием найти «хоть буханочку», но купить мне тогда удалось лишь печенье. По дороге встретил парней из параллельного класса. Им повезло, отстояв приличную очередь, «оторвать» по паре батонов «на рыло». Перепродать мне хотя бы один из четырех отказались. А обменять? На вкладыши от «Дональдов»?! Конечно!!! Что ж, пришло, значит, мое время возвращать долги родителям. Счастливый, еду домой. На обратном пути опять примечаю толпу. Опять, что ли, бунт? Нет, это наши советские люди штурмуют книжный магазин, в котором продают книгу с загадочными символами M&M на обложке.

Вот пишу это и почему-то стыжусь. Чего? Того, что деньги на «Дональды» тратил, а не на отраву столовскую? Да лучше жвачку было жевать, чем синие желтки заедать слипшейся лапшой! Нет, тут другое. Не за себя мне стыдно. Стыдно и жалко. Жалею я их, наших отцов, несчастное поколение конца сороковых – начала пятидесятых, сорок лет ничего в жизни не видевших, а в итоге, в большинстве своем, ни к чему не успевших. Если каждый из нас несет в себе частичку Родины, как учила нас «Правда-Зорька», то попрошу я у вас от себя, частички малой, прощение. За коммуналки, хрущебы, дихлофос, пьянство ваше, болезни, очереди, дефицит всего, за то, что моря никогда не видели, за то, что в детстве мультики про Дональда не смотрели, – за все, в общем, простите меня.

А то ведь уже и некому вроде как извиняться. Куда-то внезапно посреди зимы, словно заблудившись в метели, исчезла наша дурная, прекрасная, воинственная, миролюбивая, являвшаяся оплотом, опутанная со всех сторон проволокой, производившая больше всех в мире всего, кроме нормальных товаров, полная ментов и гаишников, плановых отделов, самая читающая и самая прекрасная на всем белом свете Родина. Вместе с ней куда-то исчезла и моя коллекция вкладышей.

Старший сын мой недавно стал увлекаться жвачками. Десять лет все-таки парню, пора. Покупает и хвастается: вот с ментолом, вот с клубникой, вот с мятой. Ну что это такое? Разве же это жвачка?! Говно это, а не жвачка, сынок! Ни вкладыша, ни души. По правде сказать, советские аналоги этой «жевани», как вы там говорите, молодое поколение, получше были. Объясняю, что вот раньше мы покупали такие потрясающие жвачки, «Дональды» назывались. Они и по форме были интересней, и по вкусу, а еще там была такая специальная бумажка внутри с мини-мультиком. Сын слушает завороженно и требует немедленно купить «Дональд» в интернет-магазине. Сидим с ним перед компьютером и ищем, да находим все не то. Вроде и есть они, да не той формы, да без вкладышей, да в какой-то коробке дурацкой… Где-то на форуме вычитали, что можно найти «Дональды» на «Гаче» – это такой мини-рынок, на котором утром можно купить украденную у тебя ночью из автомобиля панель от проигрывателя. Очень удобно, кстати: приходишь туда, выбираешь, вот она, родная. Сколько хотите за мою панельку?

Идти к «Гаче» надо от Центрального рынка через подземный переход, тот самый, по которому мы когда-то убегали от злых подростков, сжимая в руках наши сокровища. Мы ищем, спрашиваем, нас куда-то посылают. Переспрашивают. Какие еще «Дональды»? Но вот что-то там мелькнуло у одного из продавцов. Подходим, лелея надежду. Да! Они!!! Дайте… штук десять… или нет… двадцать… а сколько их у вас вообще? А это старые? Такие, как раньше?! Настоящие?!! Складываем приобретение в сумку, кроме двух: один мне, другой сыну. Вскрываем прямо тут же, разворачиваем и, едва начав жевать, утыкаемся глазами в «чужой» вкладыш: что там у тебя?

Вадим Юрятин

Июль 2016 г.

Пробуждение было одним из немногих моментов, которые нравились Андрею. В этот короткий промежуток времени между освобождающим сном и неизбежным днем можно было поймать на мгновение ощущение «нормальности», когда лежащему с закрытыми глазами Андрею казалось, что он здоров. «Первое волшебное состояние», как называл это он сам. Потом просыпались нервы, и во все стороны по телу начинали разбегаться тонкие, поначалу даже приятные укольчики. Свои нервы Андрей чувствовал гораздо лучше, чем, скажем, ноги, постоянно подводившие его. Сеточку нервов он представлял себе крыльями, правда, скорее это были крылья дельтаплана, чем самолета, в том смысле, что управлял ими больше ветер, чем пилот. Скоро крылья, пока еще слабо трепещущие, наберут побольше воздуха и понесут его вперед, чтобы ближе к ночи рваными и истрепанными замереть где-то внутри, завершая дневные мучения. Но это потом, а пока мама поглаживала Андрею руку, и он сквозь закрытые глаза представлял себе ее, нежно щурящуюся.

– Вставай, Андрей, тебе на работу пора.

Это была его третья попытка начать зарабатывать тем единственным, что он умел делать. Предыдущие два раза закончились тем, что его вежливо попросили покинуть трудовой коллектив, едва завидев первые проявления болезни. Здесь же на него, казалось, вообще никто не обращал внимания. Месяц назад Андрей честно сказал на собеседовании: «Я больной. Я могу внезапно руками замахать или побежать куда-то…»

– Знаешь, мы все тут немного больные, захочешь бежать – беги, главное – код пиши, – ответил бородатый тридцатилетний директор, поправляя мятую майку.

– В «Сказку» не забудь зайти после работы, – напомнила мама.

Дорога хоть и занимала полчаса, он предпочитал ходьбу общественному транспорту, немного страшась закрывающихся дверей.

Его день начинался с пустынных утренних коридоров офиса, где он был один на один с кофемашиной, похожей на огромное, покрытое серебристой броней насекомое. Его притягивал полумрак, в котором можно было пребывать полчаса-час, пока наконец не начинали подходить его коллеги – хмурые, небритые, пахнущие только что выкуренными сигаретами программисты.