Вкладыш! Кадр из диснеевского мультика, где утенок, или мышонок, или еще какой-то зверь смешнючий чего-то делали свое мультяшное, мини-сценка из приключений неизвестных нам в то время героев. Рисунок, перегнутый пополам изображением внутрь. Стоишь в наполовину снятых ботинках в прихожей у друга со ртом, набитым белой сладкой рельсой, и то к себе заглянешь во свежераскрытый вкладыш, то к нему. А потом можно было вторую развернуть, третью, но не жевать пока, нет, а только лишь вкладыш позырить. Приходить домой надо было, конечно, до появления наших родителей, чтобы не нарваться, чтобы не пришлось объясняться, откуда, да зачем, да куда потратил. Матери наши работали обычно с девяти утра до шести вечера в том, что позднее будут именовать офисами, а отцам было сложнее: они обычно вкалывали посменно, так что график поездок за «Дональдами» надо было планировать заранее.

«Пионерская зорька» из радиоточки с утра, во время завтрака, и «Пионерская правда» со своих страниц уже ближе к вечеру, после уроков, сообщали нам о пресмыкательском поведении гамщиков, наших сверстников из Москвы и Ленинграда, которые, презрев достоинство советского человека, выпрашивали бабл гамы (потому и гамщики), то есть жевательные резинки, у пребывавших в СССР иностранцев. А мы ведь так не должны! Мы же с вами, товарищи, хоть и маленькие, но граждане, мы же все несем в себе частичку нашей Родины!

Послушав «Зорьку» и полистав «Правду», мы делали выводы: надо искать иностранцев. Советские СМИ вообще приучали к двойной морали и вранью с самого детства.

Решить-то мы решили, да только где ж их было взять, иностранцев этих чертовых, в нашем закрытом городе, сплошь состоявшем из промзон, в которых тысячи людей производили пушки, снаряды, торпеды, танки и еще что-то такое, из-за чего моего отца, да и всех отцов моих одноклассников, они ведь тоже работали в каких-то наглухо секретных цехах, не пускали отдохнуть по-человечески на юг, дескать, граница государственная рядом. Так и представляю себе караван из надувных лодок, в которых наши отцы гребут из Одессы в сторону Турции.

Отвлекаясь немного, чтобы закончить тему, расскажу как анекдот, что родителя моего почему-то, несмотря на строгую закрытость южно-морского направления, тем не менее охотно выпускали в Западную Украину, где он потреблял, как сам говорил тогда, полезные воды Трускавца и рассматривал древние улочки Львова. Сейчас-то я понимаю, конечно, чего он там потреблял и рассматривал, ну да ладно. Отец приезжал с родины своих предков довольный и загорелый, а подвыпив, распространял в нашей коммуналке идеологию УПА и вставлял в речь забавные славянские словечки, которыми когда-то размовлял мой дед. Так вот, завершая отступление: получается, что возможность бежать из Закарпатья советская власть своим крепостным, приписанным к заводам, давала, видимо, понимая, что бежать оттуда все равно придется в соседний концлагерь, польский или чехословацкий.

Обсудив в нашем кругу новости пионерских СМИ, мы, в общем-то небезосновательно, решили, что иностранцы должны были водиться где-то в самом центре города, а именно: или около высотки – здания обкома, или у располагавшегося рядом Дома политпросвещения. Каких-либо конкретных планов мы не разрабатывали, что делать в случае внезапного появления требуемого иностранца, не знали, полагая, что разберемся на месте. Все-таки авось – это наше, родное с младых, так сказать, ногтей. Несколько раз мы приезжали к означенным объектам архитектуры, бродили небольшой компанией по площади в центре города в тщетной надежде услышать нерусскую речь. Но никаких иностранцев в наших краях, повторюсь, не водилось. Стать гамщиками – ловцами халявы – нам не удалось.

Ветерок тем временем стал задувать сильнее, уже слышен был свист из всех щелей. На уроках политинформации, были в СССР такие специальные, для детей, еженедельные пятнадцатиминутки ненависти, мы еще бормочем про то, что румынский народ в очередной раз проголосовал за Чаушеску, что руководство нашей страны последовательно выступает за сокращение ядерного потенциала, а на переменках уже вовсю пересказываем злобные реплики родителей про власть, съезд и талоны.

Еще мы меняемся вкладышами.

Вкладыши были нашей детской валютой. На них можно было купить, а точнее обменять, все. На один вкладыш можно было выменять пару шариков для пинг-понга или батарейку, а на несколько редких вкладышей – уже и целый фонарик. Бойкая торговля вкладышами процветала, формируя капиталы, бережно хранимые в металлических коробках из-под конфет.

Ко всему прочему, вкладыш можно было выиграть. Игра так и называлась – «Во вкладыши». Играли обычно вдвоем, хотя бывали и исключения. Правила такие: берешь вкладыш, переворачиваешь его лицевой стороной (мультяшкой) вниз и бьешь по нему ладонью, стараясь перевернуть. Если перевернул, а соперник твой – нет, ты приобретал право на второй, решающий, удар. Так же кладешь, только уже не один, а два вкладыша, свой – сверху, чужой – снизу, и снова бьешь. Перевернул оба – вкладыши твои. Боже мой, какие это были битвы! Состояния создавались и проигрывались в течение десяти отведенных нам минут на партах, а то и просто на подоконниках в коридорах. Как и во всякой игре, здесь важна тренировка, поэтому мы проводили время в бесконечных войнах сами с собой. Парты сотрясались от ударов ладоней, вкладыши летели вверх и красиво переворачивались, словно порхая крыльями в воздухе.

Во время длинных январских каникул в новом 1990 году в районном нашем кинотеатре для школьников устроили показ диснеевских мультиков. Сначала нам, детям, битком набившим зал в ожидании показа, что-то долго и нудно рассказывала какая-то женщина, наверное, сотрудница районо или чего-то там культурно-массового. Что говорила она, не помню, затуманился взор со временем, оперативная память мозга выкинула ненужные файлы из моей головы. Наверное, там, в речи культмассовой тетеньки, было про Уолта, в нашей стране именуемого Диснеем, хотя правильно-то, конечно, Дизни, про его труды, среди которых на первом месте – мультики, а на втором – борьба с коммунизмом. Мы не слушали. Зал гудел, несмотря на цыканье учителей, все ждали, когда же погаснет свет и зажужжит тихонько мотор кинопроектора. Черно-белые Дональд, Микки-Маус, Гуфи и их друзья забавно прыгали, игрались и пищали, цветные гномы хоронили Белоснежку, мы смотрели истории, предназначавшиеся поколениям наших отцов.

Отцы тем временем становились все злее, в их разговорах звучало слово «конверсия», в их глазах виднелись усталость и страх перед будущим. Матерей начали сокращать из серых, ненужных контор с плановыми отделами и этажерками, заполненными цветами в горшках.

Кто-то из старших классов пустил слух, что «Дональды»-де можно спокойно купить в Доме офицеров. Дескать, дурачье вы, малышня, по рынкам бегаете за цыганками, а нормальные-то люди давно уже «Дональды» в цивильных местах покупают без всяких проблем. Где? Где этот Дом офицеров?! Как пробраться в твои райские кущи, где продадут нам, красногалстучным, волшебные кусочки сладкого каучука?!!

В тридцатиградусный мороз мы тащимся в холодном трамвае, да еще и с пересадкой, находим нужный дом и с трудом открываем тяжелую дверь. Бродим по коридорам и залам, обращаемся к ничего не знающим вахтершам. Те гонят нас прочь, с верхних этажей на нижние, из залов в коридоры, пока не выгоняют совсем вон, обратно в морозный вечер, где пар изо рта и машина снегоуборочная крутит свою круглую мохнатую щетку.

Дурни вы, дурни! Малолетки вы, малолетки! Говорят же вам, в кафе надо идти! А вы, конечно, поперлись черт-те куда.

И вот мы снова едем, опять следы мини-человечков на обмороженной слюде трамвайных стекол, опять беготня по этажам от злых вахтерш и каких-то к ним прилепившихся сторожей. Опять, в общем, облом: нет ни кафе, ни «Дональдов».

«Да я же вам говорил, что в кафе около Дома офицеров! Идиоты! ОКОЛО, а не В!»

В третью поездку узнали мы, что кончились «Дональды», были, но кончились, раньше надо было приезжать. Не судьба. Кстати, а куда там делся Чаушеску из политинформации?